Этель Лина Уайт
Этель Лина Уайт (1876–1944) — британская писательница, прославившаяся своими психологическими детективами и триллерами. В 1930–1940-е гг. Уайт принадлежала к самым популярным авторам как в Великобритании, так и в Америке, но сегодня ее произведения вспоминают гораздо реже, чем, например, произведения ее современницы Агаты Кристи.
Этель Уайт родилась в городе Абергавенни в Уэльсе. Писательством она увлекалась с детства, но до того, как целиком посвятить себя литературе, работала в министерстве пенсий в Лондоне. Ее первый детективный роман («Погасите свет») вышел в 1931 году. Уайт написала 17 книг, из которых самыми известными стали «Некоторым нужно поберечься» (1934) (триллер о молодой сиделке, нанятой на работу в провинциальный город, где на женщин нападает серийный маньяк) и «Колесо крутится» (1936) (в этом детективе девушка расследует таинственное исчезновение из поезда ее попутчицы). Их популярности немало способствовали удачные экранизации. Первый роман был перенесен в кино в 1945 году, