Для поверхностного наблюдателя между вороном, вороной, грачом и галкой куда больше сходства, чем на самом деле. В то же время внешний вид сойки и сороки отличается столь разительно, что принадлежность их к единому виду может вызвать подлинное недоумение. И тем не менее, несмотря на различные опознавательные характеристики, все эти птицы принадлежат к семейству врановых.
Глава семейства — исходя из его размера и повадок, — естественно, ворон (Corvus corax). Куда бы вы ни отправились, по всему миру слышно знакомое хриплое карканье. Арктические экспедиции встречали его на голых скалах, озирающего бескрайние снежные просторы. Он пирует падалью под палящим экваториальным солнцем. Капитан Кук видел воронов на островах в Тихом океане, другие же путешественники сталкивались с ним в Антарктике, где он также чувствовал себя совершенно как дома.
Глубокий, внушительный крик ворона привлекал внимание людей с древних времен, люди суеверные видели в нем нечто потустороннее, а порой и недоброе знамение. Древние римляне ассоциировали эту птицу с Аполлоном, воспринимали ее как предсказателя благоприятных событий. Этот образ закрепился за вороном на много веков, и по сей день много людей искренне верят, что крик ворона пророчит смерть.
Неудивительно, что Шекспир широко использовал это распространенное заблуждение, ворон неоднократно появляется в его пьесах, одним своим видом оказывая влияние на принятие судьбоносных решений. Его часто называют «предвестником несчастий»:
О, снова это мне
На память село, как зловещий ворон
На зараженный дом!
(«Отелло» 4.1)
Терсит, в «Троиле и Крессиде» (5.2): «Я бы покаркал над ним, что твой ворон, напророчил бы ему беду!»
В пьесе «Генрих VI» (2.3.2) Саффолк напрасно пытается развеселить короля, раздавленного известием о смерти Глостера:
Как! Саффолк начал утешать меня!
Не он ли вороном сейчас прокаркал.
Похитив страшным звуком силы жизни, —
И думает чириканьем [крапивника].
Словами ласки из пустого сердца
Загладить карканья зловещий след?
Когда Бальтазар поет свою знаменитую песенку «К чему вздыхать, красотки, вам?..» («Много шума из ничего» 2.3), Бенедикт замечает: «лучше ночного ворона слушать, какое бы несчастье он ни сулил».
Знаменитый Фрэнсис Уиллоуби (Francis Willughby, 1635–1672) в своей «Орнитологии» (1676) высказал предположение, что так называемый ночной ворон — выпь, отсюда и примечательный крик. Выпь — одна из немногих птиц, которую Голдсмит в своей «Живой природе» описывал по собственным наблюдениям, он также называл ее «ночным вороном». «Ее глухой крик, — пишет Голдсмит, — вызывал у крестьян отвращение». «Помню, какой ужас вызывал крик выпи в местечке, где я рос, вся деревня была в панике; всем казалось, что это предзнаменование чего-то печального. Если же кто-то в округе вскоре умирал, все были уверены, что выпь кричала именно об этом, если же никто из соседей не умирал, предсказание выпи распространялось на смерть коровы или овцы».
Не менее примечательно в этом смысле и появление ворона в «Макбете» (1.5):
И ворон сам охрип.
Прокаркавший нам здесь приезд Дункана
Нежданный, роковой.
Шекспир не оставил незамеченным и пристрастие ворона к «болезной дичи» или падали:
Вот, чужеземный враг и свой мятежник
Соединили силы; смута ждет,
Как ворон над полуиздохшим зверем,
Чтоб сгинула неправедная власть.
(«Король Иоанн» 4.3)
или в «Юлии Цезаре» (5.1):
И вороны и коршуны взамен их
Кружат над нами и на нас глядят
Как на добычу.
В «Генрихе V» (4.2) Шекспир дает живописную картину разбитой армии, сопровождаемой воронами, высматривающими добычу:
Дрожа за шкуру, падаль островная
Собой пятнает утреннее поле <...>
И палачи их, наглые вороны,
Кружа над ними, часа смерти ждут.
Вполне вероятно, что пророческий дар ворона, известного любителя войн и кровавых сражений, был приписан ему именно благодаря неизменному присутствию его при подобных оказиях, влекомого на поле боя предстоящим пиршеством из свежих трупов. Поэты всегда описывали эту птицу как обладающую сокровенным знанием о подобного рода явлениях. Исландцы, знаменитые своей кровожадностью, чтили ворона за его предсказания и прислушивались к ним. Шаманы североамериканских индейцев в качестве опознавательного знака носили на поясе за спиной две-три вороньих кожи с перьями, так чтобы хвосты были перпендикулярны телу. Еще одну кожу закрепляли на голове или головном уборе с клювом перпендикулярно лбу (см. Stanley. Familiar History of Birds).
