Выход в молчании

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Михаил Вогман. Древнееврейские мифы. От Левиафана и богини Ашеры до разбитых скрижалей и Иова. М.: МИФ, 2025. Содержание

Особое место среди библейских историко-мифологических рассказов занимает история Иова. Она представляет собой самостоятельную авторскую книгу в составе Библии, которая до сих пор не утратила своей загадки и актуальности. По всей вероятности, она была написана сравнительно поздно — и возможно даже, под влиянием знакомства древних евреев с греческой трагедией. Она состоит из весьма краткой повествовательной рамки и пространных поэтических речей Иова, его друзей и, наконец, самого Бога, написанных на не вполне ясном диалекте — возможно, нарочито архаическом или подражающем языку южных соседей израильтян, Эдома.

Предполагают, что Книге Иова предшествовала какая-то легенда о персонаже с таким именем — по крайней мере, пророк Йехезк-Эль упоминает его в списке великих праведников прошлого наряду с Ноахом (Ноем; Иез. 14:14, 20). Однако первоначальная легенда была утрачена, а досталось нам сложное драматическое произведение, которое, не будучи в чистом виде мифическим изначально, оказало на дальнейшую традицию огромное влияние и стало частью еврейской идентичности.

Главный предмет книги Иова, который и превращает ее в своеобразный аналог мифа, — теодицея, то есть оправдание Бога. Титульный герой — древний мудрец и, возможно, царь, живущий в стране под названием Уц, по-видимому, на территории исторического Эдома. Он, скорее всего, эдомитянин, однако, как и его друзья-цари, верит в Единого Бога. Действие помещено в условную древность, напоминающую мир книги Бытия, но не содержащую никаких непосредственных отсылок к ней. Впоследствии комментаторы будут допускать, что Иов мог быть современником Авра(ѓа)ма или же Моше (Моисея), хотя допускают и другие варианты датировки его жизни. В любом случае речь идет о воображаемой эпохе, когда еще не существовало Иерусалимского Храма, а возможно, и еврейского народа. Талмудическая традиция будет приписывать авторство книги самому Моше — вероятно, из-за глубины теологической проблематики, которую книга поднимает.

Иов жил и здравствовал в окружении своих семи сыновей и трех дочерей, будучи, по выражению книги, самым именитым — богатым — человеком на всем Востоке. Вдобавок он отличался «совершенством, непорочностью, богобоязненностью и удаленностью от зла» и каждый седьмой день приносил жертвы за своих вечно пирующих сыновей. Однако на небесном собрании — рудименте мифологического совета богов — ангелобвинитель, Сатан, поставил вопрос: «Разве даром богобоязнен Иов?» — и получил поручение испытать праведника. В результате серии таких испытаний Иов лишился сперва богатства, затем детей и в итоге был поражен некой болезнью (возможно, проказой или кожным зудом) с головы до ног. Жена предлагала ему проклясть Бога и умереть, однако Иов «не согрешил устами» и отверг такое предложение. Тем не менее, когда к нему приходят, узнав о его бедствии, трое его друзей — Элифаз, Билдад и Цофар (тоже значимые люди и мудрецы воображаемого Востока), — то Иов проклинает день своего рождения и вызывает Бога на судебное разбирательство, требуя справедливости. Друзья по очереди пытаются объяснить Иову бессмысленность и ложность разбирательства с Богом; среди них откуда-то появляется и четвертый — Элиѓу (букв. «мой бог Он»), который особенно критикует героя, но тот настаивает на своей абсолютной правоте (и, соответственно, несправедливости постигших его несчастий).

В итоге сам Бог является в грозе и громом отвечает Иову. Однако в Его ответе нет ни слова ни о Сатане, ни об испытании, ни даже о справедливости как таковой — напротив, Он тоже осуждает поведение Иова:

— Кто сей, чернящий Провидение словами, лишенными смысла? (Иов 38:2)

В двух длинных поэтических речах Бог задает Иову риторические вопросы, противопоставляющие величество божественной власти над миром ничтожеству человека: был ли тот при сотворении земли? видел ли хранилища снега и града? знает ли он природу дождя? может ли он переставить звезды на небе? Среди этих вопросов возникают также развернутые образы Бегемота и Левиафана, которые также должны продемонстрировать Иову некую иную, недоступную ему божественную точку зрения на мироздание.

