Аллен Гинзберг. Сознательная проза. СПб.: Подписные издания, 2021. Редактор-составитель Билл Морган, перевод Сергея Карпова, редактор перевода Анастасия Грызунова. Содержание
Об Анри Мишо
В 1948 году в вежливом дурдоме, где я провел почти год в обществе Карла Соломона, я встретил много редких текстов, незнакомых мне как студенту отделения современного французского языка в Колумбийском университете. Для изучения синтаксиса я сидел на диете из Мориса Барреса и прочей унылой прозы и поэзии, которую уже забыл: мсье Соломон в нашей обители снабжал меня документами из-под пера Жака Вадре, Риго, в первый раз Жене (Селина я уже изучал в компании с Берроузом полдесятка лет назад, а спустя десятилетие этот пожилой джентльмен со слезящимися лукавыми глазами составил нам компанию в Мёдоне), а также поэзией Швиттерса, pour en finir avec le jugement de dieu*«Покончить с Божьим судом» (фр.) Арто и другими проницательными стихами/пророчествами и фотографиями со впалыми щеками из «Кра», «Сотворением»*Исидор Изу «Сотворение Имени, сотворении Мессии» («L’Agrégation d’un nom et d’un messie», 1947). Изу и т. д. (несколько его звуковых произведений мы исполнили в рекреации больницы, что случайные пациенты и медсестры одобрили), текстами Кревеля и Десноса, а также «Варваром в Азии» и фрагментарными фонтанами Анри Мишо.
У меня был нежный контакт с учителем американской поэзии Уильямом Карлосом Уильямсом, и потому я многого ожидал от старших: откровенности, уязвимости, приличий, сведений; и потому в Париже в 1958 году хотел взглянуть в глаза трем еще живым классикам, а то и больше, Кокто тоже тогда был, по счастью, в здравии, хоть я его и не нашел, явно не в том же городе, как не стал искать мастеров прозы-поэзии Селина с Жене и Мишо, который вышел после исследований психоделических наркотиков уникально здравомыслящим и renaissant*Возрожденным (фр.)., точно отважный человеческий пророк. Жене был в укрытии, или где-то на Корсике изучал мясо, или в Амстердаме изучал Рембрандта. Я послал Мишо вежливую записку с угла рю Жи-ле-Кёр*Рю Жи-Ле-Кёр прославилась как место, где находился «Отель битников»., где я остановился, сказал, что я jeune poète américaine*Молодой американский поэт (фр.). с таким же немалым опытом в галлюциногенной области, как и у него, и хотел бы обменяться с ним знаниями. (Это первый встреченный мной значительный поэт, который что-то понимал в почтительном употреблении наркотиков — французские современники не знали, что тогда все молодые американские поэты уже провели углубленные исследования областей сознания, которые можно катализировать пейотом, гашишем и мескалином. Но в Америке не было таких старших, чтобы свериться.)
Мишо слыл настоящим анахоретом, поэтому я удивился, когда получил записку, что он придет в гости в такой-то день, и еще больше удивился, когда остроглазый пожилой мужчина вошел в мой замызганный номер, когда я мыл ноги в раковине.
Он сел на кровать, я объяснил ему традицию последнего десятилетия экспериментов с пейотом в США, кажется, он порадовался и удивился, что в мире существуют неизвестные единомышленники. Я восхитился его приязненным отношением, его похвалой Арто как поэта и одобрительным описанием откровенного физического звучания голоса Арто. Среди прочего я пришел к выводу, что Мишо, видимо, застенчивый и одинокий, был, как и все гении, человеком природного сочувствия, от кого можно ожидать, что он одобрит энтузиазм, душу, обычный юмор или любую гуманистическую ворчливость, если они непритворны. У него не было причин уделять мне время и следовать приличиям, не считая интеллигентности и чуткости к моему интеллигентному любопытству.
Это заново подтвердило ощущение традиционных ценностей — искренности? — которое я впервые почувствовал, взглянув в глаза Уильяму Карлосу Уильямсу.
