Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Гуго Фридрих. Данте. М.: Des Esseintes Press, 2024. Перевод с немецкого Алексея Огнева
Пожалуй, в европейской литературе нет больше ни одной поэмы, где поэзия настолько сочетается с познанием, математика и философия — с яркостью зрительных образов, трансцендентное — с человеческим опытом. Данте владел тайнами пифагорейской премудрости — слышать музыку небесных сфер и видеть красоту чисел.
Теперь перейдем от идейной структуры «Божественной комедии» к ее поэтическим особенностям: поговорим о художественной широте, рисующей разнообразие мира, и о языке, выражающем это разнообразие.
Великие поэты удивительным образом чувствуют внутреннюю необходимость изобразить полярность человека, его темные и светлые стороны. Данте тоже видит в этом свой долг. Уродливое, подлое, гротескно искаженное соседствует в «Божественной комедии» с прекрасным, возвышенным, просветленным. При этом ужасающее есть не только в Аду, а чистое — не только в Раю. Вся поэма соткана из противоположностей. В Аду есть много мерзостей: например, один грешник, вмерзший в лед, грызет череп другого грешника; Таис Афинская погрязла в нечистотах; Гриффолино расковыривает свои гнойные струпья. Но в Аду есть место и прекрасному — например, задушевный разговор с Брунетто Латини или рассказ о поразительной отваге Одиссея. В Раю есть и звездный танец спасенных душ, и пророческий гнев, от которого небесные сферы багровеют, когда оживает память о развращенности пап. В попеременном контрасте темного и светлого в «Божественной комедии» перед нашим взором проходят все мыслимые виды человеческой низости, равнодушия или величия, и автор находит слова для всех чувств: отвращение, ненависть, язвительность, гнев, высокомерное презрение, уныние, жалость, любопытство, любовь, восторг. Все в целом образует гармонию противоположностей, где, согласно таинственному закону — и таков закон любой поэзии, — мрачное нуждается в светлом и наоборот, так что мы лучше видим и понимаем то и другое. Воображение Данте с неисчерпаемым вдохновением порождает натуралистические сцены, и чем глубже он погружается в Ад, тем гуще следуют друг за другом эти сцены, в которых чувствуется небывалая артистическая жажда острых ощущений. Тело Магомета, вспоротое сверху донизу; кровоточащие культи рук зачинщиков раздора; Бертран де Борн, который держит в руках свою отрубленную голову за космы и приподнимает вверх, словно фонарь, чтобы путник лучше его слышал; фальшивомонетчик Адамо со вспухшим животом, который от удара кулаком грохочет глухо, словно барабан, — вот лишь некоторые примеры подобного натурализма. Но художественные средства Данте не менее выразительны, когда он изображает меланхолически-печальное благородство покаяния в Чистилище или, в конце концов, в Раю, где он, по его собственным словам, смотрит на улыбку мироздания «nel riso dell’ universo» («Рай», XXVII, 4) и где ему удается изобразить тонкие оттенки света, мерцающего на лицах святых.
В «Божественной комедии» есть пища и для ума, и для зрения: точность в передаче метафизических понятий сочетается с яркостью художественных образов. Мы видим все движения, цвета и очертания, которые мы только можем пожелать увидеть. Данте — итальянец, с телесной чуткостью южанина он подбирает жест для каждого духовного или душевного движения. Эти жесты не стираются из нашей памяти: например, Минотавр, избывая гнев, вонзает зубы в собственную плоть; кентавр Хирон, начиная разговор, расчесывает бороду стрелой; Белаква сидит, спрятав голову между коленями и обхватив их руками; мы видим жесты вопрошания, напряженного всматривания, смирения, ребяческой настойчивости и так далее и так далее. Мы видим разнообразнейшие проявления человеческой природы на фоне ландшафтов с убывающим или нарастающим освещением, и эти оттенки света означают степень удаленности от Господа Бога или близости к Нему. Мы видим тускло-пасмурное свечение Ада, которое изредка оживляет или огненный дождь, или сияние, исходящее от ангела, или просто желтое пятно на мешке ростовщика. Затем мы видим подножье горы Чистилища в безмятежном утреннем свете, и лучи восходящего солнца освещают легкую рябь на поверхности расстилающегося до горизонта моря, а затем в чередовании земного дня и земной ночи пробуждаются все цвета: зеленый, серебристый, пурпурный, золотой, а также карие сумерки южного вечера. И наконец, мы видим блеск звездных чертогов Рая со всеми оттенками белого на белом, где, по словам поэта, святые окутаны светом, словно гусеница коконом. Данте проявляет здесь такое мастерство, что становится эталоном для поэтов на многие века. Якоб Буркхардт справедливо пишет в книге «Культура Ренессанса»: «Потребовалось больше ста лет, чтобы изображение духовной и душевной жизни в скульптуре и живописи достигло степени выразительности, найденной Данте».
Все это заметно и в языке «Божественной комедии». Его почти неограниченная способность к модуляции ни разу не терпит неудачи в описании двух обширных пространств: внутреннего и внешнего, мироздания и души. На уровне языка мы видим не меньшее разнообразие и полярность, чем на тематическом уровне. В поэме звучит грубейший простонародный язык, на котором говорили во Флоренции, изысканный язык аристократов, язык философов с отточенным понятийным аппаратом и язык мистического экстаза. Автор достигает особых выразительных эффектов, работая с естественной звуковой тканью итальянского языка. В том, как эти эффекты распределены в трех частях поэмы, вновь проявляется вертикальная иерархическая упорядоченность. В Аду, вдали от Господа Бога, где плотское господствует над духовным, преобладают тревожные и грубые звуковые элементы, шипение и запинание, тяжеловесные группы согласных, нагромождение резких интонационных ударений и перегруженных рифм. В Чистилище, ближе к Господу Богу, звуковой поток становится спокойнее и мягче, Данте использует богатые возможности гласных звуков итальянского языка. В Раю царит почти бестелесная гармония речи, чья подвижная ритмика, словно гибкая дышащая кожа, послушно передает движения души, и кое-где автор обходится почти исключительно теми звуковыми элементами итальянского языка, которые сильнее всего могут вибрировать: носовыми, плавными, гласными «i». В доктринальных райских беседах чувствительный язык поэмы впитывает все прозаическое и отвлеченное, и само звучание стиха показывает, насколько познание сопряжено с душевной страстью. При этом даже на языковом уровне Данте заботится о том, чтобы не возникало утомительного однообразия. Даже в бестелесных речах в Раю встречаются контрасты тяжелых звуковых масс, а в клокочущей полифонии Ада иногда звучит лирическая мелодия.