Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Коррадо Ауджиас. Стамбул. Тайны, истории и легенды. М.: Слово/Slovo, 2024. Перевод с итальянского Ольги Поляк. Содержание
«Тот, кто видел лишь четыре минарета собора Святой Софии и бросил взгляд со стороны на ее величественные стены с фиолетово-желтым основанием, никогда не поверит, что в мире есть храм, внутри которого человек чувствует себя ничтожным, крошечной песчинкой». Так с понятным пафосом описал свои впечатления от знаменитой базилики Феликс Мейнар, бортовой врач на торговых и китобойных судах, — это строки из его дневников, опубликованных Александром Дюма в 1855 году.
Я советую начать исследовать Старый город с собора Святой Софии не потому, что это самая известная его достопримечательность (собор и правда не обходит стороной ни один турист); подлинная причина кроется в том, что это монументальное, красивейшее сооружение демонстрирует хронологический срез, обнажая несметное число исторических пластов, а это, на мой взгляд, отражает суть Стамбула. На протяжении почти тысячи лет базилика Святой Софии была самой вместительной постройкой в целом мире, и она является настоящим чудом: возведенная в глубокой древности, она много раз меняла свой облик и назначение, страдала от разрушений и пожаров, ее внутреннее убранство уничтожалось, а затем восстанавливалось, под ее сводами прославлялись не только мудрость и мир, но и жестокость и война. Базилика дожила до XXI века и продолжает притягивать людей, восхищая их своим великолепием, заставляя затаить дыхание от игры света и теней, поражая несокрушимостью колонн, сверканием мозаик, головокружительной высотой купола. Однако посетителям часто невдомек, сколько тягот пришлось перенести этому собору, прежде чем он предстал перед ними таким, каков он сегодня.
Среди тех, кто оставил заметки о своих впечатлениях от собора, — Эдмондо Де Амичис, который не только написал гениальную книгу, но и был талантливым журналистом, блестящим «спецкором», если выражаться на современном языке: его очерки и описания настолько живы и объемны, что буквально переносят читателя в те места, о которых Де Амичис рассказывает. Неслучайно Орхан Памук, который не стал бы хвалить незаслуженно, отметил: «Лучшую книгу о Стамбуле написал итальянский детский писатель Эдмондо Де Амичис». Фраза лестная, но она не в полной мере отражает творческую суть Де Амичиса. Он был не только автором «Сердца» — кстати, эта повесть адресована не одним лишь детям. Он умел обращаться и ко взрослому читателю и писал поразительные репортажи из Испании, Лондона, Марокко, Парижа, а также из Константинополя.
В городе на берегах Босфора Де Амичис оказался в 1875 году, когда ему еще не было тридцати. Он приехал как литературный корреспондент журнала «Итальянская иллюстрация» и должен был рассказать его читателям про город, о котором те не знали ровным счетом ничего. Он преподнес им Константинополь в своем особом стиле — через жанровые сценки, зарисовки и анекдоты с вкраплениями исторических и культурных деталей. Легкие строки Де Амичиса не нагоняли тоску и скорее разжигали любопытство читателей, чем удовлетворяли его; репортер был точен в деталях и писал так, что сразу располагал к себе аудиторию, — такой подход до сих пор остается одним из наиболее эффективных способов передачи информации, особенно если речь идет о незнакомых, труднопостигаемых реалиях чужого города.
Де Амичис рассказывал о султанах и гаремах, о евнухах и наложницах, о тайнах и обманчивых соблазнах Большого базара, о неизъяснимом притяжении чувственности — часто воображаемой — с поволокой усталости. Он сосредоточился на экзотике, как того требовала его эпоха, тянувшаяся к восточным причудам (это справедливо не только для Италии), чем оправдывал ожидания тех, кто читал его очерки, — вполне возможно, самого Де Амичиса тоже влекло к экзотике. Несколько лет спустя другой итальянский писатель, Эмилио Сальгари, будет развивать те же темы и еще обильнее угощать читателя изысканными подробностями, рассказывая о своих путешествиях — от Малайзии до Антильских островов на крайнем западе, — путешествиях полностью выдуманных, ведь Сальгари не покидал родины и сочинял, прочитав несколько научных публикаций и проштудировав статьи в энциклопедиях.
