Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Модест Колеров. Введение в идейную историю русской эмиграции (1917–1991). Калининград: Издательство БФУ им. И. Канта, 2024. Содержание
В октябре 1917 года русская интеллигенция во главе с социал-демократами (большевиками) и левыми социалистами-революционерами (народниками) совершила в России новый переворот и начала социалистическую революцию как часть перехода к коммунизму и акт мировой революции. Сразу за этим большевики декретировали государственное самоопределение национальностей России вплоть до их независимости (Декларация прав народов России от 2 ноября 1917 года). Двадцать лет спустя свидетель вспоминал:
«Большевики — первые, чтобы обогнать всех возможных соперников по овладению страстями и душами масс, развернули тезис о самоопределении народов до признания, на это увлекло и соблазнило, конечно, многих — частично обусловив самую победу октября».
И строил аналогию большевистской национальной политики (не называя, но имея в виду Декларацию прав народов России от 2 (15 по новому стилю) ноября 1917 года) с «14 пунктами» президента США В. Вильсона от 8 января 1918 года (очевидно, их пунктом 6 о перспективах «национальной политики» России как особой проблемы) и декларации Временного правительства России от 27 марта (9 апреля по новому стилю) 1917 года о целях войны, где было прямо сказано о принципе «прочного мира на основе самоопределения народов».
3 декабря 1917 года глава правительства большевиков Ленин от его имени выступил с «Манифестом к украинскому народу с ультимативными требованиями к [тогда еще автономной] Украинской Раде» в Киеве: «Мы, Совет Народных Комиссаров, признаем народную Украинскую республику, ее право совершенно отделиться от России или вступить в договор с Российской республикой о федеративных и тому подобных взаимоотношениях между ними. Все, что касается национальных прав и национальной независимости украинского народа, признается нами, Советом Народных Комиссаров, тотчас же, без ограничений и безусловно. Против финляндской буржуазной республики, которая остается пока буржуазной, мы не сделали ни одного шага в смысле ограничения национальных прав и национальной независимости финского народа и не сделаем никаких шагов, ограничивающих национальную независимость какой бы то ни было нации, из числа входивших и желающих входить в состав Российской республики...»
12 декабря 1917 г. большевики создали еще одну, Советскую Украину — в Харькове. 9 января 1918 г. Украина в Киеве провозгласила свою независимость и 27 января заключила отдельный мирный договор с Германией и ее союзниками в Брест-Литовске. А 3 марта 1918 года последовала капитуляция Советской России перед Германией и ее союзниками и расчленение России в результате сепаратного Брестского мира. Это превратило частные (но доктринально продиктованные большевиками) акты гражданской войны в Петрограде и его окрестностях летом и осенью 1917 года в полноценную фронтовую Гражданскую войну между революционерами, государственниками, коммунистами, социалистами, националистами и сепаратистами в разных их комбинациях, то есть белыми и красными, — в масштабах всей страны, и в главном продлилась до конца 1920 года, а на Дальнем Востоке России — до конца 1922 года. Эта война вызвала многомиллионные жертвы нашего народа, голод, экономическую разруху, разрушение и расчленение государства, иностранную вооруженную интервенцию и оккупацию, миллионы беспризорных детей, массовую эмиграцию за границу. Эта массовая эмиграция из России породила свою собственную историю, политику и культуру. Но никогда она не отделяла себя от России, как бы она ни отвергала ее коммунистический режим. И как бы ее саму ни отвергал правивший в России и СССР коммунизм.
«Единая и неделимая» в русском политическом языке начала ХХ века — громкий лозунг унитарной России. Однако абсолютный консенсус всех политических сил слева направо гласил о главном способе восстановления единства России против и после Гражданской войны: это федерация и мирный подкуп отделившихся или желающих отделиться национализмов. Кто сказал русским и советским государственным деятелям, что национализмы согласятся на это, почему и как произошла подмена «единой и неделимой» именно федерацией — не ясно и требует исследования в духе «истории понятий». «Единая и неделимая Россия» — этот лозунг ложно скрывал под собой своеобразное соревнование всех без исключения государственных образований на территории бывшей России после Февраля 1917-го. Во-первых, уже потому, что внутри России Временное правительство начало строить автономии. Дало независимость оккупированной немцами Польше. Широко известны риторические аналогии между опытом, символикой и лексикой Французской революции и русских революций 1917 года, а также риторикой правящих большевиков в 1920-е годы, включая принципиальное понятие «термидора». В очевидной связи с этим контекстом А. Ю. Полунов законно обратил внимание на аналогию между лозунгом Белого движения о «единой и неделимой России» и Декретом Конвента от 25 сентября 1792 года о «république une et indivisible» — «республике единой и неделимой». То есть лозунг такого государственного единства изначально, генетически имел революционный характер, неизбежно противостоявший принципиальному унитаризму. И это не могло не бросать очевидную тень на унитаристский лозунг Белого движения, обнажая его как минимум недостаточно глубокий и не вполне принципиальный характер.
