Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
М. В. Лескинен. Визуальные репрезентации русскоcти в Российской империи второй половины XIX — начала ХХ в.: в 2 кн. Кн. 1: Облики — обличья — облаченья. М.: Кучково поле, Музеон, 2024. Содержание
Во второй половине XIX столетия можно выделить несколько волн моды на русское и прежде всего в самой России. Первая была вызвана подъемом патриотических настроений во время Крымской войны и продлилась до 1856 г. О. А. Хорошилова приводит примеры довольно многочисленных упоминаний в российской прессе 1855 г. о моде на русскую крестьянскую одежду, именуемую «национальным костюмом», которым отмечают себя «истинные патриоты: в баснословных этнографических кафтанах, сарафанах и кокошниках». Случаи ношения мужской крестьянской одежды и великорусского сарафана и кокошника (как и во время Отечественной войны 1812 г.) были частыми; в прессе и в модных журналах сообщается о возвращении элементов сарафана в покрой бальных платьев. Их, кроме того, украшали богатой вышивкой, а дополнением должны были выступать «старинные кокошники и повязки». Как подробно описывает исследовательница, некоторые владельцы модных столичных магазинов, почувствовав возможность хорошо заработать, стали шить и рекламировать детские костюмы для мальчиков, имитирующие народные (в том числе кафтаны и рубашки), в моду вошел также костюм «Ополченец» для детей старшего возраста, созданный, судя по описанию, по мотивам ополченской формы. Дамы носили броши в форме ополченского креста.
На страницах журнала «Мода. Журнал для светских людей» на протяжении 1855–1856 гг. активно обсуждались эти тенденции. Почти в каждом номере встречается реклама столичного магазина детской одежды Баскакова. Именно он, как указывает О. А. Хорошилова, составил себе в эти годы состояние на национальной детской моде. Среди рекламируемой одежды (рисунки наиболее популярных моделей помещены в приложении № 13, в номере от 1 июля 1855 г.) — «кучерские кафтанчики», «бархатные поддевки и шаровары». Автор заметки пишет: «В настоящее время в Петербурге появилось множество маленьких ратников в серых кафтанчиках и фуражках с красными кушаками, в высоких русских сапогах; это настоящий и совершенный костюм ополчения». Зимой того же года список пополнился «тулупчиками». Подчеркивается, что «фасоны чисто национальные, русские, сообразные с нашим северным климатом». Из шести описываемых костюмов для мальчиков один костюм гусарский, еще один — «костюм ополченца тонкого серого сукна... кушак красный шелковый или шерстяной, сапоги высокие, русские, под кафтан нужно красную русскую рубашку с косым воротом», а также костюм «стрелкового полка» (то есть Стрелкового полка Императорской фамилии, созданного зимой 1855 г. с новой формой по образцу крестьянского костюма): «из темно-зеленого сукна... обшивается галунами... кушак, рубашка и сапоги такие же, как и у ополчения... шапка... опушена мерлушковым мехом».
Обратим внимание, что еще один детский костюм — боярский, «из бархата или темного сукна, опушается мехом или плюшем и подле обшивается аграмантом; шнурки с кистями — золотые, застегиваются спереди на такие же пуговки, панталончики бархатные, сапоги русские, шапка также с опушкой». На рисунке видно, что шапка эта — мурмолка. Сочетание сапог с «боярским костюмом», конечно, довольно забавно. Важно, что в данном случае этот костюм вовсе не маскарадный (как, например, представленный далее, также из модного журнала, но 1860-х гг.), а создан для повседневного использования.
В том же журнале сообщалось о моде на маскарады в русском стиле летом и осенью 1856 г., что было вызвано, по всей вероятности, торжествами по случаю коронации нового государя. Так, в «письме из Киева» сообщалось о предстоящем в августе бале «в деревне», на который одна из помещиц Киевской губернии приглашала всех «в русских сарафанах» (то есть предполагался маскарад «в русском платье»): «...теперь все суетятся, где и как заказать костюм. Кроме модного магазина M-me Machel, нигде не знают покроя русского наряда... и выписывают из Петербурга и Москвы».