Разумеется, Де Амичис не мог обойти вниманием собор Святой Софии. Вот он вошел в базилику вместе с приятелем, он потрясен. «Едва ступив в неф, мы замерли, ошеломленные», — пишет он. Вот его описание:
Мы устремили взгляды в необъятную пустоту этого дерзновенного архитектурного творения с его куполом, парящим в вышине, мощными пилястрами, галереями, громадными колоннами, горним местом, простертыми под куполом сводами, портиками — и эту пустоту, этот немыслимый объем заливали потоки света, бившего из тысяч огромных окон; в открывшемся нам зрелище было больше театральности и царственности, чем святости, мы стали свидетелями торжества величия и силы, которые соединились в облике светской элегантности, мы наблюдали смешение разных стихий — классической, варварской, изысканно-прихотливой, претенциозной, благородной; мы созерцали безбрежную гармонию в этом гулком пространстве, звучащем в размеренном ритме взмывающих ввысь пилястр и исполинских сводов, которые напоминают соборы северян, — вобравшую в себя нежные, приглушенные восточные напевы, и громкую торжественную музыку, что звучала на пирах Юстиниана и Ираклия, и отголоски языческих мелодий, и обессилевшие голоса изнуренного, утратившего мужество народа, и далекие крики вандалов, аваров, готов; перед нами было раненое величие, страшное, обнаженное, и в нем таился глубочайший покой <...> единственного на земле места, где срослись языческое святилище, христианский храм и мечеть.
Эти строки, взятые из довольно длинной зарисовки, — не просто эмоциональный слепок первого впечатления от собора; в приведенном отрывке рассеяны имена, факты, зацепки, ключи к пониманию сути феномена Святой Софии, отсылки к ее истории — драматической и назидательной. Де Амичис намекает как раз на тот хронологический срез, о котором я писал выше, на зияние наложенных друг на друга слоев, относящихся к разным временам.
Базилика, которую мы видим сегодня, — третий по счету храм, сооруженный на этом месте. Константин I отдал приказ о возведении первого грандиозного собора там, где раньше были святилища языческих божеств. Шел 325 год. Это знаменательная дата проведения Никейского собора (современное турецкое название Никеи — Изник), созванного Константином. Посвятить базилику святой, воплощавшей божественную премудрость, было гениальной идеей, в которой прослеживается явное влияние эллинистической культуры, где в честь Афины назван город. Строительство базилики в Константинополе завершилось лишь во второй половине IV века, а именно 15 февраля 360 года. Император Константин умер более чем за двадцать лет до этого. Вскоре, в 404 году, базилика почти полностью сгорела во время пожара, имевшего политическую и религиозную подоплеку: под нажимом Евдоксии, супруги правившего тогда императора Аркадия, был низложен архиепископ Константинопольский Иоанн Хризостом, или Иоанн Златоуст. Его сторонники подняли восстание и подожгли базилику.
То были страшные годы. Складывание христианской доктрины сопровождалось бесчисленными теологическими спорами и возникновением «ересей». Свое прозвище Иоанн Хризостом (что в переводе с греческого означает «Златоустый») получил благодаря проповедям, в которых он призывал христиан к нравственной строгости и чистоте. Он подвергал яростным нападкам евреев и синагоги, называя их «вместилищами разврата, воровскими притонами, логовами хищников, алчущих крови». Златоуст утверждал, что христиане не должны иметь ничего общего с «гнусными иудеями — народом коварным, лживым, преступным, погубителями людей». Патриарх сознавал, что сеет раздор и ненависть; на это его толкала историческая необходимость разрубить общий корень двух религий, навсегда размежевать христианство и иудаизм, который еще двумя веками раньше питал последователей обеих доктрин. Именно этой целью — сегодня мы бы сказали, что она принадлежит сфере политической теологии, — объясняются его сокрушительные, гневные речи.
В дни мусульманских богослужений мозаики закрывают от туристов. Фото из книги
В 415 году при императоре Феодосии II базилика была восстановлена, но вновь сгорела во время пожара 532 года, в правление Юстиниана. Подоплека пожара на этот раз была не религиозной, а сугубо политической: храм поджег народ, восставший в том числе против налогового гнета, и императору с большим трудом удалось подавить этот бунт, который вошел в историю под названием «Ника» — вскоре мы узнаем почему.
