Попытаемся определить преобладавшие в начале «русской смуты» формы, виды мешочничества. Это поможет нарисовать социальный портрет мешочника. Что за люди входили в состав исследуемой крупнейшей социальной группы и — соответственно — какими методами в борьбе за выживание они пользовались? Думается, социальный облик мешочников в период «русской смуты» (с конца 1917 г. и до 1922 г.) в целом мало менялся.
Содержание главных форм мешочничества в конце 1917 г. — в 1918 г., а также в основном и в последовавшие два-три года не очень сильно изменилось. В разговорах упоминались «большие» и «маленькие» мешочники, «вольные» и «невольные», говорили даже о «специалистах» и «любителях»; всеми этими терминами определялись представители спекулятивного и потребительского мешочничества. В роли мешочника побывал в изучаемый период почти каждый дееспособный россиянин. Показательно, что среди 200 делегатов проходившей в конце мая — начале июня 1918 г. Первой конференции рабочих и красноармейских депутатов Первого городского района г. Петрограда не оказалось таких, которые «не провозили себе картошки и муки». Многие везли продукты и на продажу, хотя в этом не признавались.
Вместе с тем значение потребительского мешочничества в деле снабжения населения в целом падало. Соответственно соотношение между формами мешочничества изменялось. В результате возрастания трудностей передвижения по стране и по причине постоянного усиления борьбы властей с нелегальным снабжением это последнее эволюционировало в сторону более жизнеспособного — спекулятивного. В отличие от «потребителей», опытные профессиональные нелегальные снабженцы, как сообщает источник, носили добротную одежду, держали себя уверенно и выглядели «довольно упитанными». В сравнении с ними мешочники-потребители смотрелись зачастую заморышами. А. С. Изгоев писал об увиденном на вологодском вокзале в самом начале 1919 г.: «Все поезда буквально штурмуются мешочниками, сильными, рослыми, по-солдатски одетыми людьми с пятипудовыми мешками за спиной». С такими людьми было опасно конфликтовать. Они знали, как обойти главную преграду на пути мешочников — «заграды», умели найти общий язык (посредством взяток, связей, рекомендаций, угроз, «разрешительных» документов) с их командирами и бойцами. Уже сам внешний вид «профессионалов» заставлял «заградовцев» считаться с ними. Кроме того, они умели договариваться с железнодорожной администрацией об использовании целых вагонов для перевозки своих грузов.
Думается, нужно вести речь не просто о «ватагах» мешочников. Можно говорить о частных предприятиях, возглавлявшихся неофициальными «директорами». Последние, сами не занимаясь перетаскиванием мешков, посвящали себя вербовке работников, вели переговоры с государственными органами, выступали посредниками в торговле с крестьянами, налаживали продажу товаров на городских рынках. Н. В. Устрялов в июле 1918 г. описывал внешний вид такого мешочника-«директора», встреченного им на вокзале в Тамбове, следующими словами: «Шикарный молодой человек военной внешности...». Солидность, презентабельная наружность располагали к таким людям железнодорожных начальников. Именно им удавалось договариваться о получении вагонов за деньги; на отдельных дорогах — например, на Курской — была установлена фиксированная плата с пуда за предоставляемые мешочникам вагоны.
Формально обнаруживается тенденция сближения двух основных форм нелегального снабжения. Различия между ними (одни связывались с рынком, другие — нет) было принципиальным в 1917 — первые месяцы 1918 г., когда разрыв между ценами на продукты и заработками не составлял еще громадной величины. Горожане брали с собой заработанные деньги, а также домашние вещи (вроде костюмов и ботинок) и приобретали хлеб в ближайших деревнях. По этому поводу владимирский рабочий И. В. Гусев писал в начале 1918 г.: «Собираем дома последние вещи, едем в деревню обменивать их на хлеб». Ясно, что отнимавшие провизию заграды возбуждали у пролетариев лютую ненависть к режиму и заставляли «пролетарское» государство с недовольными рабочими считаться. Между тем рабочим вскоре после возвращения домой из «паломничества» (эвфемизм из изучаемого времени) приходилось думать о новой экспедиции в деревню. По мере углубления пропасти между вольными ценами и зарплатой потребители вынуждались продавать часть продуктов на рынке и там же закупать необходимые крестьянам вещи. Итак, мешочник-потребитель в 1918 г. формально становился спекулянтом. И все же не теряло актуальности различие между в целом потребительским (мелким) и спекулятивным (исключительно крупным) мешочничеством. Поэтому мы сохраняем деление нелегального снабжения на две части. С 1918 г. определяется такой критерий их дифференциации: «маленькие» мешочники доставляли 1-2 мешка, «профессионалы» — 8–10. В то же время некоторые отклонения от этих цифр в ту или другую сторону были вполне возможны.
