«В психушке и то веселее, чем в армии»

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Александр Кушнир. Кинооблучение. Неизвестная история легендарной группы. 2026 (?)

Летом 1983 года Вилли Усов съездил с «Аквариумом» на рок-фестиваль в Выборг, и теперь в его голове непрерывно звучали песни из нового альбома «Радио Африка». В тот момент фотохудожник планировал создать абстрактный дизайн к этому циклу языческих композиций, мечтая сотворить нечто оригинальное.

«Я носил в себе идею оформить катушку „Радио Африка“ необычной обложкой, что-нибудь в духе „люди Земли“, — рассказывал Вилли в интервью для книги. — Для этого мне были нужны на белом фоне, абсолютно контрастном, черные силуэты, совершенно не читаемые. Но чтобы было понятно, что это мужчины и женщины. И в идеале, чтобы в ногах у них сидел маленький ребеночек. Я очень хотел, чтобы это было так».

Погрузившись в собственные мысли, маэстро прогуливался вдоль реки Ждановки и незаметно дошел до Каменного острова. Внезапно Усов увидел на детской площадке вооруженного топориком полуголого индейца Цоя, который увлеченно вытесывал из бревна фигуру витязя. Грозный воин был в огромном шлеме и с бородой, в духе богатырей из поэмы Пушкина «Руслан и Людмила».

Надо признаться, что эта встреча оказалась неожиданной для обоих. Вилли досадовал, что не взял с собой фотоаппарат, поскольку на фоне деревьев можно было сделать оригинальные снимки. Кроме того, в душе Андрея еще не зарубцевались царапины от несостоявшейся фотосессии для альбома «45». В свою очередь, Виктору также было неловко, поскольку он не афишировал свой уход из Царского Села. В беседе выяснилось, что Цою удалось прервать выматывающие утренние поездки в город Пушкин. Ему там не нравилось примерно всё, а особенно — мастер, который отпустил музыканта со словами: «Мы здесь такого лентяя уже давно не видели».

Вскоре Рома Баринов устроил Виктора трудиться в садово-парковый трест, для чего Цой написал официальное заявление о переводе. Разгневанный мастер этот документ в ярости подписал, и теперь Виктору можно было смело работать по специальности. В частности, вырезать фигурки милых зверюшек — например, для детской площадки с романтическим названием «Тихий отдых».

«Наша работа носила творческий характер, — вспоминал Баринов. — Вначале мы делали эскизы, а затем вырезали по ним предметы из дерева. Кроме того, в Управлении паркового хозяйства мы трудились не только в парках, но и занимались оформлением ящиков для цветов, которые затем использовались в оранжереях и даже на заводах».

Поездки на Каменный остров сулили Виктору стабильную зарплату в 180 рублей и массу свободного времени, необходимого для написания песен. Кроме того, ему теперь не надо было вставать в шесть часов утра, а также лечить пальцы и ладони, пострадавшие от исторической штукатурки, которая пять дней в неделю сыпалась на него с потолка Екатерининского дворца. Поэтому настроение у Цоя было приподнятым, и он благожелательно отнесся к просьбе Вилли принять участие в экспериментальной фотосессии.

Идея Усова была проста как жизнь — снять Витю, Марьяну, Севу и Люду Гребенщикову на пустынном берегу Финского залива, неподалеку от дачи Гаккеля, куда музыканты любили мотаться на велосипедах. Андрей отчетливо представлял себе, как выстроить композицию, чтобы квартет обнаженных приятелей превратился в «людей Земли».