И несмотря на то что речи Бога скорее обходят стороной его судьбу и не отвечают на поставленный вопрос — о причине страданий Иова, — Иова они каким-то образом убеждают. «Теперь, — говорит Иов, — я видел Тебя и отрекаюсь от всего, что говорил». Так наступает примирение между героем и Богом, в результате которого Иов получает обратно и хозяйство, и даже детей — новых взамен погибших — и счастливо живет еще 140 лет (возможно, будучи уже семидесятилетним к моменту начала рассказа). Мало того, он получает еще и указание принести жертву в искупление трех его друзей, потому что они, хоть и оправдывая Бога, все же «говорили о нем не так верно, как Иов».

О чем эта история? И если она и правда философская притча, то в чем ее сухой остаток? Какую мораль она должна донести до читателя? На этот вопрос так и не существует окончательного ответа. Ведь с самого начала читатель сталкивается с тем, что страдания Иова действительно неоправданны: представляют собой провокацию со стороны ангела-обвинителя. Таким образом, Книга Иова ставит вопрос о природе страданий, но не дает на него эксплицитного ответа. Решение загадки книги осложняется тем, что Иов, с одной стороны, объявлен в итоге правым (по крайней мере, по сравнению с благочестивыми друзьями, защитниками Бога), а с другой — сам от своих слов благополучно отрекается. Где же в таком случае мы должны искать его правоту? В этом смысле Книга Иова оказывает действие, противоположное мифу: ставит читателя в логический тупик, заставляет его переживать драму героя без какого-либо придания ей смысла.

В раннехристианской среде сложилось положительное отношение к Иову. В частности, его образ был значим для христиан как пример нееврейского святого, предвосхищающий выход христианства за пределы еврейской аудитории, в которой оно возникло. Страдания Иова, в свою очередь, рассматриваются как предвосхищение страданий Христа — обретают искупительный смысл. Таким образом, признавая формальную несправедливость несчастий Иова (что соответствует отвержению позиции его друзей), христианская мысль находит им иное, скрытое от друзей и читателей основание, что в итоге позволяет примирить правоту Иова с правотой Бога, а человеческие страдания провозгласить желанным соучастием в жертве Христа. Непонимающие друзья подобны иудеям, не могущим уразуметь искупительной жертвы Христа, а сам Иов — Христу, принимающему на себя все боли человечества не по справедливости, а по милости. Иов становится образцом для любого, испытывающего боль и несчастье: ему предлагается не искать справедливости, а принять свое страдание. Так складывается образ Иова как страдальца не только невинного, но и терпеливого; «долготерпеливый» станет одним из главных эпитетов Иова в христианском мире. Тем не менее это плохо соответствует букве книги: в рамках своих поэтических речей Иов, безусловно, не проявляет никакого терпения или готовности принять свои страдания как желанные. Иов становится парадигмой, образцом для подражания. Так, уже в новозаветном Послании Иакова мы читаем: «Вы слышали о терпении Иова и видели конец оного от Господа, ибо Господь весьма милосерд и сострадателен» (Иак. 5:11).

В талмудическом мире, помимо прочего, складывается, напротив, и своеобразный ответ на эту идеализированную апроприацию образа Иова христианами. Некоторые мудрецы Талмуда занимают критическую по отношению к герою позицию, принимая отождествление с друзьями-защитниками и даже Сатаном: Иов не выдержал испытания, усомнился в Божием Промысле, и в этом смысле его страдания оправданы его собственной неправедностью. «Иов захотел получить в этом мире все блага и за этот мир, и за мир грядущий», — заявляет Рава (мудрец IV в. х. э.). Правота же Иова лишь в его отречении от ошибочной точки зрения. Таким образом, читателю также предлагается принимать свои страдания покорно, но не из сопричастности всеобщему страданию, а просто в силу несправедливого устройства мира, по крайней мере существующего. У тех же, кому хватит сил вынести выпавшее на долю в этом мире, есть шанс на грядущие посмертные блага. Однако другие талмудические персонажи с сочувствием относились к Иову; так, рабби Йоханан (мудрец I в.) заявлял, что, если бы в Библии не была изложена вся история с провокацией Сатана, невозможно было бы в такое поверить. По-видимому, рабби Йоханан имеет в виду, что страдания Иова, безусловно, представляют собой нарушение вселенской справедливости, но, увы, нарушение опять-таки неизбежное в силу непознаваемости высшей воли.