Великий историк древности Прокопий Кесарийский пишет:
Случилось так, что все плебеи, подонки общества восстали против императора Юстиниана, устроив мятеж «Ника». <...> Они подняли оружие не только против императора, но и — неистовые безумцы — против Бога, поскольку осмелились поджечь храм, который жители Византии называли Софией, «Премудростью», разумея премудрость Божию; Всевышний позволил им совершить это кощунство, зная наперед, что храм будет возведен заново и засияет великолепием.
И базилика действительно была возведена заново. Юстиниан хотел сделать ее убранство пышным, придать собору небывалый блеск и ради этого приказал перевезти в Константинополь архитектурные элементы и украшения других святилищ — храма Дианы в Эфесе, храма Баала в Пальмире, храма Афины в Пергаме. Торжественное освящение базилики состоялось 26 декабря 537 года и проводилось с большим размахом. Я отыскал яркое описание этого события, опубликованное в 1939 году ежедневной газетой «Мессаджеро» за подписью Сильвио Маргони. Приведу весьма любопытный, на мой взгляд, фрагмент из него:
Айя-София возрождена. Двое превосходных архитекторов, вдохновленных великими творениями персов, и десять тысяч мастеров трудятся над храмом пять лет. Из Европы, Азии, Африки, Афин, Рима, Эфеса везут в Константинополь величественные колонны и ценный мрамор. 26 декабря 537 года происходит освящение собора. На торжестве присутствуют важные лица со всех концов империи. Басилевс въезжает в храм на квадриге. Авторы хроник не скупятся на возвышенные эпитеты, описывая великолепие церемонии. Золото, пурпур, драгоценные камни — такого блеска и роскоши империя еще не знала. Вслед за Юстинианом появляется императрица со свитой. Въехав через главный вход, Юстиниан, кажется, заворожен игрой цвета, ослеплен сиянием базилики, но в первую очередь своей непомерной гордыней. Он сходит с квадриги, устремляется в центр базилики, под купол, и восклицает: «Я победил тебя, Соломон!»
Опьяненный успехом император намекал на Первый храм в Иерусалиме, возведенный в царствование Соломона по воле его отца Давида.
«Двое превосходных архитекторов» — это Анфимий Тралльский и Исидор Милетский; под их началом трудились десять тысяч рабочих, которыми руководили сто мастеров. Их архитектурный замысел в корне отличался не только от прежней Святой Софии, но и от всех прочих сооружений в Византии. Купол диаметром тридцать один метр находился на высоте свыше пятидесяти метров — огромный, он был словно подвешен в пустоте.
С технической точки зрения такой проект бросал вызов мастерству архитекторов, и, чтобы справиться со сложной инженерной задачей — сконструировать купол, им пришлось пустить в ход все свои знания. Юстиниан поплатился за свое тщеславие: почва, на которой стояла базилика, была сейсмически нестабильной, Константинополю постоянно угрожали землетрясения. Прошло немногим более двадцати лет, и уже в 559 году крупное землетрясение сильно повредило своды базилики. Купол обрушился, но его восстановили — правда, с меньшей базой, — прибегнув к еще более тонким техническим ухищрениям. Как показал опыт, одного лишь использования очень легких кирпичей оказалось недостаточно, чтобы купол держался прочно, и теперь сократили его диаметр, зато слегка увеличили высоту собора и изменили конструкцию свода, так что он стал лучше справляться с нагрузкой от давления купола; но главное, с внешней стороны базилики были сооружены мощные контрфорсы — они гораздо внушительнее тех, которые поддерживают стены готических соборов, и сразу заметны при приближении к Софии Константинопольской.
В ночь Рождества 563 года Юстиниан, чей срок правления близился к концу, провел второе торжественное освящение базилики, которое и в этот раз сопровождалось празднествами. Однако на долю Святой Софии выпало еще немало бед. В 989 году она снова пострадала от землетрясения и снова начались работы по ее восстановлению. В 1204-м крестоносцы разграбили собор, они вынесли оттуда все, что представляло ценность, и даже скололи со стен барельефы. Настал 1453 год, Константинополь захватили турки, и Мехмед II, прозванный Завоевателем (в Турции его называют султаном Мехмедом II Фатихом), превратил Софию в мечеть, а в 1933 году Кемаль Ататюрк сделал ее музеем*В июле 2020 года госсовет (Высший административный суд) Турции
аннулировал решение от 1934 года о превращении собора Святой Софии в музей. Президент республики Реджеп Тайип Эрдоган распорядился начать там богослужения (первый намаз был совершен 24 июля 2020 года), который мы можем посетить сегодня.