Кроме того, взаимосвязь между двумя формами мешочничества и процесс их эволюции могут быть представлены в следующем виде: мешочники начинали свою деятельность с попыток спастись от голода, а затем некоторыми из них — предприимчивыми, удачливыми — овладевала тяга к наращиванию прибыли. Мешочники-потребители становились нелегальными частными предпринимателями, иначе — профессиональными мешочниками. Советская служба их не могла удовлетворить; на ней они получали бы на рубеже 1918–1919 гг. ежемесячно по 3-4 тыс. рублей, а фунт хлеба стоил тогда несколько десятков рублей, мужской костюм — около 30 тыс. рублей. К тому же деньги стремительно обесценивались: в 1914–1920 гг. рыночные цены на соль выросли в 155 тыс. раз, на сахар — в 42 тыс. раз, на жиры — в 32,5 тыс. раз. Цены на основные виды продуктов в разных регионах стали сильно отличаться — иногда на порядок и больше. В 1918 г. в Петрограде хлеб стоил в 24 раза дороже, чем в Саратове; в 15 раз дороже, чем в Симбирске. В этих условиях мешочнические поездки для профессионалов нелегального рынка становились весьма прибыльным делом.
Крупное спекулятивное мешочничество в обстановке 1918 г. по существу представляло прогрессивное явление, ибо включало в себя все сегменты рыночной экономики, но только конфликтовавшей с государством. Поскольку организационные возможности государства были незначительны, то и конфликт этот не радикально искажал содержание товарных форм хозяйствования. Мешочники-спекулянты в погоне за прибылью осваивали дальние и недоступные для государственных заготовителей территории; этим они отличались от многочисленных «потребителей», не располагавших средствами для далеких экспедиций и опустошавших прямо примыкавшие к голодным регионам сельские местности. Источники указывают на опустошенность хлебных запасов сел и деревень северо-запада и центра мелкими «скупщиками».
О соотношении между формами мешочничества говорят редкие для 1918 г. и тем более ценные социологические данные. Весной 1918 г. был проведен опрос среди 1 000 задержанных на одном из вокзалов Москвы мешочников. Оказалось, из них лишь 130 человек везли муку для своих собственных семей, все остальные — для продажи «случайным» покупателям на рынках, лотковым торговцам, владельцам харчевен или кондитерских. Расклад «потребителей» и «спекулянтов» среди мешочников в Москве получается таким: 13 % и 87 %. Поскольку Москва считалась центром профессионального мешочничества, то скорее всего в других районах удельный вес мешочников-потребителей (в том числе и тех, которые везли продукты из столицы) был выше. К сожалению, найти соответствующие статистические или социологические данные по разным местностям не удалось.
Нередко и на новом этапе случалось, что вдруг неопытные и не умевшие сориентироваться в обстановке мешочники-потребители затапливали дороги. Это происходило в голодные и непродолжительные периоды проводимых государством антиспекулятивных кампаний, когда ходоки-профессионалы отсиживались в своих домах. Это же касалось и кратких временных интервалов, когда вынужденно властями вводились послабления для мелких мешочников. Тогда крестьяне и рабочие чуть ли не поголовно бросали поля и станки и отправлялись за хлебом. К этим временам относятся присылаемые из разных уездов в Наркомпрод отчеты продовольственных комитетов, в которых то и дело фигурировали фразы: «Мешочничество всеобщее», «бесконечной вереницей едут мешочники», «жители представляют из себя бродячих кочевников, которые ищут себе хлеба». Однако в большинстве случаев для мешочников-потребителей поиски хлеба заканчивались плачевно: в дороге продовольствие у них отбирали, и они возвращались домой с пустыми руками. От их имени рабочие петроградских заводов писали в ноябре 1918 г. В. И. Ленину и Л. Д. Троцкому: «У нас Красная Армия грабит с живого и мертвого [имеются в виду главным образом заградительные части. — А. Д.]... Кто получит эти несчастные рубли и поедет купить для своего семейства хлеба — обратно возвращается без денег и без хлеба». В итоге все равно продукты в хлебопотребляющие регионы ввозил прежде всего мешочник-спекулянт, умевший приспосабливаться к изменениям обстановки.