Опытный исследователь вопроса подводит итоги практике доктрины «Великой, Единой и Неделимой России» (за исключением этнографической Польши) в правление генерала Деникина во главе Добровольческой армии белых. К сожалению, не касаясь (как видимо, не существенной для «единой», но реально автономной, если не федеративной, связи с Россией) Дона и Кубани (и их отношений с горцами), а также не акцентируя внимание на марионеточном характере петлюровской Украины, он, говоря об окраинах России, приходит к неутешительным выводам о том, что Деникину не удалось реализовать эту доктрину. Они на деле превращают названный лозунг в утопию: «на Северном Кавказе... конфликт с горцами превратился для добровольцев в настоящую войну. <...> Усмирение Северного Кавказа далось белым очень тяжело, и борьба так и не была завершена». И продолжает:
«Еще труднее развивались у деникинцев отношения с Грузией, пытавшейся разговаривать с ними на равных, как самостоятельное государство. Конфликт с грузинским правительством привел к войне, компромисс, несмотря на все усилия [в 1918 году М. В.] Алексеева, а затем и Деникина, не был найден. Непросто складывались отношения с Азербайджаном, не скрывавшим своего неприятия „московских черносотенцев“, т. е. белогвардейцев, да и Армения искала в отношениях с Деникиным лишь собственную выгоду. Закавказскую политику А. И. Деникина следует признать неудачной. <...> Ошибочно Деникин выстроил и свою линию отношений с Польшей и Финляндией: признавая право этих государств на независимость, белый военачальник все же не находил возможным согласиться на дальнейшие территориальные уступки для Польши, а независимость Финляндии была бы окончательно признана белым правительством лишь после подписания выгодной для России конвенции. Такая негибкость политического мышления не позволила в 1919 г. привлечь эти государства в антибольшевистский фронт. Вместе с тем нельзя не отметить и того, что все государственные новообразования (за исключением, быть может, Армении), возникшие на территории бывшей Российской империи, не мудрствуя лукаво, положили в основу своей идеологии агрессивную русофобию, что не могло не вызвать у белогвардейцев решительного отторжения и делало союз с этими государствами по большому счету невозможным. <...> Консервативно белые подошли и к украинскому вопросу. Достаточно сказать, что сам термин „Украина“ был объявлен на нелегальном положении, а Украина стала, как и до революции, именоваться Малороссией. Такая откровенная реставрация не способствовала популярности белой политики. Упущенная возможность соглашения с Петлюрой также не характеризует Деникина-политика с лучшей стороны. Справедливости ради добавим, что подобное соглашение, даже если бы оно состоялось, не могло быть долговечным. Вместе с тем оно было бы полезно в тактических целях...»
Какой выбор здесь стоял перед русской эмиграцией? И именно — перед лицом расчленения Исторической России и создания СССР (которое, впрочем, в эмиграции было едва замечено, и СССР продолжал фигурировать как Советская Россия, уже фактически разделенная на союзные республики под управлением большевистской диктатуры)? Исходные посылки для анализа главных государственных идей русской эмиграции удачно сформулировал историк русской философии Л. В. Поляков. Он принципиально определил взгляд эмиграции на Советскую Россию / СССР в поле из четырех вариантов: (1) СССР не Россия, (2) СССР — анти-Россия, (3) СССР равен России, (4) СССР — продолжение России. Полагаю, что живая реальность Исторической России находится посреди всех этих перспектив. Но названные рамки предмета точно описывают варианты отношения эмиграции к СССР. С этой точки зрения идейная история русской эмиграции может быть разделена на два периода: до Второй мировой войны (до ее преддверия в 1938–1939 гг.) и после нее. До войны она еще тщилась представлять интересы России в мире. С началом войны и после нее — она массово пошла на службу Гитлеру и США против СССР и России. Вопрос же о соотношении СССР и Исторической России интеллектуально был решен уже в программе правоцентристского, коалиционного Русского Национального Союза в эмиграции 1927 года, она говорила прямо: СССР — «основное государственное ядро» старой России.
Важен и тот примечательный факт, что помощником начальника отдела национальностей в Министерстве внутренних дел Временного правительства был юрист, идейный сионист М. Я. Лазерсон, лично оказавший официальную поддержку автономистским инициативам в России весной-летом 1917 года. Еще до Первой мировой войны, начав свою академическую карьеру как специалист по национальному вопросу, он писал о проблеме большого и сложного государства, которым издавна была Россия:
«В русской юридической литературе почти нет книг, специально посвященных рассмотрению и научному исследованию государственных соединений, государственному праву союзных государств. <...> Если почти на всех трудах иностранных авторов в этой области лежит сильный отпечаток того или иного эмпирического типа данного федералистического строя, тех или иных политических симпатий, а потому элемент научного отвлечения крайне слаб, — то тем интереснее встретиться с попыткой теоретического построения федерализма. <...> Следует отметить у автора резкое (юридическое и политическое) различение федерализма и автономии: первый центростремителен, интегрален, он имеет в виду, к а к организовано соединение частей в политическое целое, вторая — центробежна и „имеет в виду, что предоставлено власти частей и что целому“. <...> Почему автор, высказываясь вообще в пользу федерализма, в России не только не признает его, но полагает, что даже автономия для нее вредна: „нужно безусловно высказаться против национальной децентрализации России“? Почему федерализм, повсюду центростремительный, даже в удельной Руси, в нынешней России „мыслим лишь как раздробление единой суверенной власти“, почему автор так скромен применительно к России <...>. Рядом с такими централистическими уверениями крайне спорно утверждение автора, будто „восточные славяне достигли уже своего объединения в Российской империи, обеспечившей им мощь, международное влияние и возможность самобытно развиваться, вырабатывая свои культурные формы и свою цивилизацию“. Если под „восточными славянами“ понимать не только русских, но и поляков, белорусов и украинцев, то эта фраза звучит политической насмешкой».
То есть даже в своей кабинетной науке чиновник Временного правительства в 1917 году прямо стремился к поиску формы разделения России.