Две недели спустя, в Севилье, Фалько допил вторую порцию вермута, взглянул на часы, оставил на столике пять песет — бар в отеле «Андалусия Палас» был очень дорогой, — взял с соседнего стула свою шляпу и поднялся. Седовласый официант почтительно наблюдал за его манипуляциями.
— Сдачи не надо.
— Премного благодарен, сеньор.
— И «да здравствует Испания!»
Официант взглянул на него в растерянности, силясь понять, провокация это или просто шутка. Посетитель по виду никак не принадлежал к тем, кто ходил по городу с портупеей через плечо и кобурой на боку, в голубой рубашке или в красном берете, брал под козырек или вскидывал руку в фалангистском приветствии. Глаз у официанта был наметанный: этот импозантный господин в элегантном коричневом костюме, в шелковом галстуке, с платочком, торчащим из верхнего кармана, никак не вписывался в образ современного патриота.
— Ну, да, разумеется, да здравствует... — осторожно, с легкой запинкой отозвался он.
Должно быть, он видел, как арестовывают или расстреливают на месте тех, кто оказался неосторожен. Пуганая ворона, подумал Фалько, куста боится. И при виде такого благоразумия спросил себя, какая же, наверно, неимоверная классовая ненависть скопилась под белой курткой этого пожилого официанта, столько лет подававшего вермут молодым севильским хлыщам. И не потому ли восемь месяцев назад, после военного мятежа, он сохранил работу и жизнь, что вовремя разорвал свой профсоюзный билет и благоразумно кричал «ура!» победившей стороне. Может быть, даже на кого-то донес, поскольку это был самый простой способ обезопасить себя в этом городе, где националисты особо свирепствовали в рабочих кварталах и в кругах республиканцев: с 18 июля было расстреляно три тысячи человек. И Фалько никак не удавалось отделаться от этой мысли, и всякий раз, встречая выжившего (откуда бы и кем бы он ни был), спрашивал себя, какую именно гнусность совершил тот, чтобы уцелеть.
Он улыбнулся официанту как сообщнику, поправил узел галстука и вдоль красивых изразцовых стен двинулся к вестибюлю через центральный двор, в окна которого щедро лились потоки солнечного света. И он окутал Фалько, и вдохнул в него какую-то радость жизни. Впрочем, Севилья неизменно грела ему душу смесью прошлого, настоящего и будущего. Он прибыл сюда только сегодня утром, подчиняясь телеграмме адмирала, выдернувшей его из Лиссабона: «Спешно завершите начатое. Срочно требуется ваше присутствие в Саламанке». Однако проведя целый день в машине и примчавшись в Саламанку, Фалько узнал от Марили Грангер, секретарши адмирала, что неотложные дела вызвали того в Севилью. Сказал, что встретится с тобой там, добавила Марили. И как можно скорей. Велел остановиться в отеле «Инглатерра» и ждать указаний.
— А зачем, не знаешь? — спросил Фалько.
— Понятия не имею. Сообщат, когда шеф сочтет нужным.
Фалько послал Марили свою лучшую улыбку — и без малейшего отклика. Адмиральская секретарша, образцовая жена и мать, миловидная, хоть и бесцветная, была замужем за морским офицером, поднявшим с националистами мятеж на «Ферроле», и ко всему, что не касалось неукоснительного исполнения долга —патриотического, служебного и супружеского, — оставалась совершенно нечувствительна. Даже чары Фалько на нее не действовали. А точнее, именно к нему она была подчеркнуто безразлична.
— И ты мне ничего не расскажешь? — допытывался он.
— Ни словечка, — она продолжала стучать по клавишам пишущей машинки, словно не замечая его. — А теперь убирайся и не мешай мне работать.
— Послушай... Когда же мы пойдем пить чай с пирожными?
— Если не забудешь позвать моего мужа — как только захочешь.
— Злючка-колючка.
— А ты прощелыга.
— Горько мне слышать такое, Марили.
— Да что ты говоришь?
— Я безобидней плюшевого мишки.
— Другим вкручивай.
...Когда Фалько прибыл в Севилью, отель «Инглатерра», где на фасаде еще виднелись отметины прошлогодних уличных боев, был переполнен постояльцами. Мест не было ни в «Мажестике», ни в «Кристине». И, воспользовавшись этим, он остановился в «Андалусия Палас», самом дорогом и роскошном в городе: здесь за номер брали 120 песет в сутки, а клиентуру составляли высшие офицеры франкистской армии, германского легиона «Кондор» и итальянских добровольческих частей, воевавших на стороне националистов; крупные бизнесмены — среди них было много немцев, интересующихся железной рудой и вольфрамом, — а также люди, связанные с местной олигархией.
В конце концов, его расходы оплачивает НИОС, и адмирал (особенно если будет в духе) его прикроет. «Забыли, с кем дело имеете? — скажет он, как не раз уж бывало, начальнику финансовой службы, щуплому, близорукому и неподкупному лейтенанту Домингесу, когда тот в очередной раз начнет возмущенно потрясать пачкой счетов. — Его ж, пижона, хлебом не корми, только дай повыпендриваться, пыль в глаза пустить. Но в своем деле он гений! Величина! А мне главное — эффективность! А этот прохвост эффективен, как наточенная и направленная бритва, наделенная разумом! А потому будем считать, что предоставляем ему беспроцентный безвозвратный кредит, или, говоря вашим языком, субвенцию. И прошу вас, лейтенант, смените выражение лица и не делайте вид, что оглохли! А если даже так — читайте по губам! Это мой приказ».
