Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном. М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2025. Составитель Вероника Дмитриева. Содержание
Алексей Сальников
Свет звезд
— Пе-е-еть птицы переста-а-али, све-ет звезд коснулся крыс! — негромко, но очень красиво тянет девичий голос, и Чеев с удивлением оборачивается и на неожиданное окончание строки в известной песне, и на то, как симпатично все это исполнено.
Не он один смотрит на вокалистку — многие в автобусе, что везет их до самолета после семичасовой задержки рейса, косятся: кто-то недовольно, кто-то устало, кто-то все же слегка улыбается.
— Даша, ты задолбала своими крысами, — говорит одной школьнице другая. — Первый раз это было смешно, второй, но сколько уже можно?
Ту девочку, что упрекает певицу, поддерживают еще несколько подружек.
Чеев ловит себя на том, что наблюдает за ними с усмешкой умудренного жизнью взрослого человека, хотя сам, двадцатиоднолетний, вряд ли старше их больше, чем лет на пять. Но недавнее расставание, командировки, съемная квартира, работа в местной газете, где вокруг одни сплошные старички с болячками, разводами, детьми и внуками, — и вот уже у него чувство, будто он сам разве что не рожал.
Снаружи автобуса темнота, и не зима, а прямо зимища, всё в снегу, внутри — духота от печек и тесноты, да еще и коллега накатил в ожидании, стоит рядом, и Чееву плохо в данный момент, но хорошо в перспективе, потому как места у них в разных частях салона. Автобус движется медленно-медленно и долго-долго. Один из пассажиров, примечательный тем, что поминутно раздраженно вздыхает, будто только он один из всех настрадался, а остальным такие приключения все равно что аттракцион, не выдерживает и предсказуемо шутит. Причем, еще до того как произнести остроту, заранее озирается, ища моральной поддержки:
— Походу, прямо так до Москвы и доедем! А?
Никто его не поддерживает, и нервный пассажир недовольно ерзает, отчего создается впечатление, будто он заперт не только внутри транспорта, а еще тело для него все равно что застенки, пассажиру тесно внутри себя и одиноко. Чееву тоже невесело, но все же, очевидно, не до такой степени. Его отчасти интересуют люди вокруг: в полет затесались парочки влюбленных, жмущиеся друг к другу, тогда как все остальные пытаются держаться все же на расстоянии, насколько это возможно. Еще есть несколько мужчин в расстегнутых пальто и деловых костюмах, они не прекращают обсуждать что-то на тему девелопмента, насчет платежки, которая должна пройти, в их речи довольно часто слышится слово «кластер», а летят мужчины в экономе.
Беседу они не прекращают, даже когда выходят навстречу потоку воздуха из раскрывшихся дверей, который лишь сначала кажется по-весеннему теплым, но стоит подождать своей очереди на трап, и Чеев сначала надевает вязаную шапочку, а чуть погодя и вовсе натягивает ее на уши. Люди поднимаются в самолет неторопливо, нехотя, можно даже решить, что обреченно. Чееву это не нравится. Он завидует техникам, обслуживающим самолет и следящим за посадкой, ведь после смены они отправятся домой по земле, когда, возможно, Чеев еще будет болтаться в воздухе. Можно решить, что персонал аэродрома читает мысли Чеева, он ловит на себе веселые взгляды людей в оранжевых жилетах. Общее выражение их лиц такое, словно они приготовили какой-то розыгрыш для всех на борту, и осталось только дождаться взлета, чтобы обнаружить, в чем он заключается.
Чеева сюрприз ждет сразу же, как только он добирается до своего ряда кресел: багажная полка полностью забита пуховиками и чемоданами, а для его рюкзака нет места. Хорошо, что фотоаппарат он оставил в багаже у коллеги. Извинившись, Чеев протискивается к иллюминатору, пристраивает рюкзак под бочок, успевает скривиться, когда спинка кресла спереди откидывается прямо ему в лицо и наваливается ему на колени под тяжестью крупного пассажира, но Чеев сразу же выключается.
