Л. Н. Толстой. Христианство и патриотизм. М.: Cheapcherrylibrary, 2020
Задуманная как отклик на торжества по поводу прибытия русской эскадры во французский Тулон в октябре 1893 г., статья Л. Н. Толстого «Христианство и патриотизм» в ходе работы выросла до антивоенного манифеста, который по цензурным причинам не мог быть опубликован в России и был напечатан в европейских газетах в 1894 г. В этой статье писатель предлагает свою интерпретацию двух понятий, по-прежнему значимых для политической повестки дня, но сложившихся и широко обсуждаемых именно в XIX в., — понятий «патриотизм» и «общественное мнение». Мысль Толстого состоит в том, что патриотизм — это не естественная любовь к родине, а идеология, навязываемая народу правительством и общественным мнением, представленным интеллектуальной элитой нации — журналистами, писателями, лидерами и членами влиятельных кружков и объединений. Сами по себе люди, убежден Толстой, не могут ни испытывать ненависти к жителям другой страны, ни даже всерьез интересоваться тем, что происходит вдали от их непосредственного места жительства. Однако они поддаются пропаганде, которая выстраивает или оправдывает искусственные (межнациональные, межконфессиональные и межсословные) барьеры между людьми разных национальностей. Цинизм такой идеологии особенно ярко проявляется в том, что во имя любви к отечеству граждан призывают участвовать в войне, то есть бессмысленно гибнуть.
Смысл и истоки статьи, развивающей ключевые для позднего Толстого представления, можно прояснить через два контекста — внешнеполитический и социокультурный. Во-первых, Толстой разоблачает миф о миролюбивом характере общеевропейской внешней политики и царствования Александра III. Описанная им встреча русской эскадры была частью мероприятий по созданию франко-русского союза в 1891–1894 гг. Союз был направлен на то, чтобы восстановить баланс сил в Европе, нарушенный двадцатью годами ранее, в ходе франко-прусской войны 1870–1871 гг. Эта война привела к серьезной перекройке карты Европы: проигравшая Франция лишилась Эльзаса и Лотарингии, а Пруссия и ряд германских королевств, княжеств и герцогств были объединены Бисмарком в Германскую империю. Агрессивные действия Бисмарка создавали потенциальную угрозу России с ее остзейскими губерниями, в которых исторически доминировали этнические немцы. Пришедший к власти в 1881 г. император Александр III был известен нелюбовью к немцам, однако не желал втягивать Россию в военный конфликт, который мог бы закончиться для нее неудачно. Поэтому он вел сложную дипломатическую игру, одним из последствий которой и стало заключение союза с Францией. Можно сказать, что его миролюбие носило характер стратегический: он берег силы для реализации более амбициозных, но пока что недостижимых целей вроде взятия Константинополя, а кроме того, был уверен в том, что Россия не нуждается в Западе, поскольку развивается самобытно. Фактически им был взят курс на изоляционизм, охарактеризованный в рассказе Н. С. Лескова «Загон» (создававшемся, кстати, синхронно с «Христианством и патриотизмом») как стремление «обособиться, забыть существование других западноевропейских государств, отделиться от них китайскою стеною». Так и Толстой дает читателю понять, что празднества 1893 г., которые должны были продемонстрировать готовность России и Франции к диалогу и взаимопомощи, на самом деле способствуют разжиганию имперского тщеславия и милитаризма, грозивших привести к новым военным вызовам.
Обличение патриотизма выглядело в конце XIX в. довольно смело и необычно. «Долгий XIX век» (если воспользоваться формулировкой крупного историка национализма Э. Хобсбаума) был эпохой становления национального самосознания и национального государства, сменившего или трансформировавшего имперскую, династическую модель государственности. Идея национального государства предполагала, что связи между гражданами одной страны основываются не только и столько на их лояльности суверену, но и на каких-то иных факторах — общей истории, религии, языке или политических ценностях. Значимую роль в становлении этой политической модели сыграла Великая Французская революция: выдвинув лозунг «Свобода, равенство, братство», она обозначила те ценности, принятие которых и делало человека французом в подлинном смысле слова, вне зависимости от его родного языка и происхождения. Объединение Германии основывалось, в свою очередь, на чувстве этнической общности, которую граждане прежде независимых германских государств должны были поставить выше политических и социокультурных отличий между ними.
Российская империя, по-прежнему ставящая в центр официального сценария власти верность подданных самодержавному царю, также адаптировалась к новым веяниям, что и подтвердила политика Александра III. Во второй половине XIX в., во многом вследствие военных конфликтов — Восточной войны 1853–1856 гг., польского восстания 1863–1864 гг., военных действий на Балканах 1870-х гг. — популярность приобретают те публицисты, которые настаивают на том, что государство должно скрепляться не только сверху — сильной центральной властью, но и изнутри — общими идеалами, выражаемыми общественным мнением. Колоссальный авторитет приобретает редактор «Московских Ведомостей» и «Русского Вестника» М. Н. Катков, критиковавший правительство за недостаточное следование «русским» интересам и от лица общества требовавший проведения политики русификации многонациональной империи. Славянофильская партия во главе с И. С. Аксаковым, в свою очередь, видела реализацию исторической миссии России в оказании помощи славянским народам, находящимся под властью Османской империи. Как напоминает Толстой в «Христианстве и патриотизме», именно под влиянием направляемого славянофилами общественного мнения Александр II в 1877 г. был вынужден объявить войну Турции, де-факто уже ведущуюся при участии русских добровольцев, отправлявшихся на Балканы освобождать братьев-славян. Все эти дебаты подтверждали, что патриотическая риторика востребована русским обществом, а общественное мнение является влиятельной силой, в какой-то степени компенсирующей отсутствие в России политических институтов вроде парламента.
Толстой еще в 1860-е гг., в пору создания «Войны и мира», обдумывал вопрос о том, какая сила приводит народы в движение, заставляя их перемещаться по Европе и творить насилие. Но если тогда он мог сослаться лишь на необъяснимый провиденциальный закон, не веря в серьезное влияние газетных крикунов на народные массы, то к концу столетия он признает роль общественного мнения в выработке коллективных убеждений. Однако, по мнению Толстого, на смену общественному мнению, разжигающему ненависть под видом патриотизма, должно прийти новое, основанное на идее о том, что «сила не в силе, а в правде». Это выражение, у современного читателя ассоциирующееся, возможно, с известным российским фильмом, в устах Толстого имеет значение, противоположное смыслу высказывания Данилы Багрова в «Брате-2»: по Толстому, правда носит христианский, т. е. универсальный, а не узконациональный («русский» или какой-то иной) характер, предполагает братскую солидарность народов и в конечном итоге их отказ от идеи государственности и государства как такового.