Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Марк Биттман. Общество поглощения. Человечество в поисках еды. М.: Альпина нон-фикшн, 2023. Перевод с английского Натальи Колпаковой. Содержание
Инновации создавали впечатление, будто возможен бесконечный рост производства товаров повседневного спроса. Появление трактора вызвало невиданный бум сельского хозяйства. Единственным ограничителем была плодородность почвы — проблемный вопрос, вставший остро, как никогда ранее.
Не только фермеры понимали, что разграбление кладезей компостированного помета в дальних краях является лишь временным решением. В 1898 году президент Британской ассоциации содействия развитию науки Уильям Крукс, вторя Мальтусу в своем выступлении, получившем известность как «великая речь о пшенице», поставил перед членами своей организации и научным сообществом в целом следующую задачу.
Главной темой его выступления, сказал он, является продовольственное снабжение, «вопрос выживания для каждого человека». Под «человеком» Крукс понимал «мирового потребителя хлеба... великую европеоидную расу, включающую народы Европы, Соединенных Штатов, Британской Америки, белое население Южной Африки, Австралии, частей Южной Америки и белое население европейских колоний».
«По мере того как число ртов растет, — заметил он, — продовольственные ресурсы истощаются. Количество земли ограниченно, а земля, на которой будет выращиваться пшеница, критически зависит от сложных и непостоянных природных явлений. Я вынужден заявить, что почва, на которой растет наша пшеница, совершенно не отвечает возложенному на нее бремени. Именно химик должен прийти на помощь находящимся под угрозой общинам».
Беспокойство Крукса было совершенно обоснованным. Население промышленной Западной Европы обеспечивалось зерновым импортом из колоний и богатой пшеницей бывшей колонии, США. Законы «О зерне» были частично отменены, потому что импортируемое зерно было настолько дешевым, что европейские производители не могли конкурировать с его заморскими производителями. Все было прекрасно, пока Европа не начала понимать, что даже в богатых странах импорт продуктов питания целиком и полностью зависит от мирных отношений между участниками этой торговли. Вечного мира не бывает.
Когда британцы и другие европейцы решили снова вложиться в отечественное земледелие, предсказуемо оказалось, что у них не хватает земли — точнее, все еще плодородной земли. Росли конкуренция и напряженность, происходили стычки за колониальные территории, на которых почва еще оставалась достаточно богатой питательными веществами, чтобы давать урожай. Как отметил Крукс в своей речи, «первейшим и имеющим наивысшее значение оружием на войне является продовольствие».
Более того, вариант добычи удобрений за границей также быстро отпадал. Торговцы похищали китайцев, чтобы добывать гуано в больших объемах, и его запасы истощились. На какое-то время его заменили другие две разновидности высокопитательного удобрения — нитрат фосфора, или селитра, и нитрат натрия («белое золото»). Они добывались и продолжают добываться по всему миру, от Индии до Кентукки и Чили, но, когда уменьшились и запасы азотных удобрений, цены выросли, а спрос на потребляемый растениями азот продолжал увеличиваться.
В мире очень много азота: он составляет почти 80% атмосферы Земли. Однако азот инертен, растения не могут усваивать его в газообразном состоянии, а люди не знали способа извлечь азот из воздуха, чтобы его можно было использовать. Полезные формы азотных удобрений, такие как гуано и селитра, в долгосрочной перспективе были еще более ограниченным ресурсом, чем богатый азотом коровий навоз и куриный помет. Чтобы мировая экономика, основанная на товарных культурах, могла процветать, кто-то должен был принять вызов Крукса и найти способ использования атмосферного азота.
Это сделал Фриц Габер, немецкий еврей, родившийся в 1868 году, друг Альберта Эйнштейна, — став одним из самых влиятельных химиков в истории.