Впрочем, его сну устраивают перерывы еще на земле. Сначала громкий инструктаж по безопасности, затем уведомление о том, что самолет еще ждет противообледенительная подготовка, тыканье пальцем в плечо с вопросом, пристегнут Чеев или нет, — все это то и дело выдергивает его из небытия. Напоследок еще и бабушка успевает позвонить в седьмой раз за ночь, и Чеев не выдерживает — сварливо отвечает на вопрос: «Как дела?»
— Да хреново дела, бабуля, блин. Зря ты свечку ставила. Ты ее точно за здравие ставила, а не за упокой? Может быть, ты ее куда-нибудь не туда воткнула, не знаю, но тут трешак.
Бабушка не остается в долгу и тоже злится:
— Придурок, ты думай, что ты несешь. У меня сердце и так не в порядке. Мне теперь совсем не спать, пока ты не вернешься? Тебя в эту поездку не на аркане тащили, ты сам вызвался, хотя тебе говорили, что не надо никуда летать в такое время беспокойное.
Чеев закатывает глаза и обреченно выдыхает, потому что бабушка права. Сам полез, сам десять раз пожалел, хотя его и предупреждали, что незачем лететь, если есть возможность этого не делать, но Чееву почему-то захотелось — не жить, не быть — оказаться подальше от родного города, хотя бы на пару дней, где предновогоднее убранство наводило на дурацкие воспоминания о том, как хорошо было всего двенадцать месяцев назад, в эти же дни, тусить в компании своих друзей или знакомых подружки или, что лучше всего, только вдвоем зависать дома по выходным. Осторожно встать пораньше, чтобы не разбудить девушку, еще даже не умывшись, не причесавшись, накинуть куртку и сбегать до ближайшей кофейни, взять пару стаканов чего-нибудь с молоком и сиропом, несколько маффинов или овсяных печенюшек, спешить обратно... Ой, лучше об этом даже не вспоминать, чтобы не чувствовать себя идиотом.
Для родителей все его переживания были пустяком. Они говорили, что такого у Чеева еще будет полно, если он не станет зацикливаться на произошедшем расставании. Бабушка подошла к его горю серьезнее, но легче от ее помощи не стало. Она и до этого ходила в церковь не только по праздникам, а по любому поводу неизвестно зачем. Но тут ее походы стали целенаправленными, она будто собралась доказать внуку, что способна выпросить у Господа Бога личное благополучие внука.
Папа, скорее всего временно обойденный материнской молитвой, уронил себе гантель на ногу, и ожидалось, что новогодние праздники он проведет в гипсе. Бабушка так вкладывалась во внука, что отец не дождался от нее сочувствия, а удостоился лишь скупого комментария: «Идиотина косорукая, всю жизнь такой и был, ладно хоть не на башку себе эту хрень опрокинул, и то спасибо».
Но ее молитвы что-то не сильно помогали и Чееву, но они и не обязаны были вроде бы помогать атеисту, каким Чеев себя считал, просто постоянное упоминание бабушкой ее духовного труда слегка подбешивало, и оставалось лишь вежливо молчать, когда она в очередной раз заговаривала про свечки, иконы и внука. Чеев говорит, что начинается подготовка к взлету, потому что так оно и есть, кладет трубку, переводит телефон в авиарежим, включает аудиокнигу и отрубается уже до посадки в Москве.
Там приключения продолжаются. Их с коллегой командировка — наполовину авантюра. Какой-то хмырь из их региона должен получить премию, то ли театральную, то ли музыкальную. У Чеева и его коллеги есть приглашение на данное мероприятие, но особо их в столице никто не ждет. Гостиница согласована через друга главреда, да и то один номер на двоих. Чеев никогда не жил с чужими людьми в одной комнате, не знает, каково это, и ему заранее грустно от факта совместного проживания, а особенно от общего с коллегой туалета и душа.
А коллега-корреспондент, наоборот, бодр и весел, смахивает на собаку, которую отпустили с поводка. Первым делом в аэропорту он потрошит свой багаж и возвращает Чееву редакционный фотоаппарат в сумке, где, помимо самого фотоаппарата, валяется всякая байда вроде пачки сигарет, забытой фотографом, вовремя ушедшим в отпуск, влажные салфетки, бутылек с жидкостью для вейпа, из-за чего сумка пахнет карамелью и лимоном. Коллега вытаскивает Чеева из аэропорта на улицу, приглашающе машет рукой, и Чеев оказывается возле урны, вокруг которой курят люди. Коллега тоже закуривает и смотрит в телефон, пока Чеев обзванивает родных и сообщает, что долетел благополучно. «Ну, слава богу!» — не сговариваясь, говорят бабушка и папа с мамой. «Посмотрим», — думает Чеев, оценивая подозрительно бодрое поведение коллеги.
