Родион Белькович. Кровь патриотов: введение в интеллектуальную историю американского политического радикализма. СПб.: Владимир Даль, 2020
Американский «коренной» (т. е. апеллирующий к принципам, на основе которых развивалась локальная политическая культура) радикализм в ХХ в. нашел свое воплощение в трех основных формах: традиционализме, антикоммунизме и либертарианстве. Эти течения представляли собой различные типы реакции на трансформации, которые претерпевала американская идентичность в новых технологических и экономических условиях.
Традиционалисты указывали на болезненные, античеловеческие, варварские черты, которые приобрел капитализм в индустриальный период. Радикализм традиционалистов состоял в требовании отказа от ставших уже привычными темпов технологического прогресса и роста материального благосостояния ради сохранения характерной для США культуры малых сообществ. Только децентрализация в духе идей Джефферсона вкупе с республиканским аграрным идеалом небогатого, но автономного фермера могли, с точки зрения традиционалистов, обеспечить сохранение особого американского образа жизни, стремительно исчезавшего под натиском тотальной унификации.
Антикоммунисты полагали, что основная угроза американскому образу жизни исходит не от нового режима индустриального производства и потребления. Наибольшую опасность они видели в идеологии социализма, скрытно проникавшей в США и отравлявшей политические элиты. Унаследовав этот конспирологический тип мышления у публицистов периода Американской революции, они продолжали поиск врага Города на холме за пределами его стен — в мировой социалистической закулисе, подконтрольной Москве. СССР стал для этого круга интеллектуалов новой империей зла, угрожавшей Америке точно так же, как ей угрожала Британия в XVIII в.
Однако третья группа радикалов — либертарианцы — пошла в своей критике современного общества значительно дальше. Эти наследники анархо-индивидуалистов XIX в. объявили врагом Америки само американское государство. Именно государство как таковое, а не технологический прогресс или коммунисты оказывалось той раковой опухолью, которая не была окончательно удалена в процессе Революции 1776 г. и вскоре смогла пустить метастазы авторитаризма. Разрастание этой опухоли было сопряжено с рядом судьбоносных исторических событий. В XVIII в. таким событием стало принятие Конституции США, а в XIX в. — Война Севера и Юга. В первом случае сопротивление росту государства пытались оказать антифедералисты, проигравшие, однако, в итоге политическую борьбу партии Гамильтона. События 60-х гг. XIX в., в свою очередь, породили в качестве идейной реакции последовательный анархо-индивидуализм Спунера и Таккера. Но больше всего свободе индивидов угрожал ХХ в. и прежде всего — Новый курс Франклина Делано Рузвельта, сознательно и открыто порывавшего с идеей минимального государства. Именно в сопротивлении этой новой волне авторитаризма и родилась самостоятельная социально-политическая и экономическая теория либертарианства.
Начало ХХ в. в США было ознаменовано жесточайшим столкновением двух противоборствующих доктрин экономической организации социума. Оборонительную позицию в этом конфликте занимали носители консервативных (для того времени) взглядов на экономику, отстаивавшие идеи свободного рынка и невмешательства государства в систему добровольных обменов. Однако все большее влияние на общественно-политическую жизнь приобретали сторонники нового подхода — «прогрессивно» настроенные реформаторы, заявлявшие о неспособности
неурегулированного рынка удовлетворить запросы современного общества. Экономический кризис, получивший название Великой депрессии, стал поводом для воплощения на практике новых экономических теорий. «Прогрессивные» экономисты обеспечивали академическую поддержку и придавали интеллектуальный вес Новому курсу Рузвельта. Тот же, в свою очередь, фактически наделил эти теории нормативным статусом, положив их в основу своей государственной политики.