Я спросил, каких молодых французских поэтов он порекомендует, он сказал, что их немного, может, Бонфуа, может, более визионерская Джойс Мансур. Рекомендовал «Du mouvement et de l’immobilité de Douve»*«О движении и неподвижности Дув» (фр.). Бонфуа. В основном обсуждали мы выступление Арто на Radiodiffusion Française*«Французское радиовещание» — общественная радиосеть. и сплетни о мескалине — я дал ему экземпляры своей книги «Вопль» и «Бензина» Корсо. Кажется, мы зашли за угол на площадь Сан-Мишель и пили чай с Грегори Корсо, который жил со мной. Но эта первая встреча продлилась недолго; достаточно было видеть, что Мишо — благожелательное явление на планете.
Мы ненадолго встретились вновь, вновь он любезно навестил нас в отеле (а может, не хотел шума у себя дома), где познакомился с У. Берроузом — уже успел с удовольствием заглянуть в книги; вряд ли он много чего разобрал в моем английском, зато явно поддался языку Грегори Корсо и со смехом цитировал строку, которую заметил, что его самого порадовало, «безумные детишки газировочных крышек» — «детишки газировочных крышек?» — мне это тоже казалось забавной фразой, примечательно и неизбежно, что ее заценил великий французский литератор. В качестве прощального подарка он принес «Tourbillion De L’infini» («Бесконечный водоворот»). «Можете, пожалуйста, подписать?» — спросил я. Кажется, его позабавило, что молодого американского варвара восторгают такие жесты, и он черкнул записку на форзаце. Но книгу хотели почитать Корсо и Берроуз, так что я уехал в США без нее и больше никогда ее не видел.
От Берроуза я слышал, что они вдвоем периодически встречались, сталкиваясь друг с другом в местных кафе. Берроуз начал нарезать свою речь, чтобы сбежать из нее; и начал изменять сознание. Он писал, что Мишо, торопившийся, как Белый Кролик, задержался сообщить, будто узнал из какого-то сна или галлюциногенного откровения, что тут его невозмутимо ждет Берроуз. «Все это время я был там», — подтвердил тот. Прелестно, хотя это версия мистера Берроуза.
Несколько лет спустя, после ужасного опыта с ЛСД в Америке, я снова оказался в Париже проездом по дороге в Индию. Мы пообедали в странном кафе в миле от места, где он назначил мне встречу. «Мне меньше интересны видения от наркотиков, теперь меня больше интересует, как люди манифестируют свой опыт впоследствии, что они с ним делают потом». Таким был его рассудительный взгляд на вещи в тот момент, 1961.
Вернувшись из Индии в Париж 1965, снова с Грегори Корсо, я зашел в его подъезд и оставил записку у двери; несколько дней мы не могли друг друга застать, наконец по возвращении из Сен-Жермена по рю Сен-Жак Грегори заметил, как Мишо переходит улицу, и крикнул (как пацан из банды Нижнего Ист-Сайда Нью-Йорк — хозяину еврейской гастрономии): «Эй! Анри!».
Анри перешел улицу. «Вы получили мою записку?» — «Нет, а вы — нашу?» — «Я послал вам записку о встрече завтра», — и пока мы говорили в кружке́ у фонаря, снова странно встретившись на планете, мсье Мишо заметил краем глаза, что на другой стороне узкой улочки на нас навела камеру богатая молодая туристка-журналистка. Он отступил и отвернулся. Сам я, непривычный к славе, предположил, что нас узнали; хотя на самом деле даже повезло запечатлеть эту непредусмотренную уличную встречу в вечной тени. «Дорогой поэт Гинзберг, — наивно сказал Мишо, — им, несомненно, интересна ваша фотография. Я должен отойти». Я устыдился, боялся, он решит, будто мы разыскивали его на улицах со свитой фотокамер, нашли, поймали и теперь готовы заказывать самолет обратно в Америку с совместными снимками для какого-нибудь журнала Life совсем не той вечности. Я уже хотел было сказать: «Но, по-моему... Нет, кажется, фотографируют вас», — но слишком смешался, смутился и не сказал ничего. Дама тем временем уже распоряжалась: это что, она просит нас посмотреть на нее и улыбнуться?