Начинает светать, коллега увлекает за собой Чеева к толпе других людей, уже не курящих, а ожидающих автобуса. Когда автобус приходит, они залезают внутрь, расплачиваются. Как перед посадкой в самолет, долго и неторопливо едут по окраинам — теперь Москвы, что, оттаивая после снегопада, вся какая-то серенькая и скучная. Чееву неизвестно, правда, чего он, собственно, ожидал.
Затем они спускаются в метро. Коллега молчалив и рассеян, его занимает переписка, он ведет ее, неуклюже тыча большим пальцем в экран телефона, и при этом коварно улыбается неизвестно чему, но предчувствия у Чеева нехорошие. Они и до гостиницы плетутся, потому что коллега получает очередной сигнал пришедшего сообщения, замедляет шаг и отвечает на ходу. Ничем хорошим такое общение старших товарищей не заканчивается, даже когда они путешествуют по области. Вечно влекут стариков алкогольные и амурные приключения, воскресшая любовь и давняя дружба обнаруживаются ими в разных частях региона, окормляемого газетой.
В гостинице заселение с двух, сейчас едва десять утра — не так уж много, если подумать, осталось ждать, но коллега доверительно сообщает:
— Ты заезжай, вещи занеси, я позже подтянусь, мне тут надо... — Вид у него, будто он отпрашивается в туалет с урока.
Не дожидаясь ответа, коллега растворяется в заново начавшемся снегопаде, оставив Чеева куковать в лобби среди мрамора, где еще не убраны натоптанные ими следы. Повсюду тут бархат, люстры театрального вида, косящиеся охранники. Секьюрити то и дело бросают на Чеева токсичные взгляды, как бы говорящие: «Ну и что ты тут потерял, болезный?» — на что Чеев отвечает им выражением лица, которое подразумевает ответ: «А хрена ли мне еще остается?»
Вскоре Чеев все же обживается рядом с вещами коллеги, находит розетку, ставит смартфон на зарядку, и уже не сильно становится тоскливо за просмотром всякой дури в интернете. Между делом выясняет, зачем он сюда приехал, то есть разыскивает в сети фигуранта своей будущей фотосъемки, уточняет, чем тот на самом деле заслужил внимание редакции их газеты. Ведь по герою грядущего материала и не скажешь, что он чем-то замечателен: с виду обычный такой алкоголик. А оказывается — театральный деятель, член нескольких творческих союзов, кто бы мог подумать? Какие-то постановки у него там, одна краше другой. Чеев раскапывает в нескольких видеохостингах фрагменты этих спектаклей, но здраво оценить качество декораций и игру актеров мешает качество съемки, посторонние шумы и что все это отрывочно, едва ли каждый ролик со спектаклем длиной больше двух минут. Но в зале смеются, значит, вроде норм. Смотрит на карте, далеко ли от гостиницы будет происходить праздник. Близко — пара километров почти по прямой. В театре, название которого знакомо, но и только.
Его сидение время от времени прерывают родители и бабушка, осведомляются, как у Чеева дела, не обижают ли его там. Три раза Чеев рассказывает историю скрывшегося в каменных джунглях коллеги.
— Так чего ты хотел? Ты же с Вадиком поехал. Считай, это редакционное испытание — поездка с Вадиком. Значит, тебя в газете приняли и думают, что ты в доску свой, — говорит папа, знакомый с редакционной кухней. — Просто забей. Представь, что ты один приехал. Ты же переживал, что ты в номере будешь не один? Судя по тому, как все пошло, можешь раскладываться там как у себя дома, никого не будет.
— А вещи его? — беспокоится Чеев.
— Нашел о чем думать! Привезешь обратно, да и все. Не забудь пару тыщ за это с Вадика стрясти, чтоб не наглел.