«По дороге в поселок Солнечное находился пляж, и там были какие-то оборонительные укрепления, построенные еще в войну, — рассказывал впоследствии Вилли. — Я уже видел черную графику на фоне бледно-голубого неба! Мне было нужно — просчитать повороты и изгибы тел, стоявших на остатках стены... Помню, что Витя очень стеснялся: наверное, он никогда не позировал обнаженным... У него в руках тогда был цирковой хлыст с заплетенным на конце свинцовым грузиком. Я немного удивился, но Цой так виртуозно владел этим бичом! Мог кожаный хлыст заплести вокруг дерева, мог ударить и срубить какую-нибудь травинку... А когда я брал в руки хлыст, он громко смеялся: „Осторожно, Андрей! Он сейчас на тебя нападет!“»

Наверное, это было самое беззаботное лето в жизни Виктора и Марьяны. Тогда госпожа Родованская окончательно разочаровалась в цирке, где ей приходилось горбатиться по 16 часов в сутки на великого клоуна Олега Попова. Говорят, что на фоне эмоционального срыва она подсказала Виктору строчку «акробаты под куполом цирка не слышат прибой» — и буквально на следующий день уволилась с работы.

На досуге Марьяна оформила альтернативную обложку альбома «45», которая соответствовала новейшей истории группы. Из фотосессии Лёши Вишни была выбрана фотография с лицом Цоя, вокруг которого несостоявшаяся абитуриентка Мухинского училища сделала графическую окантовку. Всякие упоминания Рыбина на бобинах были словно вытравлены кислотой, а в дизайне торжествовал воинствующий минимализм. На лицевой стороне коробки упоминался лейбл Тропилло, а на обороте красовалась скупая надпись: песни — Цой, продюсер — БГ. И никакого Лёши Рыбина! Как говорится, forget it...

Это была новая концепция, вскоре озвученная Виктором публично: «А что случилось с группой? Ну, произошли изменения в составе, обычное дело. Я играл с одним гитаристом — он ушел, но пришел другой... История продолжается».

Спустя несколько лет Марьяна в одном из интервью признавалась:

«Так получилось, что Цой долго мыкался с составом... Сначала с этим Рыбой, который, конечно, очень специфичный человек. Меня всегда потрясало, как Рыба на Цоя орал: „Ну ты, там!“ И когда Алексей дал интервью в „Рокси“, что это я его выгнала из группы, подспудно это было правдой. Потому что я не понимала, кто главный в этой ситуации... В конце концов Рыба добился, чтобы Цой его выгнал. А Витька если уж с кем расставался, то отрезал сразу. У него не было так, чтобы пойти, выпить, выяснить отношения. Это не было ему присуще... И Рыбы не стало в нашей жизни. Чик — и нету. Хотя я довольно долго булькала: вот, мол, какой мерзавец!»

Теперь Марьяна триумфально ходила с будущим мужем на концерты ленинградского рок-фестиваля 1983 года, наблюдая за выступлениями друзей из «Аквариума», «Зоопарка» и «Странных игр». Группа «Кино» на этом мероприятии не играла, поскольку команды в общепринятом смысле не существовало. А еще через несколько месяцев Виктор пообщался на диктофон с одиозным журналистом Михаилом Садчиковым из официальной молодежной газеты «Смена» — и, по сути, это было его первое интервью. Там, он, в частности, довольно нейтрально заявил:

«Я думал выступать на фестивале один, под акустическую гитару, но так и не выступил. В тот момент меня как-то смутило, что никто не рвался выступать сольно».

Из других монологов Цоя процитируем еще один из фрагментов:

«Группа „Кино“ рождалась в разговорах, в долгих дружеских беседах... Потом была сделана пленка. Она, конечно, не дописана: вышла без наложений, такой „бардовский вариант“. Я успел только на три песни наложить бас, и то сам накладывал. Мы бы, конечно, доделали, но вышла какая-то лажа со студией, и мы выпустили альбом. Слушать его мне было стыдно, но уже сейчас, задним умом, понимаю: Борис был прав, что пленка сделает свое дело. На мое удивление, она очень хорошо разошлась, и вскоре последовали приглашения на концерты из разных мест страны».

*****

Наступила осень, и Цой, который выпустился из ПТУ год назад, лишился «юридической крыши» над головой. Будущее выглядело неопределенным, и поэтому Виктор стал немного дерганым и нервным. По инерции сыграл пару квартирников с Каспаряном, которому нужно было победить свою архаичную любовь к группе Creedence.