— Господа, вы не могли бы отойти, я хочу сфотографировать арку для карет у вас за спиной?
— Нет-нет, — сказал Мишо. — Прошу, мсье Гинзберг, эта фотография только для вас... — не расслышал или еще не понял ее и по-прежнему торопливо ретировался из моего дерзкого заговора.
— Господа, пожалуйста, отойдите от проезда, чтобы я сделала снимок, — докучала дама. Лицо Мишо просветлело от китайского абсурда и радости, и мы отошли подобно чаплиновским изящным героям, жалко кланяясь и уступая друг другу дорогу.
Тем временем в нашем распоряжении не то что не было чартерного самолета — у нас не было ночлега и денег на еду; мы все пришли в чувство, и Мишо, как добрый отец, предложил несколько тысяч франков, которые мне было стыдно брать. Мы договорились о встрече за обедом на следующий день.
И отправились в этот раз — подумать только — в «Купол»*Имеется в виду дорогой ресторан La Coupole. на такси, и ели моллюсков и редкое мясо, и говорили об Индии.
— Но где же вся бессмертная поэзия молодой Франции? Я почитал Бонфуа, но это так абстрактно! В каком смысле «мсье Бонфуа»?
— А, я просто сказал, что мсье интересен, мистик — вы спросили, какая есть поэзия, я решил, это вежливый литературный вопрос литературного путешественника; дал литературный ответ, — казалось, он в смятении, что в Париже духовная изобретательность не обновляется; одинокий благородный череп с редкими волосами я увидел семь лет спустя.
Грегори слегка хворал, какая-то американская инфекция, и ушел пораньше; затем я умолял Мишо сопроводить меня до Библиотеки Мистраля — я жил в пахучей заставленной книгами гостевой комнате наверху, с видом на Нотр-Дам (утром спал допоздна, после того как до рассвета блуждал одиноко, томясь по незнакомцам от «Фиакра» до «Перголы», а просыпался в окружении девушек в бусах, читавших книги о красном Китае) — в Индии я начал петь мантры, аккомпанируя себе напалечными сагатами, и хотел наконец манифестировать Мишо новинку для нас обоих — возможно, из-за того, что несколько лет назад он хотел видеть в действии обыденное сознание, интегрирующее какие-то психоделические пучины, — так или иначе, я хотел наконец СПЕТЬ Мишо, как подобает поэту.
Это пение — часть практики бхакти-йоги, йоги преданности, в которой подразумевается, что в этот век разрушения, кали-югу, нельзя надеяться, что дыхание, медитация, разум, интеллект и труды вознесут душу, погрязшую в материализме, — спасет нас лишь чистейшая радость. Лишь чистейший восторг! И вот мы сели, под конец дня, он — возможно, гадая о моей неловкой цели, в незнакомой ему комнате, за железной оконной решеткой текла Сена, середина лета, его лицо не старше, чем я помнил по первой встрече, но теперь нерешительней, мягче и добрее взглядом — растерянное! Как растерялся и я! К счастью, оставалось только пропеть «Харе Кришна Харе Кришна Кришна Кришна Харе Харе Харе Рама Харе Рама Рама Рама Харе Харе», индуистскую джапа-маха-мантру, и «Ом А Ра Ба Ца На Де Де Де Де Де Де» — тибетскую бессмысленную слоговую мантру, задуманную занять разум, пока хороводишь у храмов или качаешь детей на руках.
Приветствую «я», любимый учитель.
НАПИСАНО: декабрь 1965 года
ВПЕРВЫЕ ОПУБЛИКОВАНО: Предисловие к «By Surprise» («Врасплох»), Анри Мишо (Нью-Йорк: Hanuman Books, 1987).