В упоминаемой статье Н. И. Греча «Ура здравому смыслу» «предсказывалось», что мода на русскую одежду «к будущему году испарится непременно», но автор оказался не совсем прав. Вторая же довольно отчетливая волна интереса к русскому в моде отмечается в середине 1860-х гг. По мнению историков моды, она была следствием, с одной стороны, отмены крепостного права и актуализацией народной темы в целом, а с другой — Январского польского восстания, что вызвало прилив патриотических чувств, которые традиционно проявлялись в демонстрации через одежду. Притом и польская, и российская патриотически настроенная общественность выражала свои взгляды через внешние атрибуты, но по-разному. Польские дамы облачились в траурные одежды, символизирующие скорбь о жертвах восстания и враждебность в отношении российских властей, а русские патриотки — в платья с элементами народного костюма; сочувствующие польским повстанцам как в России, так и в бывшем Царстве Польском надевали в знак солидарности конфедератки. В России 1860-х гг. в моду вошли рубахи-косоворотки, некоторые детали костюмов допетровского времени, а также русский шов в вышивках. О. А. Хорошилова связывает эти тенденции также с влиянием славянофильских настроений в русском обществе, с ростом интереса к народной одежде после реформ и даже утверждает, что Александр II, взойдя на престол, стал искать «поддержку у косматых славянофилов» и обрел ее. Оставим это впечатляющее определение без комментариев, но согласимся, что десятилетие 1860-х гг. в моде проявило себя интересом к русскому народному и историческому платью — это отчетливо заметно на сохранившихся дагерротипах и фотографиях.
Еще одним событием, актуализировавшим интерес к славянской и русской (не только великорусской) одежде в обществе, безусловно, стали Славянский съезд в мае 1867 г. в Москве и приуроченная к нему первая Этнографическая выставка, экспозиция которой, как известно, демонстрировала материальную культуру и народов Российской империи, и зарубежных славян. Большое количество костюмов, атрибутов хозяйственной деятельности, утвари, а также фотографий и манекенов представляли быт и внешний облик западных и южных славян и великорусов, малорусов и белорусов Российской империи. Выставка вызвала большой интерес, а все мероприятия с участниками Славянского съезда регулярно освещались в прессе вплоть до деталей. Программа пребывания иностранных гостей была чрезвычайно насыщенной, о чем свидетельствуют публикации и стенограммы выступлений и даже тостов. Многочисленные торжественные ужины, концерты, экскурсии, приветственные манифестации, празднества и т. п. сопровождалась эмоциональными и разнообразными действами и визуальными символическими репрезентациями славяно-русского братства. Большой интерес вызвали в обеих столицах национальные костюмы черногорских делегатов (остальные, вопреки ожиданиям российский организаторов, приехали в европейской одежде). Русский национальный наряд был представлен как великорусский, но не среди российских участников съезда. В частности, во время пребывания гостей в Петербурге прошло их чествование в клубе Общества поощрения частному труду: «В этот день в клубе был назначен концерт, первая часть которого была исполнена до прибытия славян. По прибытии гостей в роскошное помещение клуба они... были встречены всеми присутствовавшими на вечере дамами, впереди которых стояла хозяйка вечера, супруга одного из старшин г-жа К-ва в богатом русском сарафане и повязке из белого атласа, шитого серебром. Этот наряд удивительно шел к прекрасному лицу и стройной фигуре хозяйки», затем та же хозяйка лично разливала чай из серебряного самовара. На выполненном М. О. Микешиным рисунке меню обеда, данного в честь славянских гостей съезда 11 мая 1867 г., был изображен ряд символических образов славянской общности и братства, среди которых — маскулинные персонификации славянских народов. Славян России олицетворяли четверо крестьян, в одном из газетных репортажей рисунок в меню описывался так: «Русский мужичок в рубашке и с длинной бородой подает хлеб-соль славянам-братьям. За ним стоят русские, встречающие гостей. Они махают шапками в воздухе и видимо принимают гостей с воодушевлением».
Характерным видом мужского народного крестьянского костюма в 1860-х гг. представлялась форма полка (потом батальона) стрелков Императорской фамилии, о которой говорилось в первом разделе этой части. Так, И. С. Аксаков, по окончании службы в ополчении осенью 1856 г., сразу после Крымской войны, раздумывая, какую партикулярную одежду ему сшить, выбрал в качестве образца именно форму стрелков: «Решившись не экипироваться штатским платьем до Москвы, я сшил себе новый русский кафтан, такой же, как и ополченский, только с малым изменением в покрое, без погонов и кушака». Но и позже, в начале 1860-х гг., модным оставался самый характерный атрибут этой формы — шапка. Ее носили дамы: «Некоторые щеголихи придумывают для себя шапочки, какие им больше идут к лицу, — так, например, одна дама из высшего общества заказала шапочку по образцу стрелков Императорской фамилии, и, говорят, она удивительно идет к ней». В том же номере модного журнала стилизованный зимний дамский головной убор с выкройками предлагался с рисунком в исполнении А. И. Шарлеманя: «...тип этих нарядов взят им из русских древних одежд и применен к современным модам. Это очень искусно составлено, тут нет ничего, что бы противоречило требованьям последней моды, а между тем сохранен вполне русский характер». Красноречиво заключение заметки: «...оказывается, что между старинной русской боярыней и современной парижской elegante нет никакой разницы, кроме кринолина». Обратим внимание, что использование таких исторических элементов русского костюма допетровской России имело место не в маскарадном платье, а в модном женском наряде.
