Отец прожил долгую жизнь. На здоровье никогда не жаловался и старался держать себя в добром расположении духа до глубокой старости. Он вообще никогда ни на что не жаловался: ни на здоровье, ни на судьбу, ни на людей. А в преклонном возрасте, бывало, размышляя вслух, с грустью говорил: «Я проживаю непрожитые жизни своих братьев и сестер. Они преждевременно оставили наш Средний Мир. Поэтому я так долго живу на этом свете». Слышать это было печально. Это наводило на грустные думы.
А о войне он произнес всего два слова:
— ТАМ СТРАШНО.
Отец почти никогда не говорил о войне. Но, бывало, к нему заезжал фронтовой товарищ и однополчанин, неугомонный, жизнерадостный, очень компанейский и словоохотливый дядя Женя — журналист Евгений Анашкин, которого отец называл «командиром», «майором Женей» или «майором Анашкиным». У него было две страсти: женщины и книги. Казалось, кроме книг он ничего не покупал.
Друзья обычно садились за стол возле уличного костра. Отец, выпив из побитой алюминиевой кружки водки за павших товарищей, мог добавить скупые штрихи к неподъемно тяжелым дням того времени. Он опрокидывал кружку, потом тяжело опускал ее на толстую почерневшую столешницу, долго молчал и лишь когда на секунду замолкал Анашкин, вставлял два-три слова воспоминаний о той войне, где было просто страшно.
Но как-то отец спросил не о войне, а о бытовых проделках своего однополчанина и командира.
— Женя, ты, ходят слухи, недавно какую-то свалку устроил? Правда что ли?
— Ваня, чистая правда.
— Какая нужда заставила?
— Не поверишь: вдрызг проигрался в карты! Стол накрыть не на что было.
— Другого выхода не нашел?
— Нет, в общем-то, все началось с шутки. Друзья мои решили развлечься. Ну, я и сам не прочь покуролесить. А дело было так...
Весь партийно-хозяйственный актив города С. накануне 7 ноября, Дня Великой Октябрьской социалистической революции, пригласили в столицу — кого поздравить, кого наградить, кому новые задачи поставить. Словом, съехались на праздник. Завтра митинг, шествие и др.
В моем номере гостиницы собрались мои друзья — ребята бывалые, шебутные, с юмором. Геологи и геофизики, журналисты, писатели, мои приятели из военкомата. О многих из них ты слышал. Это герои моих очерков — Витя Пархомов, Вася Шибякин, Миша Палашин и другие. Выпили, закусили, сели за карты. Ну, вот я и продулся. Карточный долг — дело чести. А платить нечем, накрыть стол нечем.
Тут известный мой приятель Витя, который всегда был на выдумки горазд, увидел в холле флаги и транспаранты, приготовленные к завтрашнему митингу, и предложил мне взять флаг и три раза голым пробежать вокруг гостиницы. Да не молча, а с лозунгом на устах: «Да здравствует Великая Октябрьская...». Идея всем понравилась. Мол, после такой реабилитации организуем тебе стол и все, что захочешь. Я согласился: где наша не пропадала. Правда, поставил условие: сначала стакан водки, а после — вечер с Русалкой (была у нас такая особа), и чтобы не мешали мне поухаживать за холеной блондинкой, с невинными глазами воловицы, журналисткой всесоюзного радио из большой столицы, на которую я глаз положил. (В нашем дружном кругу были свои хорошенькие женщины — как же без них?)
Компания приняла мои условия. Сначала хотели отправить меня совершенно голым. Но я наотрез отказался. Смилостивились: разрешили остаться в трусах. Я надел старые кирзовые сапоги, снял майку, взял красный флаг в правую руку и на потеху друзьям трижды пробежал вокруг небольшой деревянной гостиницы с криком:
— Да здравствует!..
Тут майор Женя схватил со стола стопку, опрокинул ее, утробно крякнул и, шумно выдохнув воздух из широкой груди, добавил:
— В общем, я вошел в раж. Понравилось мне кричать здравицы. От чистого сердца. Здравицы партии, правительству, классикам-вождям прошлых лет. А потом поименно, со всеми регалиями, вспомнил и своих друзей-геологов, первооткрывателей наших природных кладовых, выкрикивая имена Вити, Васи, Миши и многих других. Это, по-моему, более всего потешило народ...
— Ну, ты, Женя, совсем впал в ребячество, — усмехнулся отец.
— Я, Ваня, из того возраста, кажется, еще и не выходил, — засмеялся майор.
— Что дальше-то было?
Майор Женя хохотнул, опрокинул рюмку и продолжил:
— Конечно, поднялся шум. Скандал, можно сказать, местного масштаба. На другой день, знамо дело, вызвали в партком, затем — в райком, горком и кое-куда повыше. А потом отправили меня на дальнюю погранзаставу на остров во льдах писать очерки о наших доблестных пограничниках. Вот почему, дружище, я долго не заезжал к тебе в гости.
— А потом?
— А потом, со временем, все забылось, все мне простили за прошлые заслуги. Я все же ветеран войны, офицер, командир полковой разведки, орденоносец, член партии с 1942 года. Как-никак герой! Бил себя в грудь. За что я кровь проливал на фронте? За наше светлое настоящее! За народ, за страну. И ты, Ваня, тоже за это проливал кровь! Правильно говорю?
