Тысячи и тысячи прошли мимо трупов

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Милош Црнянский. Лирика Итаки. Стихотворения с комментариями автора. М.: SOYAPRESS, 2025. Перевод Анны Ростокиной и Софьи Алемпиевич. Содержание

Милош Црнянский — один из главных сербских поэтов и прозаиков XX века. Его имя пробуждает ворох ассоциаций, главные среди которых, пожалуй, «потерянное поколение», модернизм, меланхолия, отточенный стиль.

Начало жизни и творческого пути автора прошли под знаком эпохального слома, который мир пережил в начале XX столетия, в невиданной бойне Первой мировой войны.

Црнянский родился в 1893 году в Австро-Венгрии, на территории компактного проживания сербской общины. В этой среде, в чем-то передовой и космополитичной (многоязычное лоскутное одеяло империи Габсбургов), а в чем-то патриархальной (тщательно оберегаемое наследие православной веры и родного языка), жил старый культ сербства и уже подрастали новые идеи югославянства — идеи о собственном, независимом государстве для южнославянских народов.

В такой атмосфере вырос Црнянский, и в такой атмосфере произошло сараевское убийство, ставшее спусковым крючком, погрузившим мир в хаос Первой мировой войны.

После объявления мобилизации, в двадцатиоднолетнем возрасте, Црнянский надевает форму солдата австро-венгерской армии. О своих военных мытарствах, о превратностях судьбы, позволивших ему выжить, и о распаде великой империи изнутри он подробно рассказывает в комментариях, собранных в этой книге. Ошеломляющим опытом войны стали для него сражения в Галиции, где двадцать девятая тимишоарская регимента [то же, что и полк (в армии Габсбургов)], «состоявшая на 8о% из сербов», противостояла российской армии. Для молодых сербов, воспитанных в православной вере и исповедовавших панславянские идеи, это было абсурдом. Абсурдом была и вся окружающая действительность: фрагментированный, обезличенный мир людей в ритуале истребления себе подобных, людей, волокущихся в грязи неизвестно куда, по неизвестно чьему приказу, падающих по команде, убивающих по команде… И над всем этим стояли в своем вневременном величии, искупая безумие происходящего, желтые и багряные леса Галиции.

Как и сверстников — иноязычных авторов, прошедших через мясорубку Первой мировой, скажем Ремарка или Хемингуэя, — Црнянского этот опыт оставил с ощущением вселенского надлома, перед лицом которого больше невозможно говорить и писать как прежде: «Повсюду сегодня чувствуется, что тысячи и тысячи прошли мимо трупов, руин, повидали мир и вернулись домой в поисках мыслей, законов и жизни, какими они были прежде. В поисках старой, привычной литературы, знакомых, удобных ощущений, истолкованных мыслей. <…> Мир все никак не желает услышать ужасную бурю у нас над головами. Там сотрясаются не политическая ситуация и не литературные догмы, но и сама жизнь. Это мертвые, они тянут руки! За них нужно заплатить сполна!»

Новое поколение послевоенных писателей, чьим местом притяжения становится Белград — столица новообразованного Королевства сербов, хорватов и словенцев, — ищет новые способы высказывания, обращаясь к опыту европейского и русского авангардного искусства. Црнянский становится одним из узнаваемых голосов этой плеяды «новых».

Поэтический сборник «Лирика Итаки», вышедший в 1919 году в Белграде, не был литературным дебютом Црнянского (годом ранее была опубликована его пьеса «Маска»), но именно он вывел Црнянского на литературную сцену. Во время войны были написаны и стихотворения, которые войдут в «Лирику Итаки», и дневниковые заметки, из которых позже (1921) будет создан лирический роман «Дневник о Чарноевиче», впрочем опубликованный с сокращениями и переиначенный. Две эти книги в совокупности представляют рефлексию Црнянского о военном опыте и первые, но уже достаточно выверенные шаги по пути избранного им художественного метода.

Кроме того, «Лирика Итаки» стала первой и последней поэтической книгой Црнянского: стихотворения он писал и публиковал и позже, но не оформлял в сборники.

«Лирика Итаки» принесла Црнянскому первую известность — и сразу скандальную. Читая эти стихи сегодня, со всем опытом литературы XX и целой четверти XXI века, не вполне понимаешь, почему современникам они казались такими провокационными и почему, по словам самого автора, «произвели эффект разорвавшейся бомбы». Взглянем на сербскую поэзию до Первой мировой войны и на контекст, в котором Црнянский вступил на литературную сцену.