В 1918 г. нелегальное снабжение неравномерно распространилось по территории страны. Мешочников-профессионалов в этом году стало явно меньше на севере страны, ибо удаленность от хлебных районов создавала в дороге трудности, для многих непреодолимые; в центральных губерниях, наоборот, их численность резко выросла. В Петрограде мешочников «спекулятивного типа» насчитывалось 30 тыс., в Курской губернии — 150 тыс., в Калужской — около 300 тыс. Напомним, что каждый из них привозил из очередной поездки в среднем по десять пудов продовольствия.
Речь выше шла о двух основных формах мешочничества. Что касается разновидностей нелегального снабжения, то самой распространенной из них оказывалось ходачество от каких-либо коллективов с документами, выданными этими же коллективами. При новой власти передвижение на более или менее дальнее расстояние без солидной «бумаги» и в одиночку становилось попросту невозможным.
Отметим, что не все самостоятельные добытчики провизии были настоящими мешочниками. Бросаются в глаза различия между представителями губернских продовольственных комитетов, с одной стороны, и «ходоками», обеспеченными документами от волостных, уездных продкомитетов, домовых организаций. Первые (они составляли меньшинство) слепо выполняли поставленную перед ними задачу — «нажимать» на руководителей хлебных районов с тем, чтобы заставить отправить продукты в голодные местности в соответствие с разверсткой; они не покидали губернских городов и проводили время в спорах с местным начальством, требуя и угрожая. Вторые же использовали мандаты и «полномочия» лишь для прикрытия своей по существу спекулятивной деятельности в деревнях и провоза продуктов на родину.
В конце 1917 — 1918 гг. определилось многообразие всевозможных разновидностей потребительского и спекулятивного мешочничества. Судя по материалам периодической печати, именно в этот период за каждой из этих разновидностей закрепилось определенное название. Устойчивость понятийного аппарата лишний раз подтверждает устойчивость и распространенность явления. Например, некоторые вольные добытчики хлеба переносили продукты в чемоданах под видом ручной клади и назывались чемоданщиками. Они не держали в руках мешков, но официальными органами относились к разряду мешочников и по существу таковыми являлись. Среди них оказался однажды сам Нестор Махно. Отправляясь летом 1918 г. с Украины в Москву, он закупил целый чемодан булок и был очень рад, когда ему, смешавшись с толпой обывателей, удалось это богатство пронести мимо заградительного поста на вокзале в столице. Интересно, что чемоданщиками были исключительно мешочники-потребители. Это следует из воспоминаний того же Махно. Нестор Иванович пишет: «Показалась Москва... Публика в вагоне заворошилась. Каждый, кто имел у себя чемодан, вытирал его, так как в нем было у кого пуд, у кого полпуда муки, которая от встрясок вагона дала о себе знать: выскакивала мелкой пылью из сумок, сквозь замочные щели чемодана».
Виды мешочничества современники определяли также в соответствии со способами передвижения его представителей. В этом отношении на первом месте стоит вагонничество — путешествовали в вагонах или на их крышах (не следует путать с вагонничеством 1917 года). Часто упоминается в источниках гужевое мешочничество, иначе — обозничество. Термины «речное» или «озерное» по отношению к мешочничеству не применялись; наверное, из-за многообразия средств передвижения по рекам и озерам (говорили: путешественники на пароходах, баржах, лодках, плотах).