Вот так, довольно скоро, пролетает несколько часов, и Чеева приглашают на ресепшен. Он, беспокойно оглянувшись на баул коллеги, зачем-то спешит, торопливо вытаскивает паспорт, краснеет, потому что за стойкой девушка, наверняка его ровесница, очень милая такая, но смотрит строго, будто все про Чеева знает. Между прочим спрашивает, курит ли он, и, хотя Чеев не выносит сигарет, все равно рдеется еще больше, будто его уличили. Есть у Чеева странная черта: при виде симпатичной девушки он сразу представляет, что женился на ней, прикидывает, как хорошо будет с ней в браке, какие у них будут дети, насколько ее родители адекватнее, чем его родная семья. И все это — лишь при мимолетном взгляде на шею, на руки, носик. То, что девушка может угадать и такие мысли, тоже вгоняет Чеева в краску. Началось подобное довольно рано, когда о браке было думать странно. В тринадцать Чеев влюбился в гостившую у них неделю двоюродную сестру, внутренне возмущался порядкам, которые не одобряли браки между кузиной и кузеном.
«А ведь если подумать, то ведь встречу ее на улице и даже не вспомню, где видел», — размышляет Чеев, получив ключ-карту от номера. Он чувствует неловкость, что думает про нее подобное, покуда ковыляет в сторону желанных после перелета и ожидания душа и постели. Удивление размером номера, который больше, чем родительская квартира, а про съемную малосемейку и говорить нечего, отвлекает Чеева от самокопания. Он мстительно роняет сумку Вадика чуть ли не на пороге, перешагивает через нее, сбрасывает ботинки, осторожно, как кошка, обходит две комнаты, два туалета и ванную, где находится собственно ванна, а еще душевая кабина и еще один унитаз, ну и всякая прочая мелочовка. При этом тут так свободно, что можно впихнуть еще кухонный гарнитур. Жаль, что уезжать отсюда нужно завтра в шесть утра, а то... А что «а то»? У Чеева нет знакомых в Москве, вписку он тут устроить не может. Разве что Вадик притаранит падших женщин, но тогда проще и здоровее будет пойти погулять на свежем воздухе или сразу выписаться и уехать в аэропорт.
Чеев смотрит на телефоне, сколько осталось до мероприятия, которому посвящена командировка. У него есть четыре с лишним часа. Есть не хочется, поэтому Чеев лезет в душ, затем заводит будильник, включает телевизор и отключается, но не сразу. Простыня настолько гладкая, что невозможно лежать, согнув ноги, наволочки на всех трех подушках крахмально поскрипывают, чуть ли не как пенопласт по стеклу. Чеев ворочается и думает: «Вот ты свинья, в хостел бы тебя или куда-нибудь в номер под Сысертью» — и внезапно просыпается от веселого сигнала будильника. Коллеги нет.
Чеев звонит ему. Вопреки ожиданиям, Вадик сразу же берет трубку, успокаивает Чеева уверенным голосом:
— Иди, не жди меня. Я не приду. Чего мне там делать? Я у него уже брал интервью с год назад вроде бы. Наклепаю чего-нибудь. Да даже если из головы возьму, кто будет проверять?
— Вадим Григорьевич... — пытается вразумить его Чеев, но не находит слов.
— Да чё ты паришься? — не понимает Вадик. — Главное, ты, блин, сумей его запечатлеть, ну и еще каких-нибудь кадров там наснимай. Сам его расспроси, если поймаешь. Давай, студент, пока-покедова. Развлекайся там.
«Да и хрен с тобой», — решает Чеев. Еще раз лезет в душ. Приободренный неожиданной свободой, принимается напевать про свет звезд, коснувшийся крыс, причем одной из них назначает Вадика. Тщательно мажется дезодорантом, одевается, хватает фотоаппарат, насвистывая, шагает на выход.
Охранникам он уже не любопытен, будто пропитался духом гостиницы и поэтому стал неразличим для них до степени невидимости. В фойе имеется аппарат для чистки ботинок, который Чеев тут же пускает в дело, хотя и понимает, что, пока дочапает до места, ботинки станут такими же, как до щетки и крема.
