В серии «Современная западная русистика» вышла монография Ивонн Хауэлл «Апокалиптический реализм: научная фантастика Аркадия и Бориса Стругацких». В этой книге американская исследовательница советской литературы пытается определить, какое место великие фантасты занимают в «высоком» культурном каноне. «Горький» публикует отрывок из главы «Чужие нашего времени», в котором рассматривается влияние на прозу Стругацких идей философа Николая Федорова.

Ивонн Хауэлл. Апокалиптический реализм: научная фантастика Аркадия и Бориса Стругацких. Бостон: Academic Studies Press; СПб: БиблиоРоссика, 2021. Содержание

В городе «Гадких лебедей», насквозь пропитанном дождем, возникла раса генетических мутантов, и, подобно Пестрому Дудочнику, эта раса мутантов угрожает увести детей из города, привлекая их заманчивыми обещаниями лучшего мира. Внешне мутанты, которых называют мокрецами, выглядят физически отталкивающими и нездоровыми. Они мокрые, угрюмые, лысые, с желтыми кругами вокруг глаз — отсюда их второе презрительное прозвище — «очкарики». Они живут в «лепрозории» за городом. Но у них собственная высокоразвитая интеллектуальная культура, и Виктор Банев упоминает одного из их философов, Зурзмансора, в одном ряду со Шпенглером, Фроммом, Гегелем и Ницше.

Мокрецы в «Гадких лебедях» представляют тот же тип сверхцивилизации, что и Странники (в цикле истории будущего) и людены (в романе «Волны гасят ветер»). Своих менее развитых собратьев — людей они просто оставляют в стороне, как отстраняют от серьезного разговора маленьких детей, но не собираются мстить им или уничтожать их. Они просто отбирают наиболее многообещающих представителей человечества, чтобы населить ими собственное утопическое пространство (в этом романе как материал для будущего человечества выбраны городские дети) и увести их от антиутопической реальности. Мокрецы феноменально начитанны (кажется, что книги нужны им больше пищи) и асексуальны. В отличие от ранних утопических героев Стругацких у них нет гуманистических иллюзий и моральных сомнений относительно права выбирать и «спасать». Этот момент следует отметить: изменения в творчестве Стругацких, если сравнивать их раннюю научную фантастику с их зрелой прозой — назовем ее так — отражают принципиальные изменения в настроениях общества. Они отражают отход гуманизма и культурного релятивизма с передовых позиций на оборонительные. Именно в этот момент начинается скрытый диалог с Федоровым.

Воздействие идей философа Н. Ф. Федорова (1828—1903) на русско-советскую литературу и науку долго недооценивалось. Больше всего, очевидно, мешало заниматься изучением роли Федорова то, что его имя и произведения были под запретом на протяжении свыше 30 лет после прихода к власти Сталина. По Дж. Янгу, впервые после долгого молчания Федоров был упомянут в советской печати в 1964 году, при публикации мемуаров В. Б. Шкловского. В своих мемуарах Шкловский восстанавливает тот факт, что К. Э. Циолковский, гений ранней советской космической технологии, был учеником и последователем не кого иного, как Н. Ф. Федорова. После этого началось все более интенсивное изучение неявного, но существенного влияния Федорова на русскую культурную и интеллектуальную жизнь.

Современники Федорова Достоевский, Л. Толстой и Соловьев считали его гением. Но только последующие поколения нашли прямое применение грандиозному синтезу религиозного идеализма и научного эмпиризма этого философа в искусстве и науке. Свободомыслящее христианство Федорова вызывало огромный интерес в атмосфере апокалиптических предчувствий и бурных ожиданий второго пришествия в начале XX века. Более того, его представления о том, какие конкретные, научно допустимые шаги необходимо предпринять для достижения утопической цели человечества — всеобщего братства, продолжали отвечать духу времени даже после революции. В начале 1920-х годов победивший марксизм все еще шел рука об руку со своего рода космическим романтизмом, предусматривающим распространение нового порядка за границы государства — в космос. Таким образом, идеи Федорова, с одной стороны, пронизывают почти всё модернистское движение в русской литературе; с другой стороны, они стимулируют научные исследования и технологические эксперименты, которые со временем приведут к запуску в открытый космос первого советского спутника.

