Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Дэвид Кишик. Self Study. Заметки о шизоидном состоянии. М.: Ад Маргинем Пресс, 2024. Перевод с английского Дениса Шалагинова. Содержание
70. Терапевт Нетты объяснил ей мое состояние, сравнив его с ситуацией, когда ты едешь на машине по встречной полосе, не обращая внимания ни на какие гудки. Но есть и другое объяснение моим антисоциальным наклонностям. Кажется, то, что я белый мужчина, тоже является частью моей проблемы. «На самом деле одинокие мужчины с правом голоса желают, чтобы их оградили от жизненного опыта, который другим людям дает навыки выживания в одиночестве». Азаад утверждает, что менее привилегированные индивиды склонны развивать отношения и устанавливать доверие через системы взаимопомощи. Самодостаточность — это всего лишь уловка, проистекающая из нежелания признавать свои материальные, духовные и особенно личные обязательства. Есть и совсем другой тип одиночества — удел маргинализованных, но от него с легкостью отмахиваются представители высшего класса, которые настораживаются лишь тогда, когда их самих начинает беспокоить парализующее чувство изоляции, что приводит к сегодняшнему непрерывному потоку статей о грустных и одиноких мужчинах. Не попадают ли эти записи в ту же ловушку? В то время как многие могут лишь мечтать о том, чтобы их оставили в покое, я ною о своем (счастливом) одиночестве. Что такое онтологическая неуверенность по сравнению, например, с неуверенностью в том, что завтра у тебя будет еда? Выросло ли семя моего одиночества в злокачественную меланхолию, учитывая почву структурного угнетения (превосходство белой расы, патриархат, гетеронормативность), в которую оно было посажено?
71. В разгар эпидемии, когда политическое общество лежит в руинах, я, наблюдая потрясения слева и справа, беды и несправедливости этого мира, решаю провести эти критические минуты, созерцая собственный пуп. Мне даже хватает времени на то, чтобы дополнить свою ежедневную духовную практику энергичной физической нагрузкой, бегом на длинные дистанции, поскольку в идеале эти два занятия идут рука об руку. Но не каждый может позволить себе вести себя как шизоид. Пока мы находимся в укрытии, многие не чувствуют, что способны посвятить себя исследованию собственной жизни, а некоторые из тех, кто способен, предпочитают этого не делать, возможно потому, что считают заботу о других людях более важной, чем заботу о себе. Но, как и в случае с оставленными после уроков школьниками, которых просят подумать о своем поведении, никакой цинизм или самодовольство не могут скрыть того факта, что эта принудительная изоляция остается самым подходящим временем для личной оценки и переосмысления, поскольку в это время меньше отвлекающих факторов и нет никаких оправданий. Приступая к этому «странному эксперименту глобального монашества», Кочча утверждает, что, подобно религиозным затворникам былых времен, мы все «удаляемся в свое личное пространство и проводим день, бормоча светские молитвы». Мне кажется, что эта новая норма, сколь бы мимолетной она в итоге ни оказалась, гораздо лучше согласуется с моей нынешней практикой ведения записей.
72. Когда спартанского царя Анаксандрида спросили, почему его соотечественники доверяют обработку своих земель илотам, а не занимаются этой деятельностью сами, он ответил: «Именно благодаря тому, что мы заботились не о полях, а о себе, мы эти поля и приобрели». Фуко понимает это так, что настоящая привилегия принадлежит не тем, кто позволяет другим заботиться о своих нуждах, а тем, кто заботится о самих себе. Это и есть истинный признак превосходства как в древности, так и в современности, особенно в сравнении с необходимостью заботиться о других, служа им, или же заниматься каким-то ремеслом, чтобы заработать на жизнь. В этом отношении я, безусловно, чувствую, что мне повезло. Но в лаконичной цитате сказано больше: забота о себе — это капиталовложение, дающее тем, кто ее практикует, власть, позволяющую получить еще больше власти. Если выразить это формулой Д-З-Д, то деньги приносят заботу о себе, которая приносит деньги. Впрочем, есть и другой, более подрывной и менее элитарный подход к этой проблеме. Однажды Платон проходил мимо Диогена, когда киник мыл себе овощи. «Если бы ты был поучтивее с нашим правителем, — усмехнулся Платон, — тебе не пришлось бы мыть себе овощи». На что Диоген ответил: «А если бы ты приобрел привычку мыть себе овощи, тебе не пришлось бы быть рабом правителя».