Потом вокалист «Кино» внезапно решил реанимировать архивные записи, сделанные с Лёшей Рыбиным в Малом драматическом театре. На новую сессию он пригласил опытного басиста Жака Волощука из группы «Пикник» и попытался наиграть с Каспаряном партии, сделанные поверх старой записи. Спустя сорок лет эти пленки нашлись в архивах у Андрея Тропилло. Возможно, что вскоре состоится их переиздание, и мы получим ответ на вопрос, почему эта сессия оказалась невостребованной.

Пока что Виктор очень хотел записывать новый альбом, но делать это было не с кем — разве что с музыкантами «Аквариума», которые находились под жестким гипнозом Курёхина. После неудачного концерта в рок-клубе прошло уже более полугода, но никакой эволюции не происходило. По вечерам Цой сидел дома, и, вдохновленный отношениями с Марьяной, записывал в тетрадку новые тексты. В частности, пронзительную песню «Дождь»: «В моем доме не видно стены, в моем небе не видно луны. / Я слеп, но я вижу тебя, я глух, но я слышу тебя. / Я не сплю, но я вижу сны, здесь нет моей вины. / Я нем, но ты слышишь меня, и этим мы сильны».

Все это выглядело довольно романтично, но на горизонте замаячил очередной призыв в армию. Тогда от воинской службы косили многие музыканты, причем делали это разными методами. Кто мог, покупал белый билет, у кого-то в институте существовала военная кафедра, а пацифист Майк, который был прописан у родителей на Варшавской улице, скрывался от военкомата в квартире на Боровой.

Мама Марьяны Инна Николаевна Голубева в одном из интервью вспоминала: «Очередная повестка пришла домой к родителям Вити, и тут же начались постоянные звонки. Роберт Максимович звонил и говорил сыну: „Ты почему честь семьи позоришь?! Почему не идешь в армию? Ты должен идти, должен служить!“ Цой-младший, конечно, и слушать не желал их бредни. Его родители были этим очень возмущены: „Ты позоришь нас, как так можно?“ Им это казалось ненормальным, хотя сам Роберт Максимович в армии не служил, потому что закончил Военмех».

Виктор старался придумать некий план действий, но получалось не очень конструктивно. Это нигде не афишировалось, но первоначально друзья из ПТУ даже пытались сломать ему руку, но неудачно, потому что это оказалось больно. Затем Цой наслушался советов своего опытного приятеля Сергея Дебижева* и решил сымитировать сотрясение мозга. Со стороны это выглядело как лютый авангардистский хэппенинг.

«Метод был прост, — признавался Дебижев в интервью для книги. — Человек приезжал в травмпункт, рассказывал про вымышленную драку с хулиганами в парке, про многочисленные удары по голове и дальнейшую рвоту. В те годы врачам проверить это было невозможно. Если с тобой приезжал приятель, то он говорил, что берет на себя всю ответственность, и мы отказываемся от госпитализации. Псевдобольной получал справку, эта справка отправлялась по почте в военкомат, и затем полгода призывника не трогали».

Однажды Дебижев оставил у себя дома взволнованную Марьяну и отвез Цоя в травмпункт больницы имени Ленина*, расположенной неподалеку — на Большом проспекте Васильевского острова. Там он нагло представился двоюродным братом «избитого» музыканта, которого немедленно отвезли на обследование. Через полчаса вернулся доктор и авторитетным голосом заявил, что «у Цоя Виктора Робертовича тяжелейшее сотрясение мозга».

«Мы заходим в палату, а там Виктор лежит ничком, закатив глаза и закинув голову, — рассказывает Сергей Дебижев. — В тот момент у него был вид человека, у которого действительно случилось тяжелейшее сотрясение мозга. В общем, Цой тогда немного переиграл, и мне потребовалось немало усилий, чтобы нас все-таки отпустили домой. Я подписал отказ от госпитализации и увел Витю на полусогнутых ногах в машину. Затем увез его к себе домой, где нас встретила Марьяна, которая себе места не находила».

Импровизированный перфоманс прошел на редкость удачно, но проблему с воинским призывом Цой решил только на шесть месяцев. А ситуацию надо было исправлять кардинально, и Виктор с Марьяной это прекрасно понимали.