С точки зрения некоторых историков, этот союз власти и академической среды поставил крест на консервативной экономической мысли — идеологический конфликт между адептами laissez-faire и сторонниками государственного вмешательства в экономику будто бы «был разрешен в теории, на практике и с точки зрения общественного мнения в пользу государства всеобщего благосостояния». Однако подобные оценки отражают прежде всего «официальную» интерпретацию результатов идеологической борьбы — ту версию интеллектуальной истории, которая поддерживается и воспроизводится в интересах государства и контролирующих его элит. Блицкриг, осуществленный этатистски настроенными экономистами в США, на деле встретил серьезное сопротивление консервативных интеллектуалов. Новый курс заставил носителей самых разных взглядов невольно объединиться для защиты традиционных американских ценностей: индивидуальной ответственности и личной автономии. Именно Новый курс стал наиболее существенным фактором, определившим картину политической жизни в США ХХ в. По отношению к политике Рузвельта, уводившей Америку в сторону от наследия индивидуализма, выстраивались новые идеологические векторы. Один из таких векторов, направленный назад, к принципам 1776 г., возник благодаря активной деятельности ряда авторов, получивших впоследствии название «старых правых».
К ним относились активисты движения за права южных штатов, консервативные республиканцы, а также бывшие сторонники усиления государственного вмешательства, считавшие, однако, что Новый курс зашел слишком далеко. Некоторые из старых правых готовы были остановиться на отмене Нового курса, другие же «надеялись на невероятное — восстановление старых добрых Статей Конфедерации». Это последнее, радикальное крыло движения составляли индивидуалисты, не приемлющие не только политику Рузвельта, но и всю динамику развития американской государственности с момента принятия Конституции США.
Этих индивидуалистов, последователей Лисандера Спунера и Бенджамина Таккера, считавшихся до Нового курса радикалами, «прогрессивная общественность» внезапно стала обвинять в отсталости, консерватизме и реакционности. В конце 1930-х гг. и особенно после начала Второй мировой войны подавляющее большинство либералов и социалистов, выступавших ранее против империализма и милитаризма, встало на сторону администрации Рузвельта и объявило войну против Германии и Японии священным долгом демократии. Те социалисты, которые оставались на антивоенных позициях, были обвинены в фашизме. Особенно усердствовала в этих обвинениях Коммунистическая партия США, чем способствовала вынужденному дрейфу вправо даже тех, кто ранее симпатизировал советскому проекту. В этих условиях радикальным индивидуалистам не оставалось иного пути, кроме как «стать в итоге правыми и стать союзниками консерваторов... которых они раньше презирали».
Журнал Генри Луиса Менкена «Американский Меркурий» (Аmerican Мercury) был одним из первых печатных органов старых правых. Сам Менкен, ведущий публицист своего времени, называвший себя «экстремальным либертарианцем», писал: «Любое государство по природе своей представляет собой заговор против выдающегося человека... Самый опасный человек для любого государства — это человек, который способен самостоятельно рассуждать о вещах без оглядки на царящие предрассудки и табу. Практически неизбежно он приходит к заключению, что государство, под властью которого он живет, бесчестно, ненормально и невыносимо, и, если он романтик — он пытается его изменить. И даже если сам он не романтик, он с готовностью распространяет недовольство среди тех, кто таковыми является...»
Примером такого человека, лишенного веры в возможность изменений, но готового распространять недовольство, был ровесник Менкена, публицист Альберт Джей Нок. Клинтон Росситер, анализируя состояние консервативной мысли в США середины ХХ в., писал:
«Хотя большинство современных правых — приверженцы индивидуализма, лишь немногие являются последовательными, идущими до конца индивидуалистами, людьми, готовыми довести эту доктрину до ее логического завершения: философской анархии. Отцом этой упорной группы был Альберт Джей Нок, чьи „Наш враг, государство” (1935) и „Мемуары лишнего человека” (1943) проповедовали евангелие такого laissez-faire, которое на самом деле было laissez-faire».