73. «Мой свои собственные овощи!» — звучит как девиз разрозненного художественного движения, придерживающегося (что неудивительно) шизоидной эстетики. Сравните это с реляционным искусством, которое способствует интерсубъективным встречам между зрителями, образующими случайный коллектив, где бы и когда бы ни демонстрировалось произведение. Но здесь не обязательно есть конкретный объект для созерцания — помимо эфемерного сообщества, созданного в этой искусственной среде (например, инсталляция Тиравании, в которой он готовил пад-тай в пространстве галереи и угощал им посетителей, что мне, признаться, понравилось не потому, что привело к интересному взаимодействию, а потому, что еда была вкусной и бесплатной). Шизоидное искусство, напротив, нереляционно из-за пренебрежения или безразличия. Предназначено ли оно для публики, становится ли публичным или находит публику — не важно. Оно погружено в себя и самореферентно, а не самовыразительно. Шизоидные писатели любят ссылаться на смерть автора, но если кто для них и мертв, так это читатель. Щупальца шизоидной эстетики охватывают аутсайдерское искусство, самиздатовские и посмертно опубликованные произведения, творческие практики без конечного продукта, а также все, что сделано своими руками. Если бы я был Беньямином, то говорил бы о произведении искусства в эпоху работы над собой.
74. До XXI века модница должна была «ходить на тусовки, быть на виду и очаровывать», позволяя другим фотографировать себя на всех подходящих вечеринках. Сегодня, по словам Стэгг, модных девушек «скорее всего, обнаружат в социальных сетях. Дорогу им пробивает не что иное, как их стиль. Как правило, сами они называют себя домоседками и даже асоциальными. Сегодня классная девушка снимает себя на iPhone в спальне, и ее уговаривают прийти в профессиональную студию». Сколь бы мучительным ни было одиночество, оно также является довольно модным. Подружки или бойфренды все еще могут существовать в их реальной жизни, но могут быть и исключены из самостоятельно курируемого онлайн-имиджа этих инфлюэнсеров. Еще одно современное явление, для теоретического осмысления которого я недостаточно компетентен, — это хикикомори. С начала века все большее число японцев отказываются покидать свои комнаты на месяцы и даже годы. Эти современные отшельники, которые не ходят в школу и не работают, нередко остаются на попечении родителей вплоть до зрелого возраста. Предполагается, что причиной их затворничества является нежелание вписываться в общество, которое сначала ранило их, а затем пристыдило за то, что они ушли в укрытие. Несмотря на то что хикикомори кажутся диаметральной противоположностью модниц, разве они не выкроены из одной и той же шизоидной ткани?
75. Так ли одиноки затворники, участвующие в многопользовательской видеоигре? Чтобы усложнить избитую ассоциацию физически изолированных и подключенных, рассмотрим любопытный пример человека, который «почти сорок лет просидел дома в пижаме, халате и тапочках» и руководил из своего особняка Playboy «самым многотиражным мужским журналом в США, не выходя из дома, а зачастую и не вставая с постели». Круглая кровать Хефнера, подключенная к ряду самых современных телекоммуникационных устройств, с 1960-х годов превратилась в его центральный офис, а также в мультимедийную производственную платформу. Прикованный к постели по желанию и одомашненный по пристрастию, он представляет собой важнейшую парадигму для сегодняшнего перехода к работе из дома. Его издание продвигает образ мужчины, которому для доказательства своей мужественности не нужно надевать ни деловой костюм, ни походные ботинки. Отказываясь от традиционных семейных ролей сыновей, мужей и отцов, читатели журнала открывали для себя новые способы проектирования и использования своего внутреннего пространства, которое прежде считалось женским. Холостяцкое жилище стало фрейдистским местом, где можно было искать удовольствия, а не людей. Как показывает Пресьядо, кресло Eames и живущая по соседству девушка могут стать почти взаимозаменяемыми объектами желания.
76. Кнаусгор: «Мое главное ощущение — что мир исчезает, что наша жизнь наполняется образами мира и эти образы встают между нами и миром, делая окружающий мир все легче и легче, все менее и менее обязывающим». Но слова, как он осознал спустя более трех тысяч страниц Моей борьбы, могут иметь тот же эффект: «Я пытался включиться в окружающую меня жизнь, нормальную жизнь, которой жили все, но мне это не удавалось, и так сильнó было мое чувство поражения, эта вспышка стыда, что мало-помалу, сам того не ведая, я смещал фокус своей жизни, все дальше и дальше уходил в литературу так, что это казалось не отступлением, будто я искал убежища, а сильным и победоносным шагом, и, прежде чем я понял, что происходит, она стала моей жизнью. <...> Я отстранился от социального мира не потому, что у меня были с ним проблемы, но потому, что я был большим писателем или хотел им стать. Это решало все мои проблемы, и в этом я преуспевал. Но если я и правда прятался, то от чего? Я боялся суждений других людей обо мне и во избежание первых избегал вторых». Я прекрасно понимаю, что он имеет в виду. Наша шизоидная борьба совпадает — во всей ее маскулинной, буржуазной, патетической славе.