В 1909 году, всего через десять с небольшим лет после воззвания Крукса, Габер нашел способ в условиях высокого давления (свыше 200 атмосфер) и высоких температур (более 400 градусов Цельсия), используя железо в качестве катализатора, соединять атмосферный азот и водород и получать аммиак.
Впервые добыв азот из воздуха, Габер заложил основы для создания искусственного удобрения. Он сделал, как говорили немцы, brot aus luft — «хлеб из воздуха».
Новое удобрение, однако, не сразу получило широкое применение. Процесс Габера купила немецкая химическая фирма BASF, а его сподвижник Карл Бош адаптировал для промышленного использования. Полномасштабное производство началось в 1913 году, но, вместо того чтобы разрабатывать химические удобрения, компания BASF переключилась на другую бурно растущую отрасль — военную. Процесс Габера принес в мир новый класс химического оружия на основе азота и более мощные и простые в изготовлении взрывчатые вещества.
Сам Габер был успешным изобретателем новых видов химического оружия, превратившим хлор и другие газы в боевые вещества. Это привело к созданию «Циклона А», изначально предназначенного для уничтожения насекомых. Позднее с помощью той же технологии был получен «Циклон Б » — газ, который применяли нацисты в лагерях смерти, где были убиты многие родственники самого Габера.
После Первой мировой войны, когда наконец удобрения на основе аммиака стали выпускать в больших объемах, производство зерна удвоилось, а затем снова удвоилось в течение пары десятилетий. Сидераты, севооборот и «зеленый навоз» были обречены повторить судьбу плугов на лошадиной тяге, поскольку химические удобрения стали использовать все фермеры, которым это было по карману. Наряду с трактором и химическими пестицидами, которые будут скоро созданы, новому удобрению суждено было предопределить путь сельского хозяйства в XX столетии и позднее.
Прежде чем это могло произойти, нужно было выиграть войну. Хотя об этом редко вспоминают, победа в Первой мировой была достигнута благодаря пшенице. К концу Викторианской эпохи, в 1901 году, и Британия, и Германия уже превратились из аграрных стран в величайшие в мире промышленные и военные державы. Обе являлись чистыми импортерами зерновых, шерсти, удобрений и других товаров первой необходимости, которые можно было доставлять в Британию практически только морем. Германия также зависела от заморского импорта таких жизненно важных товаров, как молочные продукты и пшеница.
В отношении поставок между этими двумя странами была огромная разница, создаваемая Атлантическим океаном. Если Британия всегда могла торговать через него со своими союзниками и колониями, доступ к нему Германии был (и до сих пор остается) ограниченным, поскольку осуществлялся через узкий и легко блокируемый Английский канал или через Северное море, также обычно контролируемое Великобританией.
Почти сразу после начала войны Британия перекрыла для немецких кораблей оба водных бассейна. Британские союзники Франция и Италия установили блокаду на Адриатическом море, самым северным портом на котором являлся Триест, в то время входивший в состав Австро-Венгрии. Все оставшееся время войны Германия, за редкими исключениями, не могла импортировать продовольствие морем (даже Балтика была частично заблокирована), и, поскольку большинство мужчин боеспособного возраста служили в армии, сельское хозяйство Германии испытывало нехватку рабочих рук, фуража, удобрений и животных (миллионы лошадей находились на фронте).
Как пишет Авнер Оффер в книге «Первая мировая война: Аграрная интерпретация» (The First World War: An Agrarian Interpretation), около 19% калорий, потребляемых Германией, поступали из-за границы, — несравненно больше того количества, без которого могло обойтись ее население. Имелись и другие проблемы, кроме импорта продовольствия. Немецкое питание включало много мяса, как в любой промышленной стране, а выращивание скота на мясо сокращает общее количество доступных калорий, поскольку часть калорий, «сконцентрированных» в животном, используется на поддержание его собственной жизни.
Это приводит нас к любопытному примеру Дании. Хотя Дания объявила нейтралитет, когда началась война, в 1917 году Германия отсекла эту страну от импорта удобрений, зерновых и других продуктов питания, объявив полную блокаду всего международного судоходства, которое могла контролировать.