В 1840–1860-х гг. стилизованные девичьи «русские костюмы» и рубахи были распространены как в великокняжеских, так и в дворянских семьях в качестве домашней одежды. В модном журнале 1863 г. описывался «русский костюм» для девушек: «...он заключается в белой, красной или голубой фуляровой или кашемировой рубашке, вышитой черным шнурочком; сверх рубашки жилет, или лучше сказать корсаж без рукавов. Жилет должен быть бархатный или суконный; если рубашка белая, жилет может быть черный или цветной. К этому юбка бывает обыкновенно черная шелковая или темная шерстяная... Само собой разумеется, что сверх русской рубашки можно надеть курточку, отделанную шариками и висюльками».
В 1860–1880-х гг. элементы русского мужского крестьянского костюма — прежде всего рубаха-косоворотка и сапожки — оставались чрезвычайно популярными в качестве одежды для мальчиков. Характерная деталь: в объяснении к рисунку русской рубашки для мальчика в 1860-х гг. указано, что косой ворот должен быть сделан с левой стороны — видимо, предполагалось, что не все русские читательницы знакомы с фасоном крестьянской народной рубашки.
Как говорилось ранее, историк моды О. А. Хорошилова полагает, что первым подпоясанную кушаком рубашку и шаровары ввел в качестве «формы» для своих сыновей Николай I в начале 1850-х гг. Е. А. Нарышкина (урожденная княжна Куракина) в записках о событиях 1857 г. упоминала, что тогда «большей частью дети носили русские рубашки», а германские принцы на следующий год надели такие во время визита Романовых. Стремление родителей в одежде для детей демонстрировать свои вкусы и взгляды, особенно патриотические, было довольно характерно и для дворянского общества второй половины столетия. В журнале «Модный магазин» за 1870 г. отмечалось: «Мальчиков одевают у нас по большей части по-русски — фасоны этих рубашек и поддевок всем хорошо известны», хотя практика одевать мальчиков дворянского сословия так же, как крестьянских, бытовала в помещичьей провинциальной культуре и веком ранее. Е. А. Авдеева также писала, что одежда мальчиков разных городских сословий еще в первой половине века «состояла из курточки и широких шаровар... курточку опоясывали голубым или розовым поясом». Русская рубашка выступала значимым маркером возраста: ее носили до 10‒11 лет. Так, в воспоминаниях В. И. Барятинского о пребывании в Москве зимой 1830 г. (ему тогда было семь лет) говорилось о П. П. Вяземском (1820 г. р.): «...он ходил еще в русской рубашке и был годом или двумя старше меня. Носил он рубашку желтого цвета с вышивкой из зеленой тесьмы с украшениями, вызывающим во мне немало зависти».
В России такую одежду носили как императорские и великокняжеские сыновья, так и дворянские и купеческие отпрыски. Мода на нее распространилась и в Западной Европе — мы находим такие костюмчики, притом не маскарадные, на страницах модных европейских журналов 1860-х гг., в них одеты мальчики всех сословий на живописных портретах, дагерротипах и фотографиях.
Внук графа С. С. Уварова. 1870-е. Фотоателье А. Ясвоина в С. -Петербурге. Частная коллекция. Фото из книги «Визуальные репрезентации русскоcти в Российской империи второй половины XIX — начала ХХ в.»
Так одевали и детей Александра II, и сыновей Александра III. Великие князья до семи лет носили красные шелковые рубашечки с кушаками, бархатные поддевки, широкие темно-синие шаровары, заправленные в мягкие сапожки. Великий князь Александр Михайлович вспоминал о важном для мальчика переходе к новому этапу взросления — переводу из детской в комнату к старшим братьям. Он знал, что этот переход сопровождается и знаковой сменой одежды: «Я страшно обрадовался, так как сообразил, что теперь сниму свой обычный костюм, который состоял из короткой розовой шелковой рубашки, широких шаровар и высоких сапог красного сафьяна, и облекусь в военную форму». Как показывают архивные фотографии, вариаций такой одежды для мальчиков было много, но, конечно, она всегда шилась из дорогих материалов.