77. В стране шизоида автор автофикшена — король или королева. Когда современные писатели устали от выдуманных персонажей и ситуаций, они стали использовать свой личный опыт в качестве исходного материала для прозы, вторгающейся в их личную жизнь. Но в жизни этих романистов редко можно найти что-то примечательное, помимо самого процесса написания их удивительно захватывающих историй. Лично я считаю, что чтение автофикшена — это маленький акт веры в этих авторов, которые часто симулируют неверие в себя. Для тех, кому не так интересно погружаться в придуманные миры, привлекательность романа как маяка эмпатии или тренировки нравственного воображения также постепенно исчезает. В качестве альтернативы жанр автофикшен «предлагает напоминание о том, как выглядит мир без [авторской] способности постоянно держать в уме чужие перспективы». По мнению Деймса, такое «восстановление одиночества» имеет особый смысл в условиях гиперсвязанного общества. Если книга в жанре автофикшен (или автофилософии) чему-то нас и учит, так это тому, как оставаться обособленным. Но она менее полезна, когда речь идет о том, как держать перед собой чистое зеркало. Прародитель эгоцентричного литературного жанра — яркий тому пример: «никто не знает себя меньше», чем Руссо.
78. Привычный поворот в сюжетах об освоении дальнего космоса — герой, мучительно раздумывающий о земных человеческих отношениях, которые остались неразрешенными из-за межзвездной миссии. Не в силах жить в земном «здесь и сейчас» или скорбя о том, чего уже нет, астронавт обретает в далеких звездах окончательное спасение от Матери-Земли, которая, по всей видимости, оказалась достаточно плоха. Когда во время отпуска я приезжаю в Израиль, где ежедневно провожу много насыщенных часов с друзьями и семьей, мое обычное существование на одиноком острове Манхэттен становится для меня более понятным, ведь там я часто лишен всего этого, как будто там нет ни гравитации, ни кислорода, ни трения, ни серьезных отношений, о которых можно было бы написать домой, кроме как с Неттой. Начиная с Теории города, я ощущаю, что Нью-Йорк — шизоидная столица мира. Многое из того, что было достигнуто здесь за последнее столетие, отражает это современное расстройство. Его урбанистическая энергия подпитывается восемью миллионами одиноких душ, для которых работа является главным спасением. Многие из тех, кто называет его домом, в экзистенциальном смысле остаются бездомными. Нью-Йорк — это не метрополис (город-мать), а орбаполис (город-сирота), едва способный любить и удерживать своих обитателей, поскольку его эго расколото на повесть о двух городах: фантазии и реальности, частного и публичного, тени и солнечного света.
79. Подобно восстанию рабов в морали у Ницше, шизоидное восстание, определяющее судьбу западной культуры с момента ее зарождения, только сейчас выходит на первый план, по крайней мере везде, куда бы я ни посмотрел. Моя догадка состоит в том, что homo schizoid — это не аномалия человечества, а его образцовое проявление. Шизоидная позиция вроде бы исключает тех, кто ее занимает, из всякого общего опыта, в то время как на деле она обеспечивает их включение. В каком-то смысле мы живем в шизоидном мире. Наш мир был построен не теми, кто знал, как взаимодействовать друг с другом, а теми, у кого были шрамы. Именно шрамы толкали их в будущее. Не бывает документа культуры, который не был бы в то же время документом шизоизма. Онтологическая неуверенность означает, что нельзя просто быть. Необходимо непрестанно делать. Делание обгоняет бытие, граничащее с ничто. Перестать производить, потреблять, говорить или скроллить — значит остаться голым и охолодеть. Винникотт: «После существования — действие или стимулирование к действию. Но сначала существование». В противном случае действия активных людей подобны движениям безголовой курицы — прикрывают тот факт, что в глубине души они уже не чувствуют, что действительно существуют. Суть — всегда реляционная — в том, что я являюсь чем-то для других, до и после того, как я для них что-то делаю. По крайней мере, я на это надеюсь.