Датский рацион, как и немецкий, был очень уязвим в этих условиях. Страна выращивала вполовину меньше зерна на душу населения, чем Германия, и значительная его часть шла на корм скоту. Однако правительство продемонстрировало впечатляющее здравомыслие, решительность и единство, решив увеличить поставки зерна гражданам за счет сокращения производства спиртного, введения нормирования белого хлеба, отказавшись от выращивания свиней и поощряя потребление цельного зерна. По словам доктора Миккеля Хиндхеде, одного из лидеров этой кампании, «мясо — последнее требование, которое должно быть удовлетворено [в рационе]. Если людям придется ждать, пока свиньи и крупный рогатый скот не получат достаточно пищи, они умрут от голода».
Хиндхеде был прав. Любая частично сбалансированная диета достаточной калорийности обеспечивает адекватное содержание белка. Поэтому после включения в рацион зерна, которое прежде скармливалось скоту, датчане максимально эффективно использовали сельскохозяйственное производство страны, сконцентрировавшись на цельных злаках, картофеле, фруктах и овощах.
В действительности Хиндхеде назвал год с октября 1917-го по октябрь 1918-го «годом здоровья». Смертность в Дании стала самой низкой в истории. Средний показатель смертности от хронических заболеваний взрослых жителей Копенгагена с 1900 по 1916 год, судя по выборке, составлял 100 человек на 10 000; в «год здоровья» — 66 человек. Общая смертность в Дании в октябре 1917-го — 1918 году составила 10,4 человека на тысячу, меньше предыдущего самого низкого значения в 12,5 человека.
Следует признать, что улучшение здоровья граждан могло иметь и другое объяснение. Некоторые называют период 1917—1918 годов «годом сливочного масла», утверждая, что люди стали здоровее благодаря сокращению потребления алкоголя и исключению из рациона маргарина. Независимо от причин, без сомнения комплексных, здоровье датчан улучшилось в результате контролируемого «эксперимента» с рационом, для чего понадобилось (и пришлось) всего лишь вернуться к старому стилю выращивания и употребления пищи. Безусловно и то, что датчане питались намного лучше — имея меньше ресурсов, — чем немцы. Их питание было настолько эффективно, что рекомендации большинства сегодняшних экспертов в области здравоохранения согласуются с рационом питания датчан во время войны.
В Германии химикаты, из которых можно было бы изготовить искусственные удобрения, использовались для производства бомб и отравляющих газов, а вследствие блокады страна не могла импортировать чилийскую селитру — добываемый шахтным методом источник азота, по большей части заменивший гуано. Соответственно, пострадало сельское хозяйство Германии, произошел ошеломляющий скачок цен на продовольствие и в конечном счете — гиперинфляция. В ответ Германия создала Военное продовольственное управление, пытаясь справедливо нормировать и распределять пищу. Это означало, что значительная ее часть продавалась на черных рынках.
Последовавшее недоедание сделало немцев подверженными болезням, что повлекло за собой сотни тысяч смертей среди гражданских, а также долгосрочный ущерб здоровью поколения детей, выращенных без достаточного для нормального развития количества калорий. Голод в военные и послевоенные годы вызвал социальные волнения и обострение разногласий между жителями городов и деревень, классами и этническими группами не только в Германии, но и по всей Европе — это была причина, стоявшая за революцией в России, — на Ближнем Востоке и далее.
Тем временем пшеничный бум в Америке подготовил ее к тому, чтобы она стала главным поставщиком зерна в Западную Европу. Будущий президент Герберт Гувер был назначен главой продовольственного управления США, которое устанавливало нормы предельных цен на внутреннем рынке, размещало заказы на поставку продовольствия войскам и контролировало продажи союзникам.