Еще одна волна моды на народный костюм затронула не все слои русского общества, а прежде всего молодых разночинцев и земскую интеллигенцию в период народнического движения 1870-х гг., когда его сторонники носили «ситцевые или полотняные косоворотки, брюки, заправленные в сапоги, поддевки» в знак солидарности с народом или из практических соображений («хождение в народ» и агитационная деятельность предполагали переодевание). Особенно часто такой выбор одежды встречался в студенческой среде, что было продиктовано не только идейными воззрениями, но и происхождением и бедностью, так как в начале 1860-х гг. форменная одежда для учащихся была отменена, а регламентация студенческой формы вернулась только в 1884 г.
Третья волна моды на крестьянские мотивы в мужской и женской одежде пришлась на период Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. и после нее. Война сделала популярной в России и Европе не только русскую, но и славянскую одежду в целом — в нарядах появилось обилие вышивок, сарафаны и юбки были затканы узорами, популярны стали и яркие «славянские» расцветки. Щеголи носили венгерки, рейтузы, расшитые узлами, и мягкие сапожки. Как и ранее, модными стали наряды, названия которых соотносились с главными персонажами событий: манто «Черняев» и пальто «Тотлебен», шубка «Скобелев». По окончании Русско-турецкой войны в модных журналах можно было встретить фельетоны о «крестьянском» стиле в дачной одежде в столичном пригороде: вышитые рубашки и передники, юбки с галунами, обилие бус и даже венки и ленты в волосах. Интересно, что автор приводимых исследовательницей цитат признается, что такие модницы производят впечатление «ряженых». Но мода на костюм в русском стиле предполагала прежде всего не фасон, а элементы декора и ручную вышивку.
Историки моды подчеркивают, однако, что, в отличие от славянофильских демонстративных практик 1840-х гг., такую взрослую одежду носили не всегда, она имела ограниченное применение — не «в присутствие», не в гости, а в частной жизни, в отдельных ситуациях: в доме, в усадьбе, на отдыхе, на даче или на маскараде, хотя желающих эпатировать всегда было в избытке. Пример иронического описания псевдорусского одеяния из модного журнала 1878 г., приведенный в книге О. А. Хорошиловой, весьма характерен. Автор фельетона описывает модника в мужском крестьянском наряде, но рубаха на нем не кумачовая, а белая и с вышивкой, на голове не характерный картуз, а высокая шляпа с павлиньим пером; журналист убежден, что такой костюм создан не по образцу крестьянской одежды, а по модели с театральных подмостков. Однако украшение мужского головного убора цветком, лентами, тесьмой и павлиньим пером в праздничной одежде имело давнюю традицию в центральном великорусском регионе: так одевались по праздникам молодые крестьянские парни, павлиньим пером украшали свои шапки ямщики, а вот автор, вероятно, знал толк именно в театральных постановках «на русскую тему».
В публицистике второй половины XIX в. продолжало бытовать определение «славянофилы», которое использовалось применительно к дворянам, выбиравшим народный великорусский или малороссийский костюм — притом в городской жизни; оно стало обозначать тех, кто сознательно предпочитал крестьянскую одежду в повседневной жизни, не принадлежа ни к крестьянскому, ни к купеческому сословиям (горожане, студенты, разночинцы и тем более дворяне и чиновники). В публицистике 1870–1880-х гг., о чем мы упоминали в связи с карикатурными изображениями «квасных патриотов» того времени во втором разделе этой части, любые неодобрительные замечания относительно «маскарадности» в одежде, неестественности и грубой стилизации продолжали связываться со славянофилами. Подобное переодевание рассматривалось как игра, пародия, но не как выражение патриотических настроений посредством костюма, о котором писал И. С. Аксаков.