Существовала и традиция, воспринимавшая Иова как великого визионера, действительно познавшего в диалоге с Богом тайны небесного промысла. Неслучайно традиция приписала ее именно Моше — библейскому герою, наиболее приближенному к Богу из всех людей. Многие элементы речей Бога — хранилища снега и града, Левиафан и другие — стали предметами созерцания античных еврейских мистиков. Предполагалось, что некоторая высшая, превосходящая человеческое знание гармония раскрывается тому, кто удостоится узреть эти объекты, — и тогда претензии к Богу действительно исчезают. Мотивы Книги Иова слышны и в талмудических рассказах о самом Моше. Так, согласно трактату Менахот (Вавилонский Талмуд, Менахот, 29б), последнему выпало пророчески видеть будущее мученичество еврейских мудрецов — конкретно рабби Акивы, с которого живьем сдирали кожу, — от рук римлян. Пораженный Моше восклицает: «Неужели такова награда за великое знание Торы?!» — и получает лаконичный ответ: «Молчи! Так сложилось в Моем замысле». Не отрицая справедливости претензий Иова, талмудический рассказ, таким образом, видит выход в молчании: любая попытка оправдать или осудить Бога упрощает абсолютный характер Его величия, и только отказ от попытки понимания сулит выход из трагического парадокса человеческого страдания.

Книга Иова не столько об Иове, сколько о Боге. Однако, в отличие от архаического мифа, она не объясняет поступков Бога, а, напротив, проблематизирует их. Одна из возможностей интерпретации заключается в том, что речи Бога (и личная встреча с Ним) сообщили Иову нечто такое, что действительно дало ему понимание причины страдания и конечной правоты его Создателя. Мы же, будучи лишь читателями, а не участниками этой встречи, не можем ощутить и пережить это нечто, а потому не можем до конца согласиться с отречением Иова.

Однако другая возможность заключается в том, что Иов отрекается от своих претензий лишь формально, убедившись не в справедливости Бога, а в бессмысленности требования: что можно хотеть от Творца, демонстрирующего ему в ответ лишь собственное величие, лишенное любого сострадания или хотя бы участия? Как писал К. Г. Юнг в «Ответе Иову»: «Такому Богу человек может служить только в страхе и трепете, косвенно стараясь умилостивить абсолютного владыку крупномасштабными славословиями и показным смирением. Доверительные же отношения, по современным понятиям, совершенно исключены. Ожидать морального удовлетворения со стороны столь бессознательного, принадлежащего природе существа и вовсе не приходится...»

Понял ли Иов? Осознал ли это Бог? Мог ли библейский автор лелеять столь крамольную мысль? История рецепции книги в древности показывает, во всяком случае, противоположную тенденцию. Современный же читатель волен выбрать интерпретацию себе по вкусу, если сумеет найти такую. Как справедливо пишет философ Славой Жижек в своей работе «От Иова к Христу: прочтение Честертона через апостола Павла»: «Наследие Иова запрещает нам искать убежище в привычной трансцендентной фигуре Бога как тайного властелина, знающего смысл того, что, с нашей точки зрения, представляется бессмысленной катастрофой; в Боге, созерцающем всю перспективу в целом, в рамках которой болезненные пятна — это составляющие глобальной гармонии. Не постыдно ли считать события, подобные Холокосту или смерти миллионов людей в Конго, пятнами на общем фоне, которые в конечном счете способствуют тотальной гармонии?»

В каком-то смысле дать ответ на вопрос о смысле этой книги — значит объяснить поведение Бога, найти и приписать автору какую-то конкретную теодицею, которая бы придавала смысл страданиям Иова (и потенциально каждого человека). А пока такой теодицеи нет, Книга Иова остается будоражащей читателя загадкой.