Пристрастие ворона к уединению в период гнездования отражено Шекспиром в трагедии «Тит Андроник» (2.3):
Вот эти двое завлекли меня
В бесплодную, проклятую ложбину!
Деревья даже летом здесь мертвы,
Их душат мох и злобная омела;
Здесь солнца нет, и водятся здесь только
Сова ночная да зловещий ворон.
Не забыл Шекспир и странного поверья касательно заботы ворона о потомстве:
Вороны кормят брошенных детей,
Птенцов голодных оставляя в гнездах.
(Ibid.)
Этот предрассудок отразился даже в тексте Священного писания. Действительно, прежде принято было считать, будто ворон, увидев только что вылупившихся и покрытых пухом птенцов, испытывал к ним такое отвращение, что тут же покидал гнездо и не возвращался, пока птенцы не покрывались пером. Так, в Псалмах (146:8-9): «Он <...> дает скоту пищу его и птенца ворона, взывающим к Нему» или в Книге Иова (38:41): «Кто приготовляет ворону корм его, когда птенцы Его кричат к Богу, бродя без пищи?»
В книге XII трактата «О свойствах вещей» Бартоломея Английского и вовсе говорится, что до появления черных перьев воронята питаются «небесной росой». Эту же точку зрения отстаивает Исаак Уолтон в трактате «Искусный рыболов».
Шекспир, вне всякого сомнения, держал в голове слова из процитированного выше псалма, когда сочинял следующий пассаж комедии «Как вам это понравится» (2.3):
... моею же опорой
Пусть будет тот, кто вранам корм дает
И воробьям питанье посылает!
В третьей Книге Царств (17:4) сообщается, что пророк Илия, бежавший от царя Ахава, придя к потоку Хорафа, услышал слово Господне: «Из этого потока ты будешь пить, а воронам Я повелел кормить тебя там». Вероятно, это место подсказало Шекспиру следующие строки из «Зимней сказки» (2.3):
И пусть какой-нибудь могучий дух
Научит коршунов и хищных птиц
Вскормить тебя.
Как и в случае с совой, перья ворона использовались ведьмами как переносчики заразы. Этим объясняется проклятие, которое Шекспир вкладывает в уста Калибана:
Пади на вас нечистая роса
Гнилых болот, которую сбирала
Мать вороновым колдовским пером!
(«Буря» 1.2)
Что касается окраса и особенностей вороновых перьев, Шекспир часто сопоставляет ворона с белоснежным голубем, символом всего чистого и непорочного:
Одна голубка краше всех ворон.
(«Сон в летнюю ночь» 2.2)
Я заколю тебя, мой агнец хрупкий,
Мстя сердцу ворона в груди голубки.
(«Двенадцатая ночь» 5.1)
Ты скрой румянец щек моих
Как свежий снег на вороновых крыльях.
(«Ромео и Джульетта» 3.2)
Мы наблюдали множество галок грязно-желтого или даже грязно-белого цвета, однако их навряд ли можно было назвать «золотистыми». Порой встречаются птицы рода Corvus с оперением различного цвета. Шекспир пишет: «Известен ворона златистый цвет» («Бесплодные усилия любви» 4.3).
Вне всякого сомнения; так же известен, как и особи черного дрозда белого цвета. Мы лично наблюдали три или четыре, более того, список белоснежных разновидностей и отдельных особей черных птиц можно продолжать достаточно долго. Такая перемена цвета может быть результатом заболевания, старения, сбоев в выработке определенных гормонов, хотя стоит оговориться, что речь в таких случаях следует вести не о белом цвете, а об отсутствии цвета как такового. Согласно древним авторам, изначально вороны были белыми, но были «перекрашены» за болтовню.
В Главе первой уже говорилось о том, что птицы порой достигают весьма преклонного возраста (речь там шла о «древних» орлах), и прирученные вороны зачастую надолго переживали своих хозяев. Однако и птицы, как и все в подлунном мире, подвластны времени:
На пир червям величье предавать.
На снедь забвенью тлен и пыль веков.
Старинных книг значенье изменять,
[Поблек в крыле вороньем цвет и был таков].