Рубеж ХIХ-ХХ веков — период, который в сербском литературоведении принято называть модерном. Как и стиль модерн в искусстве, его отличали символизм, эстетическая доминанта, склонность к мистическому и возвышенному. Воплощением эстетических критериев модерна в поэзии стала «Антология новой сербской лирики» ведущего литературного критика эпохи Богдана Поповича, вышедшая в 1911 году. Тексты для нее отбирались согласно следующим критериям: «стихотворение должно обладать эмоциями, — должно быть понятным, — и должно быть ЦЕЛИКОМ прекрасно».

Если же говорить о тематической компоненте, то вот что было общепринято и одобряемо: в любовной лирике — возвышенный образ возлюбленной, наследующий романтической поэзии (хотя тема сексуальности уже введена — например, у Милана Ракича); в патриотической поэзии — высокая риторика, образы средневековой Сербии, мифических героев и славных исторических личностей.

«Лирика Итаки» была не такой — и преднамеренно провокационной. Тематически сборник достаточно точно следует за поэзией романтизма и модерна: здесь и «патриотическая» поэзия («Видовданские стихи»), и любовная, и мистическая, религиозная лирика («Новые тени», «Стихи улиц»). Но, выводя эту узнаваемую канву, она подрывает ее изнутри. Если ода — то виселицам; если Отечество — то «пьяный разгул улиц»; если храм — то убийце; если Богородица — то ее касается «блудный взгляд»; если возлюбленная — то ее тепло и тело после соития вызывают лишь отвращение.

Поэта обвиняли в декадентстве, в порнографии, в поругании святынь. Здесь стоит вспомнить, что в Первую мировую Црнянский сражался на стороне Австро-Венгрии — не просто проигравшей стороны, но и страны-противницы Сербии. Глумление над косовским мифом и ратным пафосом от бывшего австрийского офицера казалось оскорбительным вдвойне.

Как будто этого было недостаточно, Црнянский (впрочем, не более, чем другие поэты его круга) решительно разорвал и с формой лирики модерна. Вот что писал об этом в эссе «За свободный стих» сам автор: «Наша новейшая лирика пытается создать себе оригинальный стих, причем в духе нашего языка и традиций. <… > Наш язык не обладает традицией рифмы. Напротив. Он ее и не искал — и не полюбил. Версификация народных песен ее не признает. А свободный стих ее отбрасывает. Он не случаен в нашей новейшей лирике. Так и с ритмом. <… > Наша лирика полна драматического, эпического, дидактического мусора. Мы утратили чувство ритма. Нам нужен был, как дервишам в экстазе, стук барабанов. Мы больше не чувствуем, что ритм — вещь внутренняя, а не внешняя. <… > Потому-то и стоило разбить эту метрику и создать новую с мелодической свободной линией. Экстаз — самое драгоценное в стихе, не зависящее от филологии. Свободный ритм — подлинный, лирический ритм, непосредственный, привязанный к настроению. Он сейсмографически точный ритм душевных потрясений».

Уже упоминавшийся Богдан Попович, литературный арбитр своего времени, отзывался о поэзии молодых так: «…колебание, беспокойство, ирония, сомнение, пессимизм (при утверждении жизни), фамильярность, доля анархии, чрезмерная личная исповедальность, в стиле неправильном и неясном, часто спутанном, в форме расшатанной, „сецессион“ и декадентство, но с ростками возрождения. Это в значительной степени приход примитивного в культурную среду и в течения высокой культуры — неоварварство».

Разумеется, со всем культурным багажом современного читателя формальную сторону этих стихов сегодня сложно воспринимать как новаторскую. То, что Црнянский называет свободным стихом, в большинстве случаев — более свободное, чем у предшественников, обращение с ритмом и рифмой. Кроме того, стихи, вошедшие в этот дебютный сборник, написаны на протяжении нескольких лет, когда автор искал собственный стиль, и они разные — от классических четверостиший в «Оде виселицам», «Адриатическому морю» и «Солдатской песне» до гораздо более свободных «Гимна», «Югославии» и «Молитвы». Но следует помнить о контексте довоенной сербской поэзии.

Еще одно понятие, важное для творчества Црнянского, не только раннего, но и позднего, — суматраизм. Этот авторский неологизм означает глобальное мировосприятие, в котором все явления незримо связаны друг с другом и едины. Такой взгляд на мир стал для Црнянского оправданием страшного и не оправдываемого больше ничем опыта войны. Название этому восприятию дало короткое стихотворение 1920 года «Суматра», которое Црнянский — по приглашению все того же Богдана Поповича — сопроводил автопоэтическим эссе «Объяснение Суматры». Об этой универсальной связи всего со всем говорит и персонаж «Дневника о Чарноевиче», чья фамилия дала название роману, своеобразное альтер эго рассказчика, по собственному признанию, «суматраист».

