Адриан Селин. Московские карантины. Борьба с «моровыми поветриями» в XVI–XVII вв. в Новгороде и Пскове. СПб.: Евразия, 2020
Новые войны Московского царства с соседями в середине XVII в. продемонстрировали способы борьбы с возможными эпидемиями. В середине XVII в. Псков и Новгород стали «ближним тылом» в противостоянии с Польско-Литовским государством.
В марте 1662 г. были получены известия о «моровом поветрии» в Опочке, псковском пригороде на пути в Великое княжество Литовское. Немедленно был установлен карантин. На дороге из Пскова к Новгороду и из Новгорода к Москве по погостам были установлены заставы под общим руководством В. С. Мусина-Пушкина. Основанием для введения карантина были сведения, полученные 8 марта 1662 г. в порховской приказной избе от одного из крестьян: «слышал он во Пскове от многих дворян, что в Опочке на люди моровое поветрие, а померло больше 300 человек». В наказе заставным головам было приказано обращать особенное внимание на движение документов: брать у гонцов «листы», переписывать их и первые списки оставлять у себя, а вторые отсылать на Веряжское устье к заставному голове Мусину-Пушкину, на которого было возложено общее руководство карантином в этой части Новгородской земли.
Однако не все случаи центральное правительство могло предугадать. Продолжавшиеся военные действия и связанные с ними передвижения войск создавали свою специфику обслуживания карантина. Так, 23 марта 1662 г. на заставу на Пшажском яму приехала группа иноземных офицеров — «полковник Томас Ганс да полуполковник Ирик Немин да капитан Яков Мылер да порутчики Петр Ивановской да Григорей Станкереев да полковой квартермист да с ними их пять человек». Один из заставных голов, Иван Белеутов, взяв с иноземцев поручительство, что в Пскове «на людей морового поветрия нет и не бывало», пропустил их далее к Новгороду. Еще группа офицеров «полковники Василей Волжинской да Филип да Ортемей Росфор с полуполковники и с маеоры и со многими людьми» двигались вслед за ними. Однако голова Симон Ушаков отказывался на свой страх и риск пропускать иноземцев дальше. Иван Белеутов получил выговор от новгородских властей за самочинный пропуск иноземцев в традиции той же риторики, что и в 1571 г. царь Иван выговаривал костромским властям. Вместе с тем он оставался на службе; в том же наказе ему было велено у «новгородского пушкаря Бориска Иванова, которой приедет изо Пскова в Новгород», взять грамоты, через огонь переписать на бумагу, а самого не пропускать к Новгороду.
В связи с движением через заставы иноземцев возникла проблема передачи содержания грамот, написанных на немецком языке, непонятном для заставных голов и местных дьячков-грамотеев. «Немецкие» листы следовало оставлять на заставах «до указу», то есть на неопределенный срок.
Далеко не везде заставы действительно замыкали существовавшие дороги. Некоторые были установлены в лесных районах, вдалеке от магистральных путей. Голова одной такой заставы в Лядском погосте, Фаддей Змеев, писал новгородскому воеводе кн. И. Б. Репнину о том, что с 18 по 24 марта по дороге не проезжал ни один человек.
В апреле 1662 г. особенная застава была установлена уже и на Московской дороге, в Крестцах. Гонцов из Старой Руссы и из Лук Великих к Москве и в Великий Новгород следовало пропускать «без задержанья, иных расспрашивать накрепко». Однако простых лучан и старорушан, следовавших по дороге, следовало задерживать.
6 апреля 1662 г. голове заставы в Медведском погосте Ивану Судакову местный священник Иван Иванов подал донос, в котором писал: «в Медветцком погосте за заставою с версту в деревни Ушне у крестьянина зарубежского выходца у Васки Прокопева умерла невестка скорою смертию без попа, а погребли тоже без попа в сопке, да того же государи, числа збежал с заставы новгородцкой казак Мишка Иванов, а слух до меня дошел, что пошел в Великий Новгород». Он тут же доложил об этих событиях в Новгород. Воевода кн. И. Б. Репнин приказал голове И. Судакову «чтоб он послал и велел в той деревни разыскать накрепко, какою смертью та дефка умерла и долго ль лежала больна или скорою смертью умерла, и велел бы ту деревню обсечь и никово пускать из деревни и в деревню не велел. А ково пошлет сыскивать, и тех бы к собе не пускал, а расспросил бы через огонь». Более того, эти записанные через огонь речи следовало посылать и читать через огонь голове заставы на Веряжском устье В. С. Мусину-Пушкину, а тот снова через огонь должен был дать информацию новгородским властям.