(«Обесчещенная Лукреция»)
Рассмотрим еще одну представительницу рода воронов, черную ворону (Corvus corone), она близкая родственница своего сородича и схожа с ним размером. Причем настолько близкая, что мы с полным на то основанием можем назвать ее, как в комедии «Все хорошо, что хорошо кончается», «вороной из одного с ним гнезда» (4.3).
Как и ворон, черная ворона — хищник, добывающий на пропитание птенцов мелких птиц, цыплят, яйца; если же вороне не удается достать свежий обед, она не гнушается падалью и отбросами самого разного толка. Если в поле падет овца, можно не сомневаться, что ее труп привлечет ворон со всей округи.
Загон пустует в наводненном поле.
Овечьим мором сыто воронье.
(«Сон в летнюю ночь» 2.1)
Егеря, учитывая эту склонность ворон и рассчитывая сохранить фазаньи яйца для лучших целей, пользуются случаем и подсыпают в глаза и пасть падшей овцы стрихнин, после чего редко бывают разочарованы недостатком мертвых ворон вокруг трупа.
Отражения пристрастия ворон к падали встречаются практически во всех пьесах Шекспира. В «Цимбелине» (5.3) на поле боя битвы между британцами и римлянами британский капитан, видя погибшего и истерзанного римского воина, констатирует:
В Рим не вернется он сказать, как здесь
Клевали вороны его.
В «Генрихе V» Пистоль составляет для больного следующий медицинский прогноз (2.1): «Не сегодня-завтра он станет колбасой для ворон».
Герцог Йоркский, хвастаясь победой над лордом Клиффордом, говорит:
Стал воронов и коршунов добычей
Скакун могучий.
(«Генрих VI» 2.5.2)
Кассий, завидев воронов, предсказывает поражение в грядущем сражении:
Сегодня ж утром вдруг [орлы] исчезли,
И вороны и коршуны взамен их
Кружат над нами и на нас глядят
Как на добычу; тени их сгустились,
Как полог роковой, и наше войско
Под ним готово испустить свой дух.
(«Юлий Цезарь» 5.1)
Когда римский посланник Кай Люций требует от британского короля дань и в случае отказа угрожает войной, лорд Клотен заявляет: «Погостите у нас денек-другой или подольше; а если потом вы явитесь к нам с другими целями, то найдете нас затянутыми в пояс из соленой воды. Если вы нас выбьете из него, то он ваш; а если падете в этом рискованном предприятии, наши вороны полакомятся вами; тем дело и кончится» («Цимбелин» 3.1).
Дворянин Александр Айден, обращаясь к безжизненному телу бунтовщика Джека Кеда, убитого им только что, обещает:
Срублю твою предерзкую башку
И с торжеством снесу ее монарху,
Оставив туловище в снедь воронам.
(«Генрих VI» 2.4.10)
Этот ряд аллюзий можно, при желании, легко продолжить.
Как и ворона, Шекспир часто противопоставляет ворону, воплощение черного цвета, с белым голубем:
Как с белизною голубей
[Вороне мрачной] состязаться?
(«Перикл» 4.Intro)
Или, например, в «Зимней сказке» (4.3):
Вот полотно, как снег, бело;
Вот креп, что ворона крыло.
В «Ромео и Джульетте» (1.5):
Коснусь ее, голубки средь ворон,
Красою подлинною озарен.
Ромео противопоставляет ворону и лебедя по тому же признаку (1.2):
Сравнишь и сверишь непредубежденно,
Окажется лебедушка вороной.
Беатриче («Много шума из ничего» 1.1) заявляет: «Для меня приятнее слушать, как моя собака лает на ворон, чем как мужчина клянется мне в любви». Она, вслед за Дромио, героем «Комедии ошибок», могла бы добавить: «[Сперва неплохо бы ворону ощипать]» (3.1). Выражение это явно древнее, но установить его происхождение не удалось.
Не менее древний и обычай защищать недавно посеянную пшеницу от птиц, послав в поле какого-нибудь крикуна или установив пугало. Шекспир упоминает оба метода: «Этот рекрут держит лук, точно ворон пугать собрался» (Король Лир 4.6). Или, в Ромео и Джульетте (1.4):
... дам пугают бутафорским луком.
Как чучела пугают воронье.
Впрочем, от деревенских парней, даже вооруженных луком и стрелами, смешно было бы ожидать меткости, да и пугала порой оказывались неэффективны:
Закон — не пугало и не затем
Поставлен, чтобы [воронов] пугать
Для вида лишь, пока они, привыкнув.
Не превратят его в насест.
(«Мера за меру» 2.1)