Фалько улыбался, вспоминая адмирала, покуда шел к лестнице из вестибюля, где небрежно кивнул портье, которого подкармливал щедрыми чаевыми, не в последнюю очередь и потому, что тот был осведомителем Фаланги. Он уже спускался по ступеням парадного входа, как вдруг лицом к лицу столкнулся с парой, которая только что вылезла из «линкольна-зефир» и теперь шла ему навстречу.
Почти машинально он сперва обратил внимание на женщину, оглядывая ее снизу вверх: отличного качества туфли... стройные ноги в шелковых чулках... дорогая сумочка... темное платье, прекрасно сидевшее на статном теле. Нитка бирюзы на шее. И вот наконец из-под узких полей шляпки с фазаньим перышком на него с удивлением взглянули зеленые глаза Чески Прието.
— Доброе утро, — благожелательно-нейтральным тоном произнес Фалько, прикоснувшись к собственной шляпе.
И собрался уж, не останавливаясь, идти дальше, как заметил, что кавалер — он был в военной форме — обратил внимание на глубокую растерянность своей дамы. Тогда Фалько вгляделся повнимательней и узнал Пепина Горгеля Менендеса де ла Вегу, мужа Чески. Это меняло дело.
— Какой сюрприз.
Фалько снял шляпу и уверенно принял затянутую в душистую лайку руку женщины. Потом обернулся к мужу и представился:
— Лоренсо Фалько. Мы, кажется, встречались с вами.
Он учтиво улыбался. Это была лучшая его улыбка из арсенала адюльтерного лицемерия, хотя в данном случае плод был еще так зелен, что снимать урожай предстояло не скоро. Пепин Горгель, поколебавшись минуту, кивнул и без особой приветливости протянул руку.
— Не помню.
Сказано было сухо и высокомерно, в свойственной этому господину манере. Граф де ла Мигалота, испанский гранд, вспомнил Фалько. Родом из Хереса, как и он сам: их родители владели на паях одним и тем же казино и стрелковым клубом. Человек влиятельный. Надменный мерзавец в мундире, под ручку прогуливающий по Севилье заветный трофей – супругу. До войны Фалько пересекался с ним то в клубах фламенко, то в казино, то в дорогих борделях и знал, что Горгель — распущенный, порочный и жестокий богач — совершенно не заслуживает женщину, которую сейчас ведет под руку. Бог даст, утешил себя Фалько, кто-нибудь всадит ему пулю в лоб, если война продлится еще немного. Бац, и все. Регуларес — это ударные части, пушечное мясо. Ческе исключительно пойдет траур, подумал он и по-мальчишески возбудился, представив, как будет раздевать ее, как вслед за рубашкой темного шелка стянет черные чулки с длинных стройных ног. И эта цепочка с крестиком в ложбинке меж грудей... Черт побери, чего там валандаются красные — палят много да все без толку, олухи. Мазилы.
— Я учился в колледже вместе с вашим братом Хайме, — сказал Фалько. — А с вами как-то раз встретились в Мадриде, в ресторане «Ор-Компон». И потом еще в Чикоте.
— Вполне возможно.
Горгель, укрывшись за своим лаконизмом, как за бруствером окопа, с подозрением рассматривал Фалько. Наверняка до него доходили слухи о связи Чески с этим красавчиком, у которого улыбка — хоть сейчас на рекламу зубной пасты «Марфиль». Горгель был очень высок ростом, худощав, с элегантными манерами, носил усы, кокетливо подстриженные, как у Кларка Гейбла. Загорелое лицо, нашивка с тремя капитанскими звездочками на груди, фуражка с красным околышем, мундир зеленовато-защитного цвета и высокие сапоги, начищенные до такого ослепительного блеска, что казались антрацитовыми. «Будь с ней поосторожней, — еще в Саламанке предупреждал Фалько адмирал, имея в виду Ческу. — Дамочка очень разборчивая: любовников у ней мало и все — птицы высокого полета. Это кое о чем говорит в нашей нынешней католической Испании, где так трясутся над приличиями и даже развод почитают смертным грехом. Кроме того, муж при пистолете, так что умерь свою склонность утешать томящихся в разлуке офицерских жен. Это может тебе выйти боком или еще откуда-нибудь».
— Имел честь познакомиться с вашей супругой в Саламанке, — спокойно произнес Фалько, краем глаза перехватив ее предостерегающий взгляд. — Меня представил ей ваш брат Хайме. Как он, кстати, поживает?
Лицо Горгеля немного смягчилось. Жив-здоров, ответил он. По крайней мере, если судить по его последним письмам. Его перевели из-под Мадрида в окрестности Теруэля.
— А вы? — осведомился Фалько. — В отпуске сейчас?
— Мне дали неделю по семейным делам. После Харамы.
Фалько заинтересованно вздернул бровь. В Хараме произошло едва ли не самое кровопролитное сражение этой войны. Добровольцам из коммунистических интербригад под началом испанских офицеров противостояли мавры-регуларес, вынесшие основную тяжесть боев. Потери были огромны.
— Вы были под Харамой?
Горгель с непомерной заносчивостью дернул усом:
— Был.
— И что же, там в самом деле так ужасно, как об этом пишут газеты?
— Может, еще и похуже.
— Вот как... Рад, что вы можете рассказать об этом.
— Спасибо, – искра недоверия мелькнула в глазах Горгеля. — Я вижу, вы в штатском... Вы что, не в армии?
Фалько почувствовал на себе взгляд Чески.
— Нет, я другими делами занят... Бизнесом.
Недоверчивость сменилась неприязнью.
— Да уж вижу.
— Импорт-экспорт... — Фалько намеренно подпустил цинизма. — Продукция самого высокого спроса и всякое такое... Поверьте, не только в окопах защищают Испанию от моровой язвы марксизма.