Образы подобных модников нашли отражение на страницах прессы и, конечно, в модных изданиях. Примером может служить декабрьский фельетон в жанре «письма в редакцию», помещенный в 1863 г. в журнале «Модный магазин». Напомним, что в том же году И. С. Аксаков опубликовал свой отклик на журнальную критику в адрес любителей народной одежды. Вероятно, описываемый в журнале почти курьезный и явно утрированный в сатирическом пересказе случай имеет некоторое отношение к новой моде, к тенденциям переодевания в народную одежду в городе. Напомним также, что 1863-й — это год подавления польского Январского восстания, вызвавшего волну патриотизма в широких слоях русского общества, актуализировавшего не славяно- , а русофильские настроения. Несмотря на очевидный фельетонный характер заметки, детали описания могут служить свидетельством игры/переодевания в «народное» в повседневной жизни, вероятно, все же не для выражения идеологии или мировоззрения, а из желания обратить на себя внимание. Подобные сторонники выбора русского платья для повседневной жизни могли не иметь никаких принципиальных позиций по поводу русской истории, петровских преобразований или «хождения в народ». Это были люди, стремившиеся выделиться как патриоты государства и верные подданные, о них упоминается в исследованиях по истории российской моды второй половины XIX в. Иногда это явление рассматривают как проявление моды «на собирательство старинной одежды». Однако автор заметки 1863 г. считает описываемый случай примером подражательства и «квасного патриотизма», которые свойственны апологетам славянофильства и народничества. Впрочем, от модников в строгом смысле их отличает намерение не только рядиться в народную одежду, но и имитировать некоторые обычаи, оставаясь в своем сословии, что, конечно, вызывало резко негативную реакцию окружающих.
Текст заметки таков: «...На днях в соседстве моем праздновалась свадьба... Сосед мой А. Н. К-н выдал на днях свою племянницу замуж, и вся свадьба происходила в русских костюмах и на русскую ногу. Славянофильство развито в этом доме давно, и все члены семейства уже лет пять как адаптировали русский костюм, сохранив, однако, употребление французского языка и, одно время, французской прислуги; все остальное русское, разумеется, кроме кухни, вин и некоторых других мелочей. Жених, молодой человек средних лет, весьма кстати надел свой славяно-русский костюм, казакин из черного сукна, со стоячим невысоким воротником, по воле застегивающийся наглухо на ряд маленьких серебряных или золотых пуговиц, посаженных на левом борту; талья довольно длинная и полы не собраны в сборку, как обыкновенно на русских поддевках, принятых некоторыми джентльменами. Костюм молодого есть полуофициальный костюм Ар-ских (архангельских?) мировых и акцизных учреждений. Синяя рубашка охватывала, довольно красиво, полную шею молодого. Синий цвет был официальным для рубашек. Другой цвет, т. е. красный, мелькал больше в передней... Все прочие части туалета молодого гармонировали кафтану, как то: длинные сапоги и проч. Перчаток не было: некоторые славянофилы щеголяют чистотою рук, умывая их часто, по древнему русскому обыкновению, а другие вовсе не умывают, должно быть, тоже по какому-нибудь старому обычаю. Этих больше...
Все приготовления к кануну свадьбы, как то девичник и проч., совершались по старому русскому обычаю. Молодая венчалась в белом атласном сарафане, обшитом богатыми коваными золотыми галунами, с прекрасными старинными золотыми пуговицами очень хорошей филигранной работы. На шее у нее были три нитки жемчуга, отлично подобранного, с замком, осыпанным бриллиантами, и с портретом жениха, но, кажется, не в русском. Коса ее была распущена, и голова, по обычаю простонародья, прикрыта фатою из очень старинной материи белого цвета с золотыми цветами, может быть некогда прикрывавшая голову ее прапрапрабабки. Поэтому лица невесты во время церемонии не было видно. Пестрая линия дам, официальных и неофициальных, праздничные сарафаны любопытных баб, в этот день тоже приглашенных на праздник, представляли картину, хотя и оригинальную, но не переносившую изображение в ту старину, которую эта свадьба силилась олицетворить.
Мужчины в своих однообразных черных кафтанах не давали никакой пищи воображению, несмотря на то что они ухарски расстегнули кафтаны и показали цветные рубашки. Но все это было жалко и печально. Мужики были перед ними господами; в них было заметно больше лихости, и лица их красноречиво говорили: «На свадьбе надо гулять, а не тосковать». Свадьба кончилась, и за тем последовало торжество славяно-русское. За столом сидеть было неловко, потому что русский сарафан тяготил всех, кроме хозяев. Молодая оставила родительский дом. На блестящий ее костюм, с прибавлением кокошника, накинута была на голову шаль и богатая бархатная шуба... На другой день... молодая была в голубом атласном сарафане, затканном серебром, и почему-то на голове имела брюссельскую вуаль сверх голубого же кокошника, вышитого серебром и бусами, хорошенькой формы. Обувь ее составляли черевики или котики одинакового цвета с сарафаном, вышитые золотом или серебром. Тетка была, как в первый, так и во второй день, в бархатном сарафане, сначала в малиновом с золотом, а потом и синем с серебром; на голове ее в оба дня был надет темный бархатный кокошник, богато вышитый золотом, опалами и жемчугами. Это не сон, навеянный дымом лучины, а быль нынешнего ноября 1863 года».