В то же время группы мешочников получали те или иные названия в зависимости от того, какой товар они везли в деревни или вывозили из нее. Под мешочниками в первую очередь понимали людей, перевозивших в мешках муку. Кроме того, к ним относили так называемых кусочников — потребителей, перевозивших «хлеб в кусках»; кусочниками в народе называли также тех посредников, которые продавали на рынках хлеб, доставляемый мешочниками. По мере усиления натурализации хозяйства разрасталось лоскутничество; этим термином обозначали мелкий обмен подержанных мануфактурных изделий на продукты питания. Существовали так называемые «картофельные мешочники» — весьма многочисленные, поскольку картофель все чаще заменял хлеб. В северо-западных губерниях распространился промысел такого рода: крестьяне привозили в Петроград по 20–40 бутылей молока и там разносили его по квартирам. Мешки ими — как и чемоданщиками — не применялись, но все равно их именовали мешочниками.
При этом способы добычи провизии в деревнях были разными — не только обмен или покупка. Многие горожане, не имевшие денег и товаров для обмена, нанимались батраками в хозяйства крестьян; полученные за работу мешки с хлебом они отвозили своим домашним. Тут речь идет о еще одной разновидности потребительского мешочничества.
Наконец, после августа 1918 г. появляются совершенно новые вариации изучаемого явления — полуторапудничество, отпускничество, двухпудничество; имеется в виду допущение властью перевозки полутора и двух пудов продуктов во время рабочих отпусков. Эти версии мешочничества возникали по причине заключения периодических перемирий на фронтах войны государства с мешочниками. О них мы подробно расскажем в свое время. Вместе с тем совершенно ясно, что многообразие форм и разновидностей нелегального снабжения — признак его живучести и приспосабливаемости в условиях суровых испытаний.
Теперь — о социальном составе мешочников. Сразу оговоримся, что плохо верится в преобладание среди них представителей «враждебных классов». Всей предшествующей жизнью последние были совершенно не подготовлены к тяжелейшей мешочнической деятельности. Между тем к «бывшим эксплуататорам» сплошь и рядом относили мешочников официальные большевистские пропагандисты в изучаемую эпоху, а в последующие советские времена — некоторые обществоведы. Например, в 1920-е гг. экономист Л. Н. Крицман писал, что, воюя против мешочников, пролетарское государство воевало «против крупного капитала». Вольных добытчиков хлеба он относил к дельцам «подпольной товарно-капиталистической экономики», непримиримо противостоявшим труженикам «официального пролетарско-натурального хозяйства».
Свою лепту в очернение облика нелегального торговца эпохи военного коммунизма внесли мастера культуры. Вспомним тип мешочника, выведенный в знаменитой кинокартине «Коммунист», снятой на студии «Мосфильм» в 1958 г. Это низкорослый, узкоплечий, суетливый, с бегающими из-за нечистой совести глазками деревенский «мироед», «упырь». Композиция кинопроизведения в полной мере соответствовала идеологической парадигме. Нравственно ущербный мешочник Федор Фокин выглядит совершенным ничтожеством в сравнении с сильным и волевым борцом-большевиком Василием Губановым. Автор уверен, не могло такое ничтожество с успехом преодолевать воздвигнутые перед ним бесчисленные преграды; например, прорваться с мешками на тормозах поездов, сквозь огонь и воду, из «хлебного города» Ташкента в голодную Москву. Кроме того, вспомним, что в конце концов губановы капитулировали перед нелегальной торговлей, отказавшись от военного коммунизма. Не случайно же эти фокины победили — пусть и на коротком промежутке нэпа. Но из кого на самом деле происходили мешочники?
В первую очередь нелегальные снабженцы — это крестьяне-середняки. Экономист периодов гражданской войны и нэпа Д. Кузовков, отвечая Л. Крицману, справедливо подчеркивал: «На крышах вагонов ездили не крупные капиталисты и не капиталисты вообще, а миллионы мешечников-крестьян». Численное преобладание последних объясняется тем, что положение с продовольствием в селах потребляющей полосы было критическим, худшим в сравнении с городской ситуацией. Значительная часть мешочников (около 40 %) происходила из крестьян-середняков северных и северо-западных губерний. Фактически данная цифра должна быть большей, поскольку крестьянские ходоки нередко выдавали себя за «рабочие делегации». Примечательно: мемуаристы обращали внимание на численное преобладание в 1918 г. в вагонах «мужиков с мешками на спине».