В XIV веке, после очередного землетрясения, купол обвалился и был заменен существующим. Фото из книги
Нелишним будет помнить эту цепь событий, когда вы войдете внутрь храма, равного которому нет в целом мире. Даже собор Святого Петра в Риме уступает ему в величии и монументальности. Красота этого прославленного католического собора исключительна, и в нем собраны десятки великих произведений искусства, однако Святая София превосходит его по площади — целая вселенная заключена в ее мощных стенах, среди исполинских колонн, и игра света, которую можно наблюдать в ней, несравненна благодаря искусному расположению множества окон; особую атмосферу создает и близость моря. В соборе Святого Петра поражает восхитительная наполненность пространства нефа, в то время как София Константинопольская ошеломляет именно своей пустотой.
Однако это пустота красноречивая, она способна многое поведать тем, кто поймет ее язык и постигнет ее тайну. Среди таких людей был Де Амичис. В процитированном выше очерке он пишет:
Главное чудо этой мечети — ее необъятный купол. Если запрокинуть голову и посмотреть на него, стоя посреди нефа, то и правда кажется — говоря словами мадам де Сталь, которая описывала купол собора Святого Петра, — будто у вас над головой подвешена бездна.
Впрочем, такое впечатление базилика производит далеко не на всех. О Святой Софии написано много, и в этом обширном корпусе текстов можно встретить прямо противоположные суждения. К примеру, крайне отталкивающее впечатление собор произвел на американского писателя Марка Твена в 1869 году:
Купол весь замазан изнутри ужасающими орнаментами в турецком стиле, облеплен золотистой мозаикой, которая бьет по глазам, как цирковая вывеска; пол и мраморные балюстрады покрыты сетью трещин и отвратительно грязны; бесчисленные веревки, свисающие с бесконечно далекого купола, портят всю картину.
Журналист и писатель Джузеппе Антонио Боргезе, посетивший базилику в 1926 году, обратил особое внимание на ее богатое мраморное убранство: речь идет не просто о ценной горной породе, но также о материале, который обрел в Святой Софии глубокое символическое значение благодаря созданным из него формам. Многие писали о базилике, но среди них крайне мало тех, кто, подобно Боргезе, способен был на такое тонкое наблюдение. Боргезе замечает:
Если мы приглядимся к каменной отделке собора, если обведем неравнодушным взглядом манящие, словно драгоценности на витрине ювелира, плиты из редких видов мрамора, в том числе зеленого, из порфира и алебастра, которыми византийские мастера украсили стены, подобрав их по рисункам прожилок и подогнав друг к другу так, что сочетания образуют причудливые кабалистические узоры, мы почувствуем себя вправе думать, что не так уж велико различие между этим искусством каменной отделки и цветными изразцами и что слова «византийский» и «мусульманский» обозначают одно и то же мироощущение.
Не следует удивляться такому разбросу мнений; напротив, различие точек зрения указывает на глубину и силу впечатления, произведенного собором на европейцев, которые побывали там, — какой бы окраски это впечатление ни было. Оно объясняется кардинальным, не подвластным словам отличием Святой Софии от построек европейских архитектурных традиций — романского стиля, барокко, готики, — а также тем, что константинопольская базилика не вписывается в рамки какого бы то ни было христианского исповедания — от католичества до протестантства. Нефы, алтари, молитвенные скамьи, статуи и иконы, изображающие этапы крестного пути, фрески, живописные полотна на религиозные сюжеты, большие красочные витражи — все то, что составляет привычное убранство (а также сакральный контур и великолепие) христианского храма, здесь отсутствует. Зато в шокирующей пустоте Святой Софии есть знаки святости совсем иного порядка, знаки тайные, которые нужно суметь распознать и расшифровать. Взглянем, например, на пол, и прежде всего на широкие параллельные полосы из зеленого мрамора; это не просто декоративный элемент, но символическое обыгрывание цвета и очертаний рек, которые текут в Раю, — откройте Ветхий Завет и убедитесь в этом. Другие мраморные полосы, волнообразные, тоже окружены сакральными коннотациями: это волны моря, которое можно переплыть на спасительном корабле веры. Непременно нужно рассмотреть как следует круговую композицию из разных видов мрамора (на латыни она называется rotae), которые были привезены со всех концов империи (в этом смысле композиция напоминает политический манифест о необъятности императорских владений). Она восходит ко временам Юстиниана. Двенадцать окружностей — rotae — чередуются с кругами поменьше, и получается, что тридцать две разноцветные окружности окаймляют центральную, самую большую, сделанную из серого гранита: она называется омфалион (что в переводе с греческого означает «пуп»), здесь византийский император находился при коронации, а также стоял трон, сидя на котором он наблюдал за религиозными церемониями; входил император через специальную, предназначенную только для него дверь. Согласно легенде, створки этой двери, самой большой в базилике, были вырезаны из дерева Ноева ковчега, найденного императором Гераклием в восточной Турции. Над императорским входом расположена мозаика с изображением Христа Вседержителя, сидящего на троне и словно предостерегающего о чем-то; слева от Христа — преклонивший колени император Лев VI. Такая поразительная композиция объясняется тем, что у Льва VI, прозванного Мудрым, или Философом, была драматическая судьба.