Чеев идет по центру и не может поверить, что находится в другом городе, на другом конце страны. Да, все благоустроеннее как будто, здания древнее, они похожи на краеведческие музеи, поставленные бесконечной чередой по обе стороны дороги. Из кованых оград и над кирпичной кладкой нескольких попавшихся на пути церквей торчат сырые ветви каких-то деревьев — не тополей точно. Вроде акации или яблони, может быть клена, — тонкие, длинные, густые и прочные, потому как не обламываются под тяжестью облепляющего их снега. Ему нравится, как пахнет камнями, асфальтом, корой, бензином. И пусть в центре его города запах почти тот же — сам он живет на окраине, редакция тоже на периферии, за ж/д вокзалом, не в бараке, но окруженная чем-то вроде бараков. Поэтому Чеев чувствует себя не на работе, а шляющимся просто так в выходной день.
Его хватает за рукав суровая пожилая женщина и спрашивает, как пройти. Уверенностью взгляда и требовательностью голоса она напоминает Чееву его собственную бабушку.
— А я не из Москвы, — почему-то хвастается Чеев.
— Да я вижу, — заявляет она. — Но у вас у всех же сейчас карты в карманах.
Чеев вынужден согласиться. Показывает ей дорогу, говорит, где сесть на трамвай. Женщина отпускает его и уходит. Только тогда Чеев замечает, что к бабульке прилагается маленькая девочка со скрипичным футляром в руке. До этого Чеев просто не мог отвлечься то от суровых голубых глаз пожилой женщины под стеклами квадратных очков, то от экрана смартфона.
Он еще только на середине пути, а меж тем начало мероприятия через двадцать минут, нужно ускориться, но не успевает Чеев пройти до ближайшего перекрестка, а его снова окликают.
Переулок. Девушка загнала машину на удачное, как ей казалось, парковочное место, прикрытое ровным снежком, и теперь автомобиль по брюхо в сугробе. Тут же и ее молодой человек плюется от досады и виновато грустит, да и девушка невесела. Молодой человек просит подтолкнуть. Чеев оглядывается по сторонам. Только что вокруг было полно всяких прохожих, видом покрепче, нежели Чеев. Сейчас он и девушка переглядываются, а ее молодой человек яростно орудует лопаткой под колесами и подсовывает туда обломанные с ближайшего куста черные ветки. Понятно, что выбора у Чеева просто нет. Он кладет сумку с фотоаппаратом на багажник, упирается в корму автомобиля. Молодой человек прыгает внутрь машины, Чеева обдает выхлопом и снежными брызгами вперемешку с древесной трухой, но Чеев при всем этом ощущает азарт, а не досаду. Ему интересно, получится ли у него справиться и раскачать несколько тонн заленившегося металла. Почти сразу становится понятно, что дело пойдет. Машина оказывается на удивление легкой и с готовностью отдается на волю все более широкой амплитуды, куда увлекают ее водитель и Чеев, затем вырывается на твердую почву.
Молодой человек выскакивает к Чееву, радушно жмет ему руку, девушка, чтобы Чеев не забыл, берет сумку с фотоаппаратом с багажника и вешает Чееву на плечо. Они даже машут ему на прощанье, а Чеев стоит и ждет, когда окончательно развеется запах духов девушки с ароматом черемухи, такой приятный и такой странный, когда вокруг зима.
Слегка улыбаясь, Чеев продолжает маршрут, радуется новогодним витринам, что все чаще стали попадаться по пути, нескольким усталым и серьезным собаководам с веселыми собаками в комбинезонах, запаху шоколада и выпечки из вейп-шопа (он и не думал, что они еще существуют, думал, что все загнулись еще года полтора назад). Так же улыбается бодрому, подтянутому мужчине, на голове которого вязаная шапка с торчащими в стороны оленьими рогами. Мужчина радостно улыбается Чееву в ответ, как знакомому, но преграждает дорогу. Оказывается, у мужчины в руке раскрытое удостоверение, он просит паспорт Чеева или права. Чеев ни в чем не виноват и достает документы.
— Не хотите исполнить свой гражданский долг? — дружелюбно осведомляется мужчина.
Чеев не очень хочет, но зачем-то говорит:
— Хочу. Только я тороплюсь.
— Да это минут на пятнадцать, не больше.
