Вечер. Ребята расходятся по домам, к уюту, который создают их родители, каким бы он ни был, и я уверен, что ночью их ожидает спокойный сон.
Но не меня. Я привел себя в порядок, вытер потное тело полотенцем, которое знавало лучшие времена, вышел в освежающую вечернюю прохладу, и тут же случились два события. Сначала мне звонит явно обеспокоенная Мариса.
— Что стряслось?
— У меня какое-то предчувствие. Должно произойти что-то страшное.
Ее голос срывается, и я чувствую через гаджет мощь ее нервного напряжения.
— Ничего удивительного, что-то страшное происходит постоянно.
Я пытаюсь напустить на себя беспечность, но не получается.
— Какой-то школьник. Почему-то мне кажется, твой ученик. Случилось что-то плохое. Я это чувствую. Проверь, пожалуйста. И пожалуйста, поосторожнее.
Я уже слыхал о ее «предчувствиях», о ее шестом чувстве — она будто старая, больная ревматизмом собака перед дождем: сначала ощущает всем нутром, а потом уже подает голос.
Однако я не успеваю обдумать ее просьбу, потому что передо мной кое-кто появляется. Я мог бы и предвидеть.
Опять эти две девицы.
Почему вечно эти две? Чем я привлек их внимание? Одно дело, когда школьница втрескается в учителя, но подобное необъяснимое поведение — нечто совсем иное.
В темноте их глаза поблескивают, как у кошек или у тех безумных, истерично шипящих рысей, с которыми можно столкнуться на юге, а кожа у них еще бледнее, чем в прошлый раз, пугающе бескровная.
Безупречный унисон, все те же призрачные голоса:
— Вы — тот самый! Вы — тот самый!
Все это словно в трансе, монотонно, медленно. Мы это уже проходили.
— Вы — тот самый! Вы — тот самый!
Даже не знаю, испугаться мне, возмутиться, преисполниться отвращением или просто рассмеяться над нелепым спектаклем, что разыгрывается передо мной.
— Вы — тот самый! Вы — тот самый! Вы — тот самый! Вы — тот самый!
— Девочки, я не знаю, зачем вы сюда пришли. Но, думаю, вам лучше отправиться домой. Уже поздно. Я устал после тренировки и думаю, всем нам лучше пойти и немного отдохнуть. Если вы хотите обсудить учебные вопросы, то…
— Мы не собираемся ничего обсуждать, — говорит Сиори.
Так вроде бы ее зовут?
— Никаких обсуждений, — говорит ее подружка, Маки.
Так вроде бы ее…
— Больше нет времени на обсуждения. Вы — тот самый, кого мы выбрали, и нам пора довести дело до конца.
Когда она произнесла «до конца», мне показалось, что планета в очередной раз заворочалась, а может, так оно и было.
— Я серьезно. Все это зашло малость далековато.
Холодный октябрьский вечер — ведь еще октябрь? Время здесь тянется так медленно — кажется, будто этот месяц длится уже целую вечность.
Надо поосторожнее. Только так и можно общаться с ненормальными. Они способны воспламениться от одной искорки. Эти молодые львицы вот-вот зарычат на меня. Неважно, чем они одержимы — я вообще не знаю, чего ждут, жаждут и желают женщины, особенно молодые, — но знаю, что должен поостеречься. Вот и все, что я знаю.
Холодный октябрь, колючий воздух, но этим двум передо мной, похоже, и дела нет: мои глаза чуть не вылезают из орбит, когда обе они начинают раздеваться.
— Не знаю, что, по-вашему, вы делаете, но…
— Томбо, вам пора овладеть нами, вон там, за этими деревьями, и удовлетворить нас. Изнасилуйте нас обеих, но наполните меня, наполните меня своим семенем.
Все это говорит Сиори, та, что повыше, еще более тронутая (если такое возможно), чем та, что пониже, мелкая проказница.
— В вас вся надежда человечества. Остальной мир позабыл о нас, но под вашим руководством мы, возможно, сможем начать все заново, создать новый порядок. Вам ведь понравится, правда? Порядок. Привести мир в должное состояние. Я могу стать вашей женой. Я знаю, что ваша жена чувствует себя плохо и на поправку не идет, пусть я буду вместо нее. Я все разведала. Я знаю, что вам нужна спутница. Знаю, что вам нужно.
Понятия не имею, где они всего этого набрались: этот причудливый язык, эти диковинные мысли — и откуда им известно о моей семье? И эти призрачные голоса, откуда…
Все это очень настораживает, этот переход от девичьей влюбленности к чему-то поистине… пугающему. Им обеим всего по шестнадцать лет, я знаю, и однако…
Откуда они… как они разузнали о моей жене?
— Все это зашло чересчур далеко! Если вы сейчас же не оденетесь, мне придется позвонить в полицию, и тогда…
— Полиция, как и все остальное, давно сгинула. Только мы и остались, Томбо. Все зависит от нас. Вы должны соединиться с нами. Наполнить своим семенем. Мы начнем все заново, такую кашу заварим — новое селение, новая страна, и вы во главе. Придумаем себе герб. Стрекозу. На футболках. Я отлично режу футболки. Я умею шить.
Шить? Во главе?
Почему они меня так называют? Никто меня так не называет. Меня зовут не так. Меня зовут…
— Вы нас слушаете?
— Тогда вашим родителям. Я позвоню вашим родителям.
Я хочу, чтобы они обращались ко мне правильно, называли меня правильным именем, хочу напомнить им, что когда-то эта страна славилась соблюдением приличий, всеобщей учтивостью, но сейчас не самое подходящее время для лекции, на повестке вопросы поважнее. Обе они голые, с каждой минутой холодает, и если они поскорее не оденутся, то простудятся насмерть.