После смерти своей третьей жены Лев VI сделал своей избранницей Зою, дочь флотоводца, по прозвищу Карбонопсина, что значит «Углеокая». Православная церковь запрещала вступать в брак более трех раз и приравнивала четвертую женитьбу к прелюбодеянию, так что император довольствовался простым сожительством. Однако вскоре у Зои родился от него долгожданный сын, и тогда Лев VI стал настаивать на женитьбе. Между ним и церковью начались прения, и наконец был достигнут компромисс: Зое надлежало покинуть императорский дворец, лишь при этом условии младенец будет признан законным наследником престола. 6 января 906 года мальчика крестили в соборе Святой Софии и дали ему имя Константин, после чего Зоя вернулась во дворец. На самом деле история была гораздо более запутанной и полной хитросплетений. Отношения Льва VI с константинопольским патриархом стали настолько напряженными, что тот запретил императору входить в базилику; в ответ Лев VI обвинил патриарха в заговоре.
Дворцовые интриги, противостояние светской и духовной власти — все это отражено на мозаике, которая, вероятно, стала попыткой примирить враждующие стороны.
После того как Святую Софию превратили в мечеть, омфалион уже не был местом главы государства: отныне султан сидел в специальной ложе (по-турецки она называется Хюнкар Махфили). Она находится на возвышении и забрана частой решеткой, здесь султан и члены его семьи находились во время религиозных церемоний и могли молиться в безопасности, скрытые от посторонних взглядов. Искусно отделанный, роскошный михраб указывает направление на Мекку.
А теперь, войдя в роль образцовых посетителей базилики, давайте поднимемся на галерею и рассмотрим несколько мозаик; для начала я бы остановился перед знаменитым изображением императрицы Зои (тезки возлюбленной Льва VI), которая была одной из немногих, удостоенных эпитета Порфирородная, что означает «рожденная в Порфировом зале», то есть имеющая право на трон в силу своего рождения. Мы еще поговорим о Зое, чувственной и женственной, и о проблемах, которые она создала самой себе и империи. А пока отмечу вот что. Последним мужем ненасытной Зои был Константин IX, известный как Константин Мономах, — он изображен рядом с ней на мозаике. Шапка Мономаха, известная также как «золотая шапка», — древнейший царский головной убор среди тех, что выставлены в Оружейной палате московского Кремля. Этот блистательный головной убор изготовлен из золота и отделан собольим мехом, украшен жемчугом и драгоценными камнями, увенчан крестом. Шапка Мономаха — очередное доказательство тесных связей, существовавших внутри православного мира, который простирался от Средиземноморья до центральной России.
Прежде чем спуститься с галереи, взглянем еще на одну мозаику: на ней два императора преклоняют колени перед Божией Матерью, которая сидит с младенцем на троне. Константин преподносит ей стены своего города, Юстиниан — базилику.
Как я уже говорил, эта книга — не туристический путеводитель в привычном смысле слова. Я ограничился лишь несколькими зарисовками базилики, просто чтобы вы могли составить общее представление о ней. То, о чем я рассказал вам, нелишне знать, оказавшись там, хотя пространство Святой Софии само вступает в диалог со всяким, кто войдет в неф, пусть даже этому человеку ничего не известно о соборе. Немое удивление — вот ваше подлинное вознаграждение.