Крестьяне Медведского погоста с трудом переносили тягость карантина. В конце концов они подали жалобу на заставного голову: «Жалоба на Медведской заставы на заставного голову на Игнатья Андреева сына Судокова в том. В нынешнем во 170м году по твоему указу поставлен он, голова Игнатей на Медведе на заставе для ради морового поветрея, да с ним же с Ыгнатьем десять человек стрельцов. И он, Игнатей, нас, сирот, на (заставе?) медветцкого выборного держал и правежем доправил пять рублев денег. Да он же, Игнатей, правит рыбы и грибов и пирогов, а нам, сиротам, рыбу взять негде и купить не добыть, потому что от нас озеро удалело, и грибов взять негде же, а пирогов печь не с чево. И держит на заставе по дватцати человек беспрестанно, а стрельцы ходят и гуляют по деревням, а караулов не караулят. Да он же, Игнатей, велел стрельцам убить после правежу, и те стрельцы по его Игнатьеву веленью того Медведцкого погоста крестьянина Куземку Евсеева убили до полусмертвия напрасно».
Тогда же на «главного» голову, В. С. Мусина-Пушкина, жаловались и крестьяне дворцовых пригородных сел Ракома и Трясова. «Да он же голова Василей емлет с нас, сирот твоих, крестьян на караулы, и стоят на карауле день и ночь. И нам, бедным, на караул крестьян давать невозможно сверх корму и подвод». По словам дворцовых крестьян, соседние софийские крестьяне, в отличие от них, не платят на устроение заставы ничего; именно стремлением к более ровной раскладке повинностей и была обсуловлена эта жалоба.
6 апреля 1662 г. голова Опоцкой заставы Иван Белеутов получил «память», подтверждающую регламент карантинной охраны. В тот же день на заставу из Пскова приехали члены Сыскной комиссии во главе С. А. Охлебаевым. В тот же день на заставу прибыл атаман копорских казаков Никита Ларионов, посланный в войска на Друю. Всех этих людей допросили через огонь, и все они показали, «что-де Божии милостью во Пскове все здорово, морового поветрея нет, а про Опочку тож сказали, что-де в Опочке морового поветрея нет». Однако заставный голова задержал их всех, так как не имел иного указания; не беря на себя ответственность поверить этим известиям. Новгородские власти в ответ велели пока оставить всех этих служилых людей близ заставы и не общаться с ними иначе как через огонь.
В условиях карантина 1662 г. все «прочитанные через огонь» документы уничтожались (сжигались), в Москву (по всей вероятности, оберегая от заражения служителей кремлевских приказов) отправлялись сделанные в Новгороде списки, «запечатав в лист с новгородской печатью».
В апреле 1662 г. псковский архиепископ Макарий просил разрешения пропустить через заставы его письмо, адресованное лично царю: «изволите велеть пропустить то письмо к великому государю бес переписки, и я велел то письмо отдать гонцу, а будет не изволите пропустить того письма, и я то письмо велел поворотить к себе, для того, что такому великому духовному делу в переписке быть нельзе». Архиепископ опасался, что его письмо, содержащее личные обращения к царю, будет прочитано кем-то лишним, при переписке его через огонь. Архиепископ свою просьбу подкреплял хорошими новостями: «во Пскове дал Бог здорово, мору нет, а которые волею Божией есть и больные, и те от болезней оправливаются, а язвы никакой не бывало», «а в городе в Опочке уездных людей померло немало от тесноты и от холоду и от голоду, город и острог небольшие, а в них уездных людей прибегало Опочецкой уезд, Велеской уезд, Вороноцкий уезд, Ржева Пустая, а как порозо(шлись) от тесноты, дал Бог здорово, а язвы смертные и каковой белезни не было, а которые крестьяня из Опочки порозъехались по своим домишкам, поляки многих побили».