Поскольку значительная часть продукции процветающей агропромышленности поставлялась за океан союзникам и солдатам, Гувер призывал американцев быть более самостоятельными в обеспечении себя продовольствием и приналечь на яйца и сыр: и то и другое по-прежнему производилось дома или поблизости. Американцы также занялись садоводством. Были освоены три миллиона прежде не обрабатываемых участков земли, что особенно впечатляет, если вспомнить, что население страны в то время составляло около 100 млн человек.
В результате в годы войны и сразу после нее экспорт пшеницы вырос втрое, а мяса — впятеро. К 1919 году продукты питания составляли треть американского экспорта. Однако бурный рост экспорта не мог продолжаться без конца, и неизбежное обрушение рынка навлекло дальнейшие беды на мелких фермеров.
Высокие цены на зерно, обусловленные нуждами войны, многим американским фермерам внушили мысль, что больше всегда лучше, что чем больше сажаешь, тем выше прибыль, и что федеральное правительство это гарантирует.
В определенном смысле они были правы. Для властей проще, а для промышленности прибыльнее, если тысяча фермеров производит по миллиону бушелей каждый, чем если миллион фермеров собирает урожай в тысячу бушелей. Меньшее число хозяйств и работников — это не только более дешевый кусок хлеба, но и больше тракторов. Именно крупнейшие игроки и преуспели — в значительной мере благодаря государственной поддержке.
Интересным примером является фермер-новатор Том Кемпбелл, в 1917 году заявивший, что лучшее использование его времени и навыков — не воевать, а производить пшеницу в промышленном масштабе с использованием всех имеющихся в его распоряжении инструментов. Это включало, как цитирует Фитцджеральд в книге «Каждая ферма — это фабрика», «те же принципы массового производства, учета затрат, специализированной техники и механизированного труда опытных работников, что используются в любой большой промышленной организации в стране».
Кемпбелл описал свой опыт в телеграмме президенту Вильсону и Дж. П. Моргану и в награду получил 100 000 акров не облагаемой налогом земли в аренду от Бюро по делам индейцев — земли, отнятой у племен кроу, черноногих и шошонов, — и инвестиции в размере 2 млн долларов от банкирского дома Моргана. Кемпбелл, впоследствии удостоившийся звания «всемирного короля пшеницы», также наставлял в сельском хозяйстве Сталина, изобрел ранний вариант напалма и стал бригадным генералом ВВС.
Столь масштабных историй успеха было мало, но тенденция распространилась широко. Сразу после появления жидкотопливных тракторов инновации резко увеличили масштабы фермерского производства. Гидравлические подъемники упростили замену навесного оборудования, и теперь его можно было подбирать под конкретную культуру. Появились более эффективные дизельные двигатели, и благодаря полному приводу и усовершенствованной трансмиссии появилась возможность обрабатывать любую землю. Модернизированные сеялки позволяли регулировать расстояние между семенами для разных культур, что в дальнейшем делало более эффективной их культивацию, и т. д. Поскольку химические удобрения повысили урожайность, а площадь среднего поля выросла вместе с общим увеличением посевных площадей, владение новейшей техникой стало критически значимым.
Фермеры, первыми освоившие трактора и другие новые технологии, получили решающее преимущество, продавая огромные объемы продукции по существующим высоким ценам. Цены должны были неизбежно упасть после того, как за ними подтянутся все остальные, поскольку массовое производство увеличивало избыток сельскохозяйственной продукции, а норма прибыли настолько сократилась, что только крупнейшие производители могли оставаться в плюсе.
«В долгосрочной перспективе, — писал Кокрейн, ставший в 1960-е годы ведущим экономистом-аграрием Министерства сельского хозяйства США, — к тому времени, когда большинство ферм перешли на новые технологии, размер прибыли, что получали первые фермеры, снизился практически до нуля. В отношении дохода средний фермер оказался там же, откуда начинал». Это относится к любой важной инновации в промышленном сельском хозяйстве — от тракторов до генетически модифицированных семян. Каждая из них служила крупнейшим производителям и грабила мелких.