Такое абсолютное взаимопроникновение всех явлений мира будет присутствовать и в поздних произведениях Црнянского — скажем, в последнем опубликованном им стихотворении «Плач по Белграду» (1956), где сведены вместе полярный остров Ян-Майен и сербский Срем, «жизнь людская и крот», «Мин, и янь, и ин, / и Дао, и липы, и мандарин», — но уже в ином ключе: как подведение черты под жизнью, миновавшей свой зенит.

Тогда же, в середине пятидесятых годов XX века, специально для переиздания «Лирики Итаки», Црнянский написал комментарии к этому сборнику. Вопреки тому, чего можно было бы ожидать, это не автопоэтические тексты, а заметки об эпохе и жизни. Написанные более четверти века назад стихотворения стали для автора поводом вспомнить молодость и события, определившие начало его жизненного пути. Црнянский не был бы Црнянским, если бы эти записи не были остроумными, провокационными, ироничными. Их можно читать и в отрыве от стихотворений из «Лирики Итаки» — как свидетельство очевидца, заставшего гибель старой Европы в котле Первой мировой войны и рождение новой эпохи.

Еще немного о том, как устроена эта книга. У нее тройственная цель. Первая и, пожалуй, наименее важная, потому как интересна лишь узкому кругу специалистов, — отобразить момент исторической «смены эпох» в сербской поэзии. Вторая — познакомить русскоязычных читателей с поэзией Милоша Црнянского. Третья — представить на русском комментарии к «Лирике Итаки» как мемуарную прозу, которая расширяет наши представления о периоде Первой мировой войны и становлении европейского модернизма.

Из шестидесяти стихотворений, которые составляют «Лирику Итаки», здесь представлены тридцать три, с сохранением разделов оригинального сборника. Главным критерием отбора было то, насколько эти тексты отражают — и тематически, и стилистически — новаторство ранней поэзии Црнянского. Во-вторых, конечно же, в подборку вошли стихотворения, к которым сам поэт написал комментарии. На мой взгляд переводчика и читателя, это не всегда самые сильные тексты (ведь ни один дебютный поэтический сборник не состоит целиком из шедевров). Но здесь как минимум не стоит оспаривать выбор автора.

Помимо подборки из «Лирики Итаки», книга содержит программное стихотворение «Суматра» и две наиболее известные поэмы Црнянского — «Стражилово» и «Плач по Белграду». Что касается эссе, то, кроме комментариев к «Лирике Итаки», в книгу включены «Объяснение Суматры» и комментарий к поэме «Стражилово».

С учетом столетнего расстояния и культурного «фильтра», который затрудняет восприятие этих текстов современным русскоязычным читателем, мы с Софьей Алемпиевич как переводчики щедро прокомментировали все реалии, имена и даты, которые, на наш взгляд, могут вызвать затруднения. Как я уже упоминала, в этой книге поэзию и эссе можно читать по отдельности: пояснения к поэтическим текстам находятся в разделе «Комментарии переводчика к стихотворениям», а эссе снабжены сносками.

На этом, как сказал автор, «лучше всего будет прервать эти комментарии, здесь», — с надеждой, что еще один культурный мостик наведен и что «под снегом хребты Урала» и «черешни, что остались у меня в родном краю», стали чуть ближе друг другу.

ВИДОВДАНСКИЕ СТИХИ

ПРОЛОГ

Я видел Трою и видел весь свет.
Море и берег, где лотоса цвет,
и вернулся, бел и уныл.
На Итаке я бы охотно убил,
но, коль скоро не смею,
запою‑ка
песни поновее.

В моем доме пьяный разгул и блуд,
и всюду грустно на земле живут,
за исключеньем оптимистов!
Я не певец распроданных свобод,
не льстец изнеженных господ.
Я пою для грустных:
что грусть от всего освобождает.

Я не забочусь о поэтических величинах.
Я не народный рупор или глас.
Не собираюсь обходить Крлежу и Чурчина
или стать гордостью широких масс.
Судьба моя стара,
а стихи чуть поновее.

Но: или жизнь даст что‑то новое нам,
а душа будет каплю весомей
для звездного неба в прозрачной истоме,
или пусть и мы, и стихи, и Итака — и все
полетит к чертям.