Чеев никогда не бывал в полиции, да чего уж там, его никогда и для проверки документов не останавливали. В связи с этим между ним и полицейским сразу устанавливается дружелюбная атмосфера взаимного любопытства и связанности общим делом служения государству. Правда, Чееву приходится оглядываться на работника органов, потому что тот идет позади и подсказывает, куда идти.
— И где вы только так уделались? — между делом спрашивает полицейский. — По сугробам лазили, что ли?
— Да буквально только что машину попросили толкнуть, — объясняет Чеев вязаным оленьим рогам, не в силах оторвать от них взгляд каждый раз, когда они оказываются в поле его зрения.
— А-а, то-то от вас бензином несет за версту, — понимает полицейский и отчего-то как будто становится спокойнее, чем прежде.
Представление об околотках у Чеева чисто телевизионное и киношное. По «Майору Грому», которого он смотрел сам, по «Следу» и последним сезонам «Тайн следствия», которые смотрит мама. В реальности все несколько иначе. Помещение смахивает на убранство здания, где находится его редакция, только похуже. К примеру, кафель на полу такой же выщербленный, дырявый линолеум лежит похожими волнами, стены выкрашены масляной краской, разве что в редакции висят кашпо с цветочными горшками, откуда, в свою очередь, свисают листья неведомых Чееву растений, а в полицейском участке цветов нет.
Кабинет, куда приводят Чеева, мало отличается от коридоров. Первое, что бросается Чееву в глаза, — шкаф, на котором лежат сланцы и болотные сапоги. В углу расположен собранный мангал, с по-дружески привалившимся к нему полупустым бумажным мешком березовых углей. С гардины свисает штора, желтенькая, как фильтр выкуренной сигареты. Подоконник завален бумажными папками такого же цвета, поверх папок лежат чистенькие, даже лоснящиеся, чугунные гантели, такие же, которыми балуется папа, — 16 кг каждая.
В остальном — ничего необычного: компьютеры, принтеры, чем-то похоже на бухгалтерию. А! Вот чем: бледно цветущий кактус перед монитором такой же, жаба на удачу и фигурка того, кого Чеев считает Буддой, совсем как у бухгалтерши в закутке.
Что до мира одушевленного, то он состоит из двух полицейских, наверное оперов, еще одного понятого и мрачного гражданина в наручниках, обреченно разглядывающего свои белоснежные тренировочные штаны и белоснежные кроссовки. Вообще, среди всех присутствующих арестант одет с виду приличнее всех, да и побрит и пострижен тоже ничего так. Тут начинается опись его имущества, и оказывается, что он, похоже, на данный момент еще и самый богатый из всех, волею судьбы набившихся в кабинет. При нем оказывается три с чем-то тысячи долларов купюрами по пятьдесят.
Чееву становится грустно, ведь сесть некуда, а номера купюр принимаются переписывать не сказать что торопясь. Этим занимается только один полицейский, а второй то приходит, то уходит, когда его телефон принимается играть очередную мелодию из «Ла-Ла Ленда», которые поставлены у него вместо звонков с разных номеров. Кроме всего прочего — жарко. Чеев и другой понятой уже расстегнулись как могли, но не помогло. Чувство духоты происходит еще и из-за того, что про такую задержку в участке можно было догадаться. Из заявленных ранее пятнадцати минут только десять занял путь по дворам. Еще на улице у Чеева имелась возможность сказать, что он опаздывает, тем более так оно на самом деле и есть. А теперь уже как будто поздно давать заднюю, когда часть серий и номеров купюр уже переписана.
Два часа проводит полицейский над деньгами, но это еще не все, приходит очередь паспортов и согласия на обработку персональных данных. К этому времени Чеев находится уже в меланхолическом состоянии, словно проникшись им от изначально находившихся в светлой грусти задержанного и одного из полицейских. В противоположность им — сотрудник, что приволок сюда Чеева, в какой-то момент появившийся с ним, этот второй в форме. Эти двое, даже когда неподвижно стоят над душой спокойного коллеги, будят внутри Чеева картинки коней, грызущих удила. Из-за такой разницы настроений и темпераментов в кабинетике происходит непрерывное течение неясной энергии типа ци, которую Чеев, не веря в нее, все же ощущает. Если закрывает глаза, то ему мерещится гудение воздуха, как возле трансформаторной будки.