Вскоре стало требоваться больше земли, больше оборудования, больше химических удобрений и больше финансирования, чтобы стать успешным фермером, выращивая большую часть высокоурожайных культур: кукурузу, сою и пшеницу. С развитием сельхозоборудования покупка средств механизации перестала гарантировать земледельцу процветание, но гарантировала долги, загоняя фермеров, как выразился Кокрейн, «как белку в сельскохозяйственное колесо». Это относилось даже к Кемпбеллу. Банкирский дом Моргана не дал, а одолжил ему 2 млн долларов.
Расширять производство и специализироваться на товарных культурах — это был единственный способ выживания. Больше всего выиграли производители оборудования, химических веществ и семян, и компании, преуспевшие в ту эпоху, до сих пор преуспевают: General Mills, Cargill, Deere, DuPont.
Когда против традиционного семейного фермерства объединилось столько сил, борьба против безудержного развития стала безнадежной. Перепроизводство в годы войны обеспечило более или менее постоянный прирост, и цены упали так сильно, что все, кроме крупнейших фермеров, оказались под угрозой. Давление, вынуждавшее фермерские хозяйства расширяться и сосредоточиваться на какой-то одной культуре, шло отовсюду. Даже учреждения, созданные специально для того, чтобы помочь семейным фермам выжить, например колледжи, организованные на предоставленной государством земле, и их сельскохозяйственные экспериментальные станции, подталкивали небольшие хозяйства к наращиванию производства товарных культур.
В 1922 году Министерство сельского хозяйства США создало Бюро экономики сельского хозяйства (в настоящее время — Служба экономических исследований), его официальной целью стало побуждение штатов ориентировать своих фермеров на производство в соответствии с определенными стандартами с использованием одинаковых методов. С этой целью бюро разработало де-факто общегосударственную политику сельскохозяйственного производства. Уменьшение количества ферм, увеличение их размера и унификация продолжились.
Это делалось не то чтобы цинично — на чей-то взгляд, возможно, даже невинно. «Ученые экспериментальных станций и чиновники никогда не рассматривали возможность того, что, пока их работа оказывается успешной, она может способствовать обогащению богатых, разоряя и в конечном счете выгоняя с земель многих достойных фермеров, не столь наделенных предпринимательскими талантами, — писал историк Чарльз Розенберг. — Не предвидели они и потенциального конфликта между поддержкой все более заумных исследований, проводившихся на деньги правительства, и постепенным умиранием самодостаточно децентрализованного мира. <...> Только самые эффективные могли надеяться выжить».
Намеренно или нет, трагический результат принуждения к стандартизованной монокультуре состоял в объединении ученых и исследователей не с фермерами, а с банками, производителями оборудования и продавцами семян и химикалий. Как пишет Уэнделл Берри в книге «Как Америку сгоняли с земли» (Unsettling of America), «сельскохозяйственные колледжи» стали «колледжами „агробизнеса“», и «учреждения, призванные оберегать сельскую жизнь, теперь являются ее худшим врагом — образовательной субсидией, предоставляемой конкурентам фермеров».
Карта семейных ферм была бита. Крупные компании хотели, чтобы фермеры имели больше земли, больше производили и глубже увязали в долгах. В то же время независимые, казалось бы, консультанты были убеждены, что, если мелкие хозяйства так или иначе обречены исчезнуть перед лицом преимущества компаний, использующих промышленное оборудование и химикаты, почему бы просто не помочь укрупниться тем, кто на это способен? И плевать на миллионы земледельцев, выращивавших еду для своих общин.
После Первой мировой войны фермы стали умирать ускоряющимися темпами. С 1920 по 1932 год — до начала экологической катастрофы, которую мы называем пылевыми бурями, — 25% ферм исчезли, не выдержав долгового или налогового бремени.