Поколение писателей, игравших ведущую роль — или сформировавшихся — в эпоху Серебряного века, почти все в чем-то было обязано Федорову разными аспектами своего мировоззрения. Одержимость В. В. Маяковского мотивом вечной жизни и физического воскресения зиждилась на его понимании идей Федорова. «Космические» стихотворения В. Я. Брюсова о жизни на других планетах и его аллегорические научно-фантастические рассказы выдают знакомство с философской системой Федорова. Представление Н. А. Заболоцкого о царстве наделенных умом и душой растений и животных на Земле и о колонизации человечеством других планет явно сформировалось под влиянием сочинений Федорова и Циолковского. Влияние Федорова на Андрея Платонова в последнее время служит предметом особого внимания. Нам не следует слишком сильно удивляться, когда мы обнаружим, что некоторые аспекты философии Федорова обретают новую литературную жизнь и в произведениях Стругацких, особенно после того, как мы признали, что в них ведется непрерывный диалог не только с Булгаковым, но и с темами апокалипсиса и второго пришествия, характерными для русской литературной сцены почти до 1930-х годов.

Однако глава в истории русской литературы, которая сформировала бы более подходящую основу для представленного ниже материала, все еще не написана — это должна быть глава, подробно рассказывающая об определяющем влиянии философии Федорова на зарождение и раннее развитие оригинальной русской научно-фантастической традиции. Леонид Геллер лишь поверхностно затрагивает эту тему в своем многогранном исследовании истории советской научной фантастики, прежде чем сделать следующий вывод:

Три главные темы явственно проступают на фоне этой фантастической пестряди: преобразование земной природы и всей планеты, проблема бессмертия и завоевание космоса. Темы эти пришли в советскую литературу не с Запада; они взяли свое начало в системе взглядов философа, с которым мы уже хорошо знакомы, — Николая Федорова.

В цели данной книги не входит восполнение деталей, которые опускает Геллер. Вместо этого мы бегло ознакомимся с проявлением федоровских тем и мотивов в творчестве Стругацких. Сложность и многогранность сочинений Федорова, опубликованных после его смерти, не поддается простому объяснению и толкованию. Его философия «супраморализма» основывается на идее о том, что человечество может миновать апокалипсис, стремясь, по завету Христа, к «вечной жизни». Апокалипсис не неизбежен, если человечество пойдет по правильной дороге к Богу, то есть научится побеждать смерть. У человечества есть четкая моральная, а также научная обязанность победить смерть, являющуюся предельным выражением хаоса и энтропии, то есть противоположностью космоса и гармонии. Смерть — зло, и задача человечества — избавить природу от смерти. Чтобы сделать это, учил Федоров, людям нужно прекратить напрасно тратить свое время и силы, убивая друг друга, и сплотиться всем вместе для решения общей задачи физического воскрешения наших предков, а также достижения бессмертия живущими. Значительно увеличившееся из-за воскресения предков население можно поселить в космическом пространстве, которое Федоров считал истинной средой обитания Homo sapiens. Кстати, новаторство Циолковского в воздухоплавательном машиностроении было прямым, практическим ответом на необходимость большего пространства для человечества в бессмертном будущем.

Второй, сопутствующий аспект учения Федорова состоит в том, что всё во Вселенной живое и что человеческие существа в ответе за формирование и управление всем живым, за окончательную победу над хаосом и смертью. Другими словами, Федоров расширяет рамки устремлений, уже имплицитно присутствующих в восточном, православном христианстве, то есть рассматривает всю материю как «духоносную», а историю космоса — как эволюцию материи в дух. Для Федорова ныне существующая разница между жизнью камней и жизнью людей — это разница исключительно в уровне сознания. Отсюда следует, что человек как высшая форма сознания отвечает за регуляцию остальной природы и ведет ее по пути к существованию на чисто духовном уровне. Бог низводится до достаточно беспомощной трансцендентности, а человек берет на себя центральную, активную роль в собственном спасении. Эта «прометеевская» сторона учения Федорова в сочетании с человеческой трансцендентностью доходит до полного отвержения светского гуманизма. Федоров не делает ставку на развитие гуманистических наук во имя постепенного общественного прогресса — для него важнее синтез принципов православия и строгого научного этоса, позволяющий коренным образом переосмыслить человеческий удел. «Философия общего дела» Федорова основывается прежде всего на допущении того, что смерть можно и нужно преодолеть. Наука и технология должны быть направлены на то, чтобы обеспечить физическое, индивидуальное бессмертие. После того как человек получит средства для победы над смертью, отпадет надобность в половом размножении (поскольку вместо этого люди будут заняты воскрешением предков). У этой стороны учения Федорова много общего с основными принципами гностицизма, только воспринятыми буквально. Один из вариантов идеологического пересечения Стругацких с православием можно найти в романе «Волны гасят ветер».