И даже вышедши на свежий воздух, Чеев еще под впечатлением от неожиданной экскурсии. Морально выжат, притом что на него и не давили вовсе, но искра в нем тоже есть, будто в накопившем статического электричества шерстяном свитере. Чеев еще не теряет надежды успеть сфотографировать областное селебрити.
Он знает, как все происходит у него в городе, вряд ли здесь по-другому. Сначала долго съезжаются люди, ведущие себя как знаменитости, сдвигая начало на час-полтора. Выступление хора очень похожих друг на друга детей. Струнный квартет из серьезных музыкантов, создающих впечатление тройной грусти: над инструментами, печальной классической композицией и собственной жизнью. И вот объявление победителей, после чего общение. Последнее затягивается допоздна.
Однако строение, заявленное местом раздачи слонов, уже напоминает ночник. Внутри еще теплится свет, но снаружи не видно курящих поддатых людей в костюмах-тройках и вечерних платьях. Разве что неподалеку тусит молодежь, обсуждая, куда пойти дальше. С упавшим сердцем Чеев приближается к ним и спрашивает насчет вечеринки деятелей театра.
— Так всё, — говорит самый высокий из них. — А вам чего?
Чеев, не скрывая досады, объясняет ему, в чем дело. На спросившем надеты штиблеты, единственное точно подходящее определение которым «лихие», они выглядят так, будто много пережили, словно старше своего хозяина раза в четыре, вот-вот развалятся, но есть в них что-то от расхристанного соседа, который оказывается, к примеру, художником, и это обнаруживается во время репортажа с его выставки. На бритой голове собеседника татуировка — роза ветров, навроде тех, что набивают себе воры на коленных чашечках в знак того, что ничто и никто не в силах поставить их на колени. Что символизирует в таком случае звезда на макушке человека, который находится перед Чеевым, даже представить страшно, но человек этот вполне себе внушает доверие.
— Пойдем с нами, — сочувственно приглашают Чеева, и он соглашается.
Компания оказывается в полуподвальном помещении, внизу которого еще одно, видимо, подвальное, там они и располагаются. Все заказывают алкоголь, но Чеев не решается и берет чай. Новые знакомые вроде бы говорят о своем (Чеев не вникает о чем, он погружен в невеселые мысли о пропавшей даром командировке), но, оказывается, и про него не забыли. В какой-то момент показывают:
— А это не он там сидит?
Чеев поднимает голову от чашки и видит человека, которого должен сфотографировать, — тот окружен друзьями и пустыми пивными стаканами. Общая нетрезвая атмосфера действует на Чеева, незаметно для себя он проникся уже общим настроением субботнего бара, где нет уже ни работы, ни должностей, отчасти даже времени нет до того, как хозяин бара всех попросит.
— Да и бог с ним, — говорит Чеев и тоже, как остальные, берет выпить.
В гостиницу он приходит далеко за полночь, да и то лишь затем, чтобы сразу выселиться. Едет в аэропорт, где уже в зоне регистрации столпотворение грустящих пассажиров, узнавших, как долго еще не вылетят их самолеты. Рейс Чеева тоже нескоро, да еще и неизвестно, точно ли вылетит, как указано на табло, — вдруг перенесут в очередной раз. Чеев покупает билет на поезд, буквально последний, на верхнюю полку, едет на вокзал, там покупает две бутылки воды и шоколадок. На все это уходят почти все оставшиеся на карте деньги. Чеев радуется, что не сирота и родители, в случае чего, не дадут умереть с голоду.
В первые же часы путешествия он понимает, что простудился, но это отчасти и приятное чувство. Ему и холодно, и жарко. Соседи по купе незаметно выходят и садятся на многочисленных станциях. В купе они лежат, как Чеев, как будто тоже болеют или даже умерли. Все случившееся в командировке бесконечно повторяется в его долгом сне, прерываемом только на походы в туалет, на питье из бутылок и на короткие беседы с бабушкой и родителями.