— Правильно. Конечно, правильно.
— Тогда наливай! Выпьем за товарищей, которым уже не придется выпить!
Печально солдатское застолье...
— Хотите знать, что было потом? — вдохнул Женя. — Наш друг, поэт Руга Ромин, взял катер на воздушной подушке и увез Русалку покататься не то в Питляр, не то в Горнокнязевск. Сам конечно, надрался, как водится, в стельку и неизвестно, кому она досталась. Может, никому. Вернее всего, никому. Она была с норовом. И у нее была своя цель в жизни.
Майор Женя долго не унывал. Налил, чокнулся, выпил с отцом. Ткнул товарища локтем, забасил:
— Помнишь, Ваня, как в рукопашную ходили? Давали мы жару фрицам! Помнишь, заранее сговаривались, как пойдем. В связке не так страшно. Я покоренастее был, чуть впереди. Ты был справа от меня. А слева кто? Алеша Щеглов. Кажись, он. А чуть позади нас прикрывал твой земляк, Иван Сопочин, малый ростом, но шустрый такой, быстрый. Рвали глотки крепким русским словом — «япона-мать»! И вперед.
Наша связка оказалась не по зубам фрицам! По одному всех бы перебили. А в связке — нет. Мы держались друг за друга. Поэтому выживали. Вот таким макаром мы их и колошматили. А фрицы ох как не любили наши штыковые атаки... Как услышат русскую крепкую «мать-перемать», сразу давали драпака со своим писклявым «лё-лё-лё-лё-лё». Что их лепет против нашего матерного «ура»!.. Да, Ваня, мы были хорошими солдатами! За это стоит выпить!
Отставив кружку, майор Женя начал новый рассказ:
— А помнишь, Ваня, как к нам командующий армией приезжал на рекогносцировку? Я в то время уже зенитной батареей после училища командовал. Командиры водят его по траншеям, окопам, наблюдательным пунктам. Словом, каждый старается показать, что он лучше всех свою позицию подготовил. А тут как раз налетел немецкий легкий разведчик и стал обстреливать позицию. То ли случайно, то ли по наводке. Они обычно специально охотились за старшими командирами.
Тут, конечно, поднялась неимоверная суматоха. Командующего чуть ли не силком запихнули в какую-то щель, чем-то прикрыли. Но я быстро смекнул, что делать. Иногда на войне принимали единственно верное решение, почти не соображая. Выскочил с биноклемна бруствер окопа, кричу зенитчикам: «Заряжай! Наводи! Огонь, мать-твою, по фашисту!» Четыре расчета находились в моем распоряжении. Не все сразу, но начали палить по немцу, по самолету. Наконец сбили-таки его, фрица проклятого. Тут все немного успокоилось на передовой. Командарма извлекли из щели, отряхнули от комьев земли и грязи. Фуражку на голову надели. Он огляделся. Глянул на небо. Там было уже пусто. И тут зычно скомандовал: «Доложить!»
А доложить должен старший командир, который находится ближе всех к нему. Таковых поблизости — никого. Только я один оказался рядом из подразделения. Ну, делать нечего. Подбежал к командарму, вытянулся и отрапортовал:
— Зенитчиками сбит вражеский истребитель-разведчик. Потерь нет. Раненых нет. Командир зенитной батареи младший лейтенант Анашкин!
— Благодарю, лейтенант! — отчеканил командарм. — Кто отличился в бою?
Это был непростой вопрос. Стреляли все. Чей снаряд подбил истребитель — сказать трудно. Но я уже воевал два месяца, поэтому знал, как ответить. Надо назвать солдата, у которого меньше всего наград. Воин надежный, воюет со знанием дела, а наград нет. Тут я вылупил глаза и, глядя в командарму прямо в лицо, выпалил:
— Отличился наводчик зенитки рядовой Тайшин!
— Бойца ко мне! — приказал командарм.
Ты подбежал к командарму. По-моему, у тебя дрожали ноги. Командарм правой рукой полез в карман, а карман этот у него был где-то сзади, чуть ли не за спиной. Долго там шарил рукой, ниже пояса, почти по мягкому месту. Забавно так было смотреть. Что-то выискивал или никак не мог поймать то, что ему нужно было. Наконец вытащил руку — с медалью. И прикрепил к твоей груди медаль «За отвагу». Пожал тебе руку... Ты помнишь, Ваня, что он тебе сказал? «Служи, солдат, береги землю!»
— Да, — согласился Иван, — а я так разволновался, что все слова позабыл, ответил простуженным голосом с тихой подсказки товарищей:
— Служу трудовому народу!
— А потом подошел адъютант командарма и прямо на планшетке выписал тебе удостоверение на медаль.
Майор Женя вздохнул:
— С такого расстояния я командиров такого ранга больше не видел!
Помолчал, потом он предложил:
— Давай, Ваня, теперь выпьем за наших высоких военачальников. Тоже ведь люди были.
Матвей слушал рассказы фронтовиков, и оставалось в его памяти каждое слово, каждое выражение. Первое, что он усвоил о войне, что в рукопашную нужно ходить в связке. Тогда не будет страшно. Вернее, будет, но не так. Ты помог товарищу, товарищ — тебе.