Как видим, именуемые в журнале «славянофилами» любители народного демонстрируют знакомство как со старинными одеждами допетровского времени, так и с современными крестьянскими праздничными нарядами. Хотят они и само торжество провести в духе «народных» традиций. Многие детали свидетельствуют о смешении «французского с нижегородским»: костюмы разного времени, различного производства и разных сословий. Ироническое упоминание рубахи жениха как чиновничьей униформы также дает понять читателю, что это действо — в сущности маскарад, хотя и дорогой, и демонстративный. Но, будучи помещенным в модном журнале, данное описание призвано свидетельствовать также о тенденции, которая была действительно характерна для 1860-х гг., — моде на народность и русский костюм.
Мода на русские элементы в одежде и стиль «à la mujik» в эти годы отмечается и в Западной Европе. Эта тенденция была порождена, как представляется, экспонированием российских произведений традиционных кустарных и других ремесел на международных выставках конца 1870–1880-х гг. Интерес к изучению национальной культуры нашел отражение как в моде на отдельные элементы народного костюма (рубахи, сарафаны, сапоги), так и на способы украшения одежды. Как говорилось ранее, в первой части, сильное впечатление на европейских зрителей произвели народные вышивки и кружева ручной работы в различных стилях, которые в это время изготавливались не в крестьянских избах, а рукодельницами по заказу уловивших модные тенденции предпринимателей. Некоторое время в моде были и русские пуховые вязаные платки и шали, также получившие известность благодаря экспонированию на выставках.
Елизавета и Мария Орловы с Софьей Сокольской в русских костюмах. 1906. Фотоателье Н. Сажина в Муроме. Фото из книги «Визуальные репрезентации русскоcти в Российской империи второй половины XIX — начала ХХ в.»
Начиная с 1870-х и вплоть до 1900-х гг. оставался модным и получил распространение женский костюм «в русском вкусе». В моду вошли прежде всего женские комплекты, состоящие из рубахи/кофты и передника. Специалисты подчеркивают, что для модного женского костюма 1880–1910-х гг. из предметного состава народной одежды были заимствованы только эти два элемента; они декорировались богатой вышивкой крестом, кружевными вставками и, как правило, были ярких цветов. Их носили и горожанки среднего класса, и дворянки, и аристократки. Как отмечает исследовательница, такие костюмы были легки в исполнении и носили «демократический характер». Но гораздо более широкое применение получили не столько фасоны и крой, сколько традиционное шитье и вышивки; они приобрели популярность и за рубежом, и в России — именно как способ декорирования изделий, не только одежды. Красноречивой иллюстрацией может служить заметка в модном журнале 1884 г. о выставке К. Д. Далматова, экспонировавшего крестьянские изделия «в русском вкусе», под которым понимались виды традиционного женского рукоделия, собранные из различных губерний России. Выставка народных рукоделий, о которой рассказывает автор журнальной заметки, именуя экспонаты «безукоризненными» и способными соперничать с заграничными образцами, заставляет его «вспомнить» о модном столичном магазине Бонифатьевой, расположенном на Малой Морской улице, рекламу которого автор ненавязчиво делает, сообщая, что его хозяйка как раз и продает изделия с вышивкой, шитьем, кружевами, в том числе и «костюмы в русском вкусе». Кроме них из ассортимента упоминаются румынский и мордовский костюмы, а также женские наряды Астраханской губернии. Судя по описанию, это не аутентичные предметы, а выполненные портными по образцам народной одежды. Автор заметки считает, что вкус Бонифатьевой проявляется в сочетании тканей, расцветок и видов использованного рукоделия. Возвращаясь лишь в последнем абзаце к выставке К. Д. Далматова, репортер доказывает, что экспонаты выставки и ассортимент магазина сходны между собой и модны. Эта небольшая публикация чрезвычайно точно отражает отношение к модным изделиям с точки зрения сопоставления их с аутентичными произведениями кустарного и домашнего производства. Возможность прагматического использования сугубо традиционных ремесел, «этнографические» мотивы в модных тенденциях позволяют сравнивать два вида изделий не как оригинал и имитацию, а как продукцию одного ряда — национальную, в «русском вкусе».