В сон Чеев окунается, будто в очередной эпизод просматриваемого сериала, он уже знает, какая серия ждет его, когда закроет глаза. Вот он нужен для того, чтобы доставить домой вещи Вадика, вот должен толкать машину, теперь он требуется в роли понятого, а сейчас необходимо не сфотографировать знаменитость. Акт нефотографирования является ядром его кошмара, и весь ужас состоял не столько из страха, сколько из непонимания и попытки сообразить, почему он заруинил все их с Вадиком путешествие из Екатеринбурга в Москву, просто поддавшись наитию, что так надо было. Но объяснить себе, что это за «надо», он не может.
Папа, невзирая на загипсованную ногу, и мама, несмотря на загипсованного папу, встречают его на вокзале, отвозят к себе, и там уже на следующую ночь сухой жар отпускает его, с Чеева сходит семь потов, температура спадает.
Всё — от аэропорта до почти неразличимой лезгинки в такси с мамой по левую руку и макушкой папы на переднем сиденье — кажется ему теперь просто умело смонтированным трехминутным роликом, видеоотчетом безымянного блогера о мытарствах в нелетную погоду.
Но нагоняй в редакции настоящий, он полностью обрушивается исключительно на голову Чеева, потому что хитрый Вадик все еще ошивается где-то и не торопится обратно. К счастью, пронырливость, ловкость и жажда общения Вадика обоюдоостра. Он ушел в загул, но он же добыл фотки с праздничного банкета у какого-то знакомого тусовщика, да, пока никто, даже супруга корреспондента не могла точно сказать, где он теперь находится, но он, пусть и с легким опозданием, выкатил и репортаж про церемонию награждения, на которой не был, и даже интервью с лауреатом. Благодаря коллеге все оказывается не очень ужасно, даже Чеев оказывается не так плох, как прежние персонажи на его должности: вернулся, привез редакционное оборудование обратно в город, не влез в приключения, которые бы повлияли на газету негативно, дали повод общественности говорить: «Ага! А мы всегда подозревали, что пригрели змей на груди, да еще на бюджетные деньги!»
На этой почти позитивной ноте Чеева отпускают, и он идет на обед в ближайшую кофейню, потому как есть не хочет, а немного наполнить желудок потребность есть.
В фанерной будке с покачивающимся полом сидит девушка-бариста, на ней худи с логотипом кофейни во весь перед, чтобы ни один посетитель не сомневался, куда его занесла нелегкая. Чеев видит татуировку на запястье девушки и внутренне морщится, но не потому, что ему не нравятся татушки, а потому, что изображено там что-то неопределенное, какие-то завитки. На шее у нее выбит иероглиф — вроде кривой оконной рамы с запятыми вокруг. Только затем Чеев понимает, что это какая-то новенькая сотрудница.
Они здороваются, Чеев делает заказ и ждет кофе с собой, смотрит, как девушка неохотно справляется с работой. Вид у бариста, словно она тоже зря съездила куда-то и заболела на обратном пути.
Не очень громко играет колонка, стоящая между стаканом для чаевых и кьюар-кодом для них же. Магомаев начинает очередной куплет словами «Петь птицы перестали», и девушка раздраженно выдергивает колонку из розетки.
— Свет звезд коснулся крыс, — шутит Чеев.
Девушка кривится и сообщает:
— Капец, я думала, только двоюродная сестра у меня долбанутая, а тут еще человек нашелся. Как она задолбала этими крысами...
— Я в автобусе услышал, — оправдывается Чеев. — Мелкая какая-то пела.
— А эту мелкую не Даша, случайно, звали? Если Даша, то это точно она. Даша — невменяша.
— Не помню, — признается Чеев и спрашивает сам: — А тебя как зовут?
— Вообще-то на бейдже для особо одаренных специально написано имя, — строго осаживает девушка.
— Ну как бы да, — соглашается Чеев. — Только я бейджика что-то не наблюдаю.
Девушка спохватывается, шарит по худи, краснеет, смотрит себе под ноги, шепчет короткое ругательство, быстро наклоняется и с грохотом ударяется головой обо что-то за стойкой, поднимается, потирая правую половину лба. На лице у девушки одновременно написаны и боль, и веселье, и смущение. В руке у нее карточка с именем.
— А как тебя? — спрашивает девушка.
Чеев самую малость медлит с ответом, потому что его на мгновение захватывает мысль: «Неужели все, что случилось, было не просто так, а ради этого? Как же хорошо!»