Альберт Джей Нок родился в 1870 г. в городе Скрэнтон, штат Пенсильвания. Вместо посещения начальной школы Нок читал Ксенофонта, Гомера, Вергилия, Цицерона и других классических авторов — латынь и древнегреческий он учил под руководством своего отца. Причем, как отмечал сам Нок, в занятиях не было никакой системы или расписания, образование было естественной частью его повседневной жизни. Вспоминая о своей юности, он писал: «Я глубоко благодарен за то, что в годы моего становления я никогда не имел контактов ни с одной институцией, подконтрольной государству; ни в школе, ни в колледже, ни в течение трех лет нерегулярной работы над диссертацией. Никто никогда не предпринимал попыток навязать мне прогосударственные взгляды».
Приобретя известность прежде всего как литературный критик, Нок с каждым годом все чаще обращался в своей публицистике к проблеме государства и политической власти. Еще задолго до начала Нового курса, в 1923 г., он опубликовал серию статей с кратким изложением теории Франца Оппенгеймера, в соответствии с которой государство представляет собой систему привилегий и других инструментов эксплуатации, возникающую из завоевания и установления монопольного контроля над землей. Соглашаясь с Оппенгеймером, Нок отмечал, что государство освящает своей санкцией те практики, которые в любой дpугой ситуации считались бы преступлением: убийства (войны и казни), разбой (налоги и сборы), мошенничество (монополии и привилегии). Нок, как и анархо-индивидуалисты, XIX в., делает закономерный вывод о том, что любое государство в истории — это бандит, который использует как грубые и затратные средства (армию и флот), чтобы защитить интересы своих бенефициаров, так и более доступные и незаметные механизмы (пошлины, налоги, франшизы, концессии, монополии), чтобы иметь источник дохода и на своей территории. Однако государство изымает у общества не только материальные ресурсы:
«Точно так же, как у государства нет своих денег, нет у него и своей собственной власти. Вся принадлежащая ему власть — это то, что отдает ему общество, и то, что оно периодически конфискует у общества под тем или иным предлогом; нет иного источника, из которого государство могло бы черпать власть. И потому любое приобретение государством власти, посредством дарения или захвата, означает пропорциональное уменьшение власти общества».
Конкретная форма государства — монархическая или демократическая — не имеет принципиального значения, так как не влияет на сущность явления. Именно поэтому ни одна революция в прошлом не смогла изменить ситуацию к лучшему, так как все они были политическими по своему характеру, т. е. направленными на перераспределение власти, а не на ее окончательное упразднение. Ненависть к государству как таковому, а не к конкретной его форме заставила Нока отмежеваться и от современных ему либералов: «Либерал верит, что государство в сущности своей социально, и он всецело стремится улучшить его при помощи политических средств... Радикал же, с другой стороны, верит, что государство в основе своей антисоциально». Либерал, требующий видоизменения государства, только затуманивает взгляд обывателя: «Обратите внимание, например, что о фашизме, нацизме, сталинизме говорят так, будто они не являются тремя сторонами одной и той же вещи и будто рузвельтизм не был четвертой ее стороной. Фундаментальная вещь здесь — государство».
В отличие от либералов, господствующие элиты прекрасно осознают отсутствие принципиальной разницы между режимами, суть которых всегда одна — эксплуатация. Идеологическая борьба — лишь способ достижения и удержания власти с помощью более или менее привлекательной для населения риторики. Никакой последовательности и принципиальности от политиков ждать не приходится. Нок иронизировал, в частности, над тем, что американская пропаганда никак не может решить, «товарищ Джо и его бандиты — это хорошие люди или плохие люди... Официально от нас ожидают некоторой холодности по отношению к Джо, но никто не смеет явно высказываться ни за, ни против, пока существует призрачная возможность, что Джо в какой-то момент может где-то создать проблемы для Гитлера. Если бы он это сделал, наши дервиши, конечно, начали бы отращивать ему крылья со скоростью дюйм в минуту, но Джо — раздражающий парень, который, кажется, не особенно беспокоится о том, что мы о нем думаем, что само по себе является самым смертельным оскорблением из всех, которые он только мог нанести нашей национальной гордости».