«Очень в армию не хотелось идти, — откровенничал впоследствии Цой в одном из интервью. — Как-то не вовремя это было. И настроение было не то... В психушке — и то было веселее».

Но в психушку еще нужно было попасть. У Цоя, по сути, был единственный выход — пойти по стопам более опытного Ромы Баринова, чтобы с диагнозом «попытка суицида» оказаться в больнице № 2. Расположенная на набережной речки Пряжки (приток Невы), эта психушка получила в народе ласковое название «Пряжка».

«Марьяша смешно рассказывала, как Витю на Пряжку укладывали, — вспоминал Юрий Каспарян. — Там нужно было как-то закосить под маниакально-депрессивный психоз. Порезать вены и так далее, поскольку с этим в больницу брали. А Цой терпеть не мог крови. Палец проколоть — это уже была проблема, ведь человек на гитаре играл... А тут вены резать себе! В общем, вызвали они скорую, приехали врачи, а Цой сидит такой розовый, на руках царапины какие-то маленькие. Но забрали все равно!»

В больнице Виктору пришлось нелегко. Он вел ежедневную войну и за спинами у медсестер: незаметно выплевывал таблетки. Иногда зажимал лекарства пальцами и затем делал вид, что проглотил их. Практически не общался с главврачом, который считал музыканта симулянтом и мечтал вывести его на чистую воду. Не имея никакой моральной поддержки, идеолог «Кино» в течение полутора месяцев отважно боролся с медперсоналом — и, похоже, именно тогда и стал тем самым Цоем.

«Страшно было вспомнить, как он туда сдавался, — признавалась Марьяна в мемуарах. — От нашей самой гуманной психиатрии в мире у него чуть всерьез не поехала крыша. Я не буду рассказывать о жутких условиях для несчастных людей, попавших в эту больницу, о практике делать спящим уколы исподтишка... Помню только, что лечащий врач с маниакальной настойчивостью пытался вывести Виктора на чистую воду как симулянта. Его страшно раздражало то, что Цой — молчун... Их единоборство продолжалось почти шесть недель. Когда врач сдался, Витю, почти прозрачного, выписали на волю законным советским психом».

Примерно в эти же дни «Аквариум» открывал осенний сезон в рок-клубе, начав выступление с композиции «Троллейбус» и проанонсировал ее словами: «Следующая песня будет не наша... Она посвящена нашему другу, который по независящим от нас причинам в данный момент находится не с нами».

Гребенщиков, который знал все нюансы этой истории, передал через Марьяну какую-то дзенскую книжку, но Виктор на Пряжке ее так и не открыл. Когда обеспокоенные друзья звонили родителям Цоя, трубку брала Валентина Васильевна и сухо отвечала, что сын лечится, так как у него внезапно обнаружили диабет.

Как-то раз Кит Ричардc заметил, что самые яркие произведения создаются художниками в наиболее трудные времена. Несмотря на подорванное здоровье, Цой продолжал писать песни. Из Пряжки он вышел бледным, вялым и сильно похудевшим.

Друзья не без грусти вспоминают, как по следам врачебных экспериментов писался «Транквилизатор». Свой самый страшный боевик Виктор сочинил глубокой ночью, сидя на холодной кухне с ручкой и блокнотом. Это произошло после того, как организм Цоя очистился, и ему перестали сниться по ночам решетки на больничных окнах.

«Итак, Цой долгое время лежал в дурке, — вспоминал Леша Вишня. — Марьяна уехала к маме, а дома родители Вити отвечали по телефону, не вдаваясь в подробности: „Его нет“. О том, что он косил от армии, мало кто знал — такое старались держать в секрете. Борис умел хранить чужие тайны, и даже Тропилло не понимал, где находится Виктор. Когда его выпустили, я сразу же позвонил и рассказал, что у меня появился новый пульт и два магнитофона, на которые можно записаться. Цой сухо ответил, что не знает, зачем это вообще надо... Моему удивлению не было предела — со мной разговаривал совершенно другой человек».