В 1880–1900-х гг., в период активного возрождения народных ремесел — в частности, кустарных и женского рукоделия — и успеха этой продукции на российских и зарубежных выставках, возник целый ряд центров, куда нанимали мастериц-рукодельниц из провинций и деревень, делавших вышивки, кружева и пр. по рисункам и схемам, собранным в ходе экспедиций и затем опубликованным в специальных изданиях, в том числе в серии альбомов вышивок и кружев К. Д. Далматова и др. Пособиями служили и альбомы народных костюмов. Большую роль в популяризации русских ремесел сыграла упоминавшаяся Всемирная выставка 1893 г. в США, в женском разделе которой была представлена продукция ручного труда: вышивки, кружева и т. д., создававшиеся мастерицами разного социального происхождения по традиционным образцам из великорусских и малороссийских губерний.
Историк моды А. А. Васильев приводит пример удачного предприятия А. Г. Надпорожской (иногда указывается как Надпорожная), организовавшей в 1872 г. в Белозерске центр по производству кружев, которыми славились местные рукодельницы. Под ее руководством для Лондонской художественно-промышленной выставки были изготовлены кружева, отмеченные наградами. После выставки кружевной промысел в Белозерске расширился, а с 1879 г. дело возглавила сестра А. Г. Надпорожской, которая открыла мастерскую русских изделий уже в Петербурге, в то время как сама А. Г. Надпорожская, переехав в Черниговскую губернию, организовала там аналогичное предприятие и в 1880-х гг. «стала выставлять вышитые крестом изделия в народном стиле (то есть как по великорусским, так и по малорусским образцам, хотя успехом пользовались больше вторые). В основном... блузы с длинными рукавами, отделанные суровым кружевом и вышитые в бело-сине-красных тонах», к которым делали «полностью вышитые юбки и передники... Подобные наряды быстро стали популярными».
Следующий виток интереса к русской моде был также связан с возрождающимися народными ремеслами под влиянием нескольких выставок русских кустарных изделий в начале 1900-х гг... Однако, как подчеркивает А. А. Васильев, они не повлияли на модный силуэт эпохи Серебряного века, зато отразились в моде на отделку: «Вошло в моду отечественное суровое кружево в противовес привозному бельгийскому или французскому. Прошивки и отделки из льняного неотбеленного кружева великолепно подходили к летним, дачным вещам... Долгожданного успеха добились вологодские и елецкие кружевницы, чьи изделия стали высоко цениться». При этом в Европе в 1910–1920-е гг. мода на национальные русские мотивы в одежде и на «русский стиль» в целом, по мнению Васильева, была обусловлена влиянием русского искусства (в первую очередь «Русскими сезонами» С. П. Дягилева), причем он считает необходимым разделять две линии воздействия: собственно русских «славянских» форм и красок и ориентальных мотивов, не русских в этнонациональном строгом смысле, но привнесенных художниками из России.
«Самой характерной чертой» женских и мужских костюмов в русском стиле на рубеже столетий, которые брали за образец народные крестьянские, а не исторические костюмы, констатирует О. А. Лобачевская, «является разнообразная декоративная вышивка. Что касается узоров, то их принято называть брокаровскими». Речь идет об известной парфюмерной компании «Брокар и Ко », широко известной в России с 1860-х гг. В рекламе ее продукции активно использовали русский стиль, привлекая профессиональных художников, и энергично эксплуатировали статусность русскости в широком смысле. В рекламных целях компания ввела и моду на вышивки крестом — к покупке прилагались распечатанные узоры вышивок, что резко повысило спрос на дешевую продукцию Брокара в сельской местности и небольших городах. К подобной стратегии прибегали и другие фирмы.
О такой популяризации мотивов народного творчества отзывался негативно художник И. Я. Билибин, констатируя: «Народное творчество кончилось... Это значит, что народ перестал быть автором дальнейшего развития своих узоров и рукоделий. Это творчество могло развиваться только на почве замкнутости и значительной отрешенности от окружающего. Но крестьяне в свободные долгие зимние вечера и теперь занимаются рукодельем, но уже более не творят. И тут-то и надо явиться к ним на помощь, вырвать из их рук пошлые рукодельные приложения к разным „Нивам“, которые бабы вымолили на подержание у местной матушки или лавочницы, и дать им их же деревенские старые образцы и дальнейшую художественную разработку их, втолковав им, что это-то и красиво; но бабы по большей части не верят и упорно вышивают по канве розаны и попугаев».
А. Д. Гринберг Портрет. 1910-е. Фото из книги «Визуальные репрезентации русскоcти в Российской империи второй половины XIX — начала ХХ в.»
