Мик Миддлз, Линдси Рид. В смятении. Жизнь Иэна Кертиса. М., Екб: Кабинетный ученый, 2019. Перевод с английского Я-Ха и Nik V. Demented
«Вряд ли он что-то сказал, но казалось, что ему интересно. Я ведь верила, что он в безопасности». Вечер затягивался, и около десяти часов она предложила загипнотизировать Иэна. Он был не против. Он был совершенно открытым и податливым.
У меня были занятия по гипнозу, но в большом зале — и я на самом деле ни разу не видела загипнотизированного человека. Зато я знала технику. Так что ничего не стоило опробовать ее на Иэне. Однако меня шокировало, что еще до того, как я закончила со своими манипуляциями, Иэн по всем признакам уже был в трансе. Я изумленно на него таращилась, и казалось, что за этим занятием прошла целая вечность.
Он не бодрствовал и не спал. Он не осознавал, что происходит в комнате. Когда я хихикала, или кашляла, или просто ждала, он не реагировал.
Меня учили и возвращать людей из транса, но не было ни одного занятия о том, что делать, пока они под гипнозом. Совершенно точно, что мозг Иэна легко поддавался внушению, и, чтобы его загипнотизировать, было достаточно легкого гипнотического воздействия. У него была склонность к трансу. Это был шанс внушить его сознанию самые позитивные целительные фразы, которые помогли бы ему изменить жизнь к лучшему. К сожалению, я тогда ничего не знала об НЛП или о внушении — да и существовало ли тогда НЛП? Я не была уверена в себе. Я не знала, что делать. До сих пор страшно жалею, что никто не воспользовался этим опытом и не повторил его.
Немного позже Барни тоже гипнотизировал Иэна, и Иэн писал об этом в своем последнем письме к Анник от 5 мая 1980 года:
ВЧЕРА БЫЛА ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНАЯ НОЧЬ. МЕНЯ ГИПНОТИЗИРОВАЛ БЕРНАРД, ОН ВЕРНУЛ В МОЕ ПОДСОЗНАНИЕ ВОСПОМИНАНИЯ О ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ И ЗАПИСАЛ ИХ НА КАССЕТУ. НИКАК НЕ МОГУ ПОВЕРИТЬ, ХОТЯ СЛЫШАЛ ВСЕ САМ. ОН НАЧАЛ РАЗГОВАРИВАТЬ СО МНОЙ О ДЕТСТВЕ, А ПОТОМ ПЕРЕШЕЛ НА ЖИЗНЬ, ЧТО БЫЛА ЕЩЕ РАНЬШЕ, И НА ДРУГИЕ. НЕ МОГУ СЕБЯ ЗАСТАВИТЬ ПОСЛУШАТЬ ВСЕ ЭТО, НО В ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ВСЕ ЕСТЬ НА ПЛЕНКЕ. НЕ НАХОЖУ ОБЪЯСНЕНИЯ, ПОТОМУ ЧТО НИЧЕГО НЕ СОЗНАВАЛ, КОГДА ГОВОРИЛ.
Линдси не хватало гипнотического опыта, чтобы исследовать прошлое Иэна, к тому же она не знала его настолько близко, как Барни. «Как ты себя чувствуешь, Иэн?» — это было все, о чем она смогла спросить его в попытке докопаться до правды и, следовательно, понимания. «Растерян», — все, что он ответил. Она хотела внести в его жизнь немного ясности, но, услышав это, сочла, что он растерян до самой глубины своей души. «Вы, может быть, полагаете, что мне хватило ума хотя бы сказать ему что-то вроде: „Когда очнешься, твое замешательство развеется, зато появятся ясность, уверенность и оптимизм”, — но я была так неопытна. Не хотела копаться в его голове. Думаю, я запаниковала из-за того, что не знала, что теперь делать, да и волновалась, удастся ли вернуть его обратно. Однажды я была в трансе сама — не гипнотическом, это было что-то типа астрального путешествия. Я покинула тело: помню, как видела, что отдаляюсь от него, само тело в тот момент не двигалось. Это был мой самый страшный опыт, больше всего я испугалась, что не смогу вернуться в свое тело. Я оставалась вне его на протяжении нескольких часов. Мне тогда было восемнадцать, и теперь, восемь лет спустя, это могло случиться с Иэном, и виновата была бы я. Поэтому я решила просто вернуть его согласно инструкциям».
Линдси напрасно беспокоилась. Иэн очнулся сразу, как только она ему приказала. Он снова был в комнате, и настроение его не изменилось: тихий, задумчивый, неподвижный и, несомненно, до глубины души растерянный.
Очнувшись, он рассказал Линдси о концерте в Бери. «Я стоял сбоку от сцены и смотрел, как они играют, и как все это происходит без меня. Я видел все это, но они продолжали без меня».