Второе место среди мешочников занимали рабочие; в таких промышленных регионах, как Иваново Вознесенская губерния, они стояли на первом месте. Вместе с тем по сравнению с крестьянами пролетарии в силу своей большей близости к власти имели и больше шансов избежать тяжелой мешочнической доли; в том числе и этим вызвано численное преобладание крестьян среди вольных добытчиков хлеба. Тем не менее спекуляция среди пролетариев распространялась и этот факт приводил советских историков в состояние некоторого смущения. В отечественном обществоведении мешочников-пролетариев называли «незначительной, наиболее отсталой частью рабочих». При этом не упоминалось о том, как заводчане проявляли классовую солидарность и на первых порах сообща боролись с гибельной продовольственной политикой, требуя на митингах и собраниях отмены хлебной диктатуры. Лишь после всего этого они прибегали к мешочничеству, которое в данном случае выступало формой сопротивления власти. Речь нужно вести не о мифической «отсталой части», а о людях, способных организоваться и выдвинуть четкие требования. В то же время благодаря стараниям американской исследовательницы Ш. Фицпатрик утверждается представление о том, что мелкая торговля на черном рынке и мешочничество вовсе не аномалия, а один из «нормальных» источников деклассирования рабочего класса (вместе с переселением в деревню и уходом в Красную Армию, в органы государственного управления).
Третья (по численности) группа — интеллигенция. Ее представители занимались исключительно потребительским мешочничеством в силу моральной и физической неприспособленности к перегрузкам, связанным с занятиями профессиональным ходачеством. Вот как характеризовал в 1971 г. эволюцию образа жизни определенной части дореволюционных интеллигентов советский историк: «Политическая близорукость вывела на толкучку и некоторых представителей интеллигенции, не нашедших еще своего места в строительстве нового общества». Однако время идеологических реверансов прошло и теперь следует признать, что на деле интеллигенция просто выживала. «Философ думает о пуде муки, — с горечью говорил русский писатель М. Осоргин, — художник сладострастно смотрит на кочан капусты и два помидора... Мы голодны, мы страдаем». Вовсе не «политическая близорукость», а необходимость выжить любым путем, заставляла представителей творческих профессий заняться мешочничеством. Профессиональные знания интеллигентов, звания, титулы, даже денежные накопления утрачивали свое значение. Интеллигентные хозяева богатых квартир успешно овладевали навыками переправки своего имущества в деревни. Вырабатывались товарные эквиваленты; мужская крахмальная рубашка, например, стоила полкилограмма сахара. Жена академика И. П. Павлова вспоминала, как крестьяне Петроградской губернии охотно меняли хлеб, творог и молоко на вещи.
Обратим внимание на противоречивость и особую сложность положения интеллигента-мешочника. Недавним работникам умственного труда было нелегко смириться со своим новым положением — абсолютно ничего общего с прежним не имевшим. «Перековка» (понятие из первых советских лет и десятилетий) была весьма продолжительной и мучительной. Однако, по словам дочери великого писателя А. Л. Толстой, тоже вынужденной заниматься нелегальным самоснабжением, в конце концов «люди, никогда не работавшие, научились... торговать, ездить на буферах, на крышах вагонов». Замечательные способности на мешочническом поприще проявил аристократ и основатель партии кадетов П. Д. Долгоруков. В июле 1918 г. он и его товарищи отправились из Москвы на пароходе в Рязань, где закупили по ценам вдвое ниже московских муку, крупу, окорока и, заплатив за сокрытие провизии пароходной прислуге, привезли все это богатство в столицу «несмотря на два обыска парохода из-за преследуемого мешочничества».
В особом положении оказались так называемые «гастролирующие профессоры». Как известно, новая власть открыла множество всевозможных учебных заведений и объявила свободный доступ в них. В провинциальных университетах квалифицированных преподавателей катастрофически не хватало. В итоге появилось немало профессоров, переезжавших из вуза в вуз. Из провинции они каждый раз привозили в свои голодные семьи мешки и чемоданы с продуктами. Время от времени власть заботилась о том, чтобы эти люди были обеспечены соответствующими проездными документами и местами в теплушках и вагонных купе. Поэтому иногда гастролирующие профессоры добирались до места назначения в комфортных условиях, а иногда терпели лишения вместе со всеми ходоками.