— Здесь не поймать сигнал, любовь моя, — говорит Сиори. — И откуда вы узнаете номера наших родителей? Они сами собой проникнут вам в голову, как по волшебству? Волшебные номера, Томбо? Ведь наверняка не все родители занесены в этот ваш маленький девайс?
Та, что пониже, Маки, смеется. Смеется надо мной. Проказливая крошка. Так вот чем я стал? Посмешищем. Похоже, так и есть. К этому все и шло. С самого начала.
Она дрожит. Ей нелегко приходится. Однако обе стоят на своем.
— Давайте. Идите к нам.
Маки, да, так ее зовут, Миками Маки, вся дрожит, но держится мужественно. Это тебе не среднестатистические подростки. Они упорные. Если бы я знал, что за темные реки протекают у них внутри, если бы мог…
Я похлопываю себя по нагрудному карману, обшариваю все свои карманы.
Они хотят, чтобы я посмотрел на их тела, тактика слишком очевидная. Вместо этого я пристально смотрю им в глаза. От одной пары мерцающих глаз (что за устройство у них внутри? прибор ночного видения?) перехожу к другой паре мерцающих глаз. Маки дико склабится, несмотря на дрожь, неукрощенная, неукротимая, и кажется, что она будет рада, если прямо сейчас или сама убьет кого-нибудь, или кто-нибудь убьет ее. Что такое с этими двумя? Как так получается, что с любым своим учеником я могу сохранять хладнокровие, а когда появляются эти суккубы, моя кровь вскипает. Что за чертовщина, что за…
— Давайте.
Красной нет. Нет красной. Нет даже желтой. Куда делись мои карточки? Как мне вести игру?
Я почти готов поддаться. Почти готов покориться. На миг едва не теряю хладнокровие. Смотрю на их тела, пробегаюсь взглядом по упругой коже, что обтягивает их юные кости, и глаза предают меня, вопреки всем моим усилиям — их не оторвать от их стройных фигурок (глаза вращаются в орбитах? голова кружится от смущения?), и я почти, почти готов уступить. Но я спасен. В самый последний момент.
Моя шлюха.
Рядом со школой, на темной пустоши появляется Марина, выходит на опушку леса, где может произойти все, что угодно, где может начаться сказка — или скорее закончиться.
Марина возникает внезапно, она выглядит выше обычного, а длинное непромокаемое пальто свисает с ее худощавого тела, словно плащ супергероя, двигается она плавно, как Майя. Все хорошие женщины — супергерои.
Как?
Почему она здесь?
— Вышла прогуляться, господин Важка. Услышала молодые голоса. И подумала, что происходят какие-то неприятности.
Шлюха Марина знает толк в неприятностях. У нее на них чутье. Она, разумеется, ввязывалась в них бессчетное количество раз; да и сейчас ввязывается.
Но я рад, что вижу ее.
— Какие-то проблемы?
Только сейчас она обращает внимание на двух девиц, быстренько спрятавшихся за моей машиной, замечает их мерцающие глаза, звериные глаза, исполненные страха.
— Что это за девицы? Почему голые?
Не знаю, хочется ли Марине засмеяться или нет, ситуация такая нелепая (добро пожаловать в мою жизнь), но на ее лице сосредоточенность, которую сменяет гнев — будто это я виноват.
— Что здесь творится, господин Бродяжка?
Мое имя опять изменилось; я не знаю о себе ничего, да и вообще ни о ком. Горестная повесть.
— Эти две злыдни давно меня преследуют, а сейчас пытаются…
Пытаются что? В сущности, я не знаю, не знаю, что они пытаются сделать. Вид у меня виноватый. Наверное. Наверное, это у меня на лице написано. Не так ли зачастую выглядят невинные? Будто они виноваты. Хотя вообще ничего не сделали. Просто занимались своими делами. Вот как оно происходит? Сегодня выходишь прогуляться. А завтра ты преступник. Подобные книги читал мой отец. Мрачные европейские повествования о людях, которые попадают во всевозможные передряги; но ведь никто никогда не представит себя в сходном положении. Я просто вышел прогуляться. Именно так и было, когда волны…
Раздается шипение. Дикие кошки еще не утратили своего задора. Натянув кое-что из одежды, они двинулись навстречу Марине. Шипят на нее. Будто звери, вышедшие из леса и готовые ввязаться в схватку, такую манящую. Дрожь прекратилась. Внезапно они уподобились пламени, теплящемуся на холоде. Они готовы к схватке: тянут вперед худенькие ручонки, пальцы скрючены, будто когти, длинные ногти жаждут крови.
Чьей-нибудь крови. Марининой? Моей?
Я хочу всего лишь забраться в машину, вернуть ее к жизни, услышать привычное фырчание и согреть свои усталые кости. Довольно с меня, довольно всех этих дурацких историй, я буду просто счастлив убраться отсюда, уехать подальше, подальше от этой сцены, подальше от всех этих сцен, в которых мне приходится участвовать.
Но я застыл на месте. У Марины есть необходимый опыт, она уже навидалась всяких схваток и увидит еще, а если опыта окажется недостаточно, у нее есть зонтик.
Две дикие твари крадутся вперед. Источают странный жар, испускают странные животные звуки, издают стоны и мяуканье.
Сиори внезапно достает ножницы. Где она их прятала? Как собирается использовать? Это все, что есть при ней?
Марина держит зонтик, как ружье; целится в них. Я это уже видел? Зачем все эти повторы? Так уж повелось в нашей стране — все возвращается к тебе: если ты видел одну громадную, вставшую стеной волну, считай, что видел их все.
Ну так в ком больше дьявольщины? В злобнолицей ведьме с зонтиком на изготовку? Или в двух предвестницах рока, в этих…