Сохранилось довольно много фотографий 1900–1910-х гг., на которых запечатлены девушки и женщины в русских костюмах и кокошниках. Трудно точно определить, были ли они маскарадными, предлагались ли в качестве наряда, который можно было арендовать в салоне фотоателье для съемки. Однако значительное количество таких изображений говорит о том, что русское национальное (и народное, и историческое) одеяние пользовалось популярностью и стало частью представлений о русском как национальном не только в высших кругах. Конечно, эти костюмные образы не всегда были аутентичными или достоверными. Иногда довольно сложно определить точно, является ли портретируемая дама в собственном старинном праздничном костюме своего сословия или же это переодетая в модный образ горожанка или дворянка. Известно, например, что популярный фотохудожник из Нижнего Новгорода А. О. Карелин, имея большую коллекцию старинных предметов XVI–XVII вв., и в том числе костюмов, делал как постановочные снимки в этих одеждах, так и снимал крестьян и купцов в их собственных праздничных нарядах.
Нельзя не упомянуть и еще одно проявление интереса к русскому костюму — историческому, который, как принято считать, был порожден популярностью фотографий участников известного дворцового бала-маскарада 1903 г.,— это мода 1910-х гг., когда элементы «боярского» платья и даже головные уборы стали использоваться в свете для вечерних или праздничных нарядов.
Известно также, что члены «Русского собрания» проявляли значительный интерес к русской исторической «боярской» одежде, пытаясь вывести ее из разряда маскарадной и популяризировать в качестве национальной и современной. В одном из модных журналов 1904 г. были размещены рисунки костюмов известных художников Н. Н. Каразина и С. С. Соломко, детальные описания, а также фотографии уже изготовленных нарядов, в которых пришли на заседание «Собрания» патриотически настроенные дамы. Однако особенное распространение мода на такие старинные одежды получила во время Первой мировой войны, вновь на волне патриотизма: «Ни один благотворительный вечер, ужин, бал не обходился без русских „боярских“ костюмов... Собирание старинных русских костюмов в среде аристократии считалось хорошим тоном». Характерным примером можно считать «Вечер моды», который прошел 14 мая 1916 г. в Петрограде. Репортаж о его проведении, подписанный псевдонимом «русский парижанин», начинается с рассказа о воззвании немецкого генерала, адресованном женщинам сражающейся Германии, в котором он требовал от них шить более узкие юбки для экономии ткани и создать собственную патриотическую моду, чтобы не зависеть от вражеских французских портных. В России также «нашлись проповедницы скромности и экономии в одежде, возврата к национальному костюму или применения этого костюма к требованиям современной моды», такой «поход против заморских нарядов» и стал «причиной вечера русских мод». На нем блистали «национальными русскими» нарядами самые знаменитые столичные светские красавицы и модницы: балерина Л. П. Бараш была в платье по рисунку князя Шервашидзе из старых русских платков, балерина Т. П. Карсавина — в красном наряде от Б. И. Анисфельда, О. А. Глебова-Судейкина — в манто по эскизу С. Ю. Судейкина. Автор заметки счел их туалеты эксцентрическими, вычурными, нерусскими, кричащими и созданными по лондонским силуэтам.
Знаменитая балерина и известная модница Т. П. Карсавина выступила с предложением о создании русской моды, в чем она не видела никаких затруднений: «...стоит лишь попросить наших милых художников нарисовать нам платья, о, конечно, совершенно модные, какие теперь носят, но скомпонованные по мотивам русской национальной одежды, и приказать их сделать русским портнихам из русских материй, как уже и получится русская мода. И тогда? О, тогда мы поедем в Париж и покажем... нашу моду, и Париж преклонится перед нами и будет заказывать у наших лучших портних платья из русского материала по рисункам русских художников». Автор заметки уверяет, что таких костюмов, которые не были бы для сцены, а могли бы считаться «обыденными» и предназначенными для русских «буржуазок», на вечере представлено не было, и обвиняет столичных модниц в безвкусии и «болезненной страсти к мишуре» по причине чрезмерного изобилия драгоценностей и украшений. По его мнению, во время войны мотивами современного женского костюма являются как русский армяк и косоворотка, так и шотландская шапочка и юбка, а также элементы восточных одежд, но мотивы эти «перерабатываются» в Париже. Рассматривая историю европейской моды, автор убежден, что ни европейского, ни русского «национального костюма» не существует и не существовало. А «русским нарядом» было принято называть одежду, освященную традициями. То есть она была русской только по обычаю, «по давности», а мотивы и материалы были нерусского происхождения, а потому попытки «национализировать» моду в принципе бесплодны.
Во время войны вошли в моду цвета национального триколора и снова крестьянские женские костюмы с вышивкой, став знаком выражения патриотического воодушевления. В моде государств-союзников появились так называемые русские манто, русскость которых заключалась в меховой опушке.