В этом романе, последней книге Стругацких из цикла истории будущего, полоумный ученый проливает свет на загадочные цели и методы Странников в документе, который получает известность как Меморандум Бромберга. Тайные намерения, приписываемые чуждой цивилизации Странников, основываются на упрощенном пересказе основных идей Федорова:

...мы обнаруживаем для Разума лишь две реальные, принципиально различающиеся возможности. Либо остановка, самоуспокоение, замыкание на себя, потеря интереса к физическому миру. Либо вступление на путь эволюции второго порядка, на путь эволюции планируемой и управляемой, на путь к Монокосму.

<...> Понятие «дом» расширяется до масштабов Вселенной.

<...> Возникает новый метаболизм, и, как следствие его, жизнь и здоровье становятся практически вечными. Возраст индивида становится сравнимым с возрастом космических объектов —при полном отсутствии накопления психической усталости. Индивид Монокосма не нуждается в творцах. Он сам себе и творец, и потребитель культуры. По капле воды он способен не только воссоздать образ океана, но и весь мир населяющих его существ, в том числе и разумных. <...>

Каждый новый индивид возникает как произведение синкретического искусства: его творят и физиологи, и генетики, и инженеры, и психологи, эстетики, педагоги и философы Монокосма. Процесс этот занимает, безусловно, несколько десятков земных лет и, конечно же, является увлекательнейшим и почетнейшим родом занятий Странников. Современное человечество не знает аналогов такого рода искусства, если не считать, может быть, столь редких в истории случаев Великой Любви.

«СОЗИДАЙ, НЕ РАЗРУШАЯ!» — вот лозунг Монокосма.

В меморандуме пункт за пунктом излагаются основные принципы Федорова: православное видение гармоничного, альтруистического и духовного братства людей, достигаемое запланированным и управляемым подчинением природы наукам, которые не только одолеют смерть, но и сделают возможной божественную способность к воскрешению и созданию новой жизни. Бессмертная раса свободно расселится по всему космосу. Слово «монокосм» — греческий аналог русского слова «соборность», обозначающего коллективную общность (понятие, ключевое для русского православия в целом и для его интерпретации Федоровым). Более того, режущее слух наслоение в Меморандуме Бромберга религиозных понятий и материалистического языка читается как травестийное обыгрывание стилистики сочинений Федорова, состоящих из поразительной смеси церковнославянизмов и новейшей научной терминологии.

В эволюции поэтики Стругацких значение героя как гуманиста-просветителя (например, дона Руматы в «Трудно быть богом») постепенно уменьшается, а роль чужих сверхлюдей увеличивается. Принцип формирования образов смещается: на смену терпящему поражение, разочарованному просветителю приходит могущественный федоровский сверхчеловек. Смещение акцента с человека на чужака логично и неизбежно, поскольку реалистичность главного героя нечеловеческого происхождения в научной фантастике Стругацких растет прямо пропорционально ослаблению позиции героя-гуманиста.

Если отстраниться и посмотреть на все творчество Стругацких издалека, эта закономерность становится понятной: неуловимые Странники ранних романов и рассказов из истории будущего вступают в более поздние произведения как конкретные, сложившиеся персонажи в виде мокрецов, люденов и ученого Вечеровского из повести «За миллиард лет до конца света». Всех этих персонажей — чужих объединяет их связь с федоровским и гностическим мотивами. Оба мотива часто смешиваются: элементы учения Федорова и элементы гностической мифологии нередко сливаются в единую систему образов. Итак, Стругацкие и документируют интересный процесс культурной трансформации, и участвуют в нем. Их сочинения отражают перерождение подпольных интеллектуальных течений и смешение разных течений воедино, что выливается в создание новых культурных мифов.