Тогда Линдси не придала этим словам большого значения. «Я не подумала, что он должен был чувствовать. Другими словами, тем вечером они действительно продолжили играть и без него. Не забывайте: публика от этого в восторг не пришла, так что можно было бы предположить, что без него они не справятся. Но он говорил об этом как-то мистически, провидчески. В моей памяти осталось отчетливое свидетельство того, что он действительно обладал каким-то ясновидением, хотя мы об этом не знали. Конечно, у него была отличная интуиция, но думаю, что у него было и знание куда большее, чем просто предчувствие. И конечно, группа продолжила без него. Другой странностью было, что с Иэном как будто бы случился момент некоего предвидения, что он уже видел нечто другое, когда писал строчки: „Смотрели с высоты полета, как заново проигрывались сцены, теперь мы видели себя так ясно, как никогда прежде”».
Следующим утром Тони уехал из дома около десяти часов. Иэн занял свое место у столика, пластинки лежали рядом с вертушкой, Линдси приносила с кухни еду и напитки. Иэн был разговорчивее, чем вчера, — наверное, потому что лучше узнал Линдси и понял, что у нее нет никакого умысла. «Я никого не судила и не принимала ничью сторону — жены ли, подружки ли, или группы, — говорит она. — Задним умом я понимаю, что, соглашаясь пожить дома у хозяина своей записывающей компании, он искал спасения в музыке. Может, он чувствовал, что музыка осталась его единственным прибежищем? Куда ему было податься? Я брала на себя роль матери, пытаясь помочь пареньку вернуться к собственной жизни. В этом было что-то нереальное».
Позже в тот же день Иэн доверился Линдси и рассказал о другом своем интуитивном моменте, подобном тому, что произошел в Бери. Внезапно он стал странно таинственным и выпалил: «До того как жениться на Дебби, я знал, что появится другая женщина. Безо всякого сомнения знал, что полюблю кого-то другого. Я был в костюме жениха, свадебная машина ехала своей дорогой, а я смотрел в окно, думая об этом». «И что ты сделал?» — спросила Линдси. «Я не хотел садиться в эту машину, — ответил Иэн. — Я не понимал, как буду давать клятвы в церкви, зная, что не выполню их. Мне казалось, это неправильно — обещать Богу то, чего, как ты знаешь, не будет». «Ты тогда встретил или увидел кого-то другого?» — спросила Линдси. «Нет, вовсе нет, — сказал он. — Я даже не смотрел ни на кого. Я просто знал, что появится кто-то другой».
Линдси поняла, что за человек Иэн. Веря в предчувствие и пророчества, считая, что время необязательно должно быть устроено линейно, она не сомневалась, что Иэн обладал необыкновенной интуицией по отношению к будущему.
Около полудня в дверь постучали. Линдси никого не ждала, и у них крайне редко случались незваные посетители — кроме, пожалуй, молочника и местного священника, который надеялся, что род занятий Тони поможет пополнить церковные фонды. Большинство же приглашенных гостей либо оставались у них погостить какое-то время, либо после ужина разъезжались на машинах. Из их друзей мало кто жил по соседству, разве что Тони Коннолли — его дом был в Геймсли, что в Глоссопе.
Коннолли был неотшлифованным бриллиантом — «бывшим зеком с золотым сердцем», как говорит Линдси, и он подружился с отцом Тони Уилсона — Сиднеем, гомосексуалистом. Мать Тони умерла в 1975 году, и Сидней был одинок, пока пару лет спустя не встретил Тони Коннолли — возможно, в пабе. Подцепив друг друга на одну ночь, они остались вместе до самой смерти Сиднея в 1997 году.
Иэна слегка ошеломило появление Коннолли, что неудивительно, ибо тот был чудаковатым и немного шокировал. Он любил выпить, изъяснялся как простой работяга, а его руки были испещрены наколками. Несмотря на тесную связь с семьей Уилсонов, однажды его вышвырнули из «Хасиенды» за исполнение эротического танца: он облизывал губы и соблазняюще плавно приспускал штаны с задницы, крутясь вокруг одного из раскрашенных шестов.
Едва он появился, Иэн сказал, что сходит за сигаретами. Когда он ушел, Коннолли повернулся к Линдси и выдал: «Этот парень реально конченый».
«Может, это и было очевидно, но я тогда не замечала в нем какой-то сильной подавленности, — вспоминает Линдси. — Да, он молчал и много думал. Может, это и глупо, особенно если учитывать, что неделю назад он пытался покончить с собой, — но мне казалось, что он в порядке: он ел, спал. Ни на что ни разу не пожаловался. Улыбался, был обходителен и вежлив. Он не подавал виду, вел себя так, что не возникало ощущения, будто у него депрессия. Я считала, что он выздоравливает».
«Он реально раздавлен, — сказал Коннолли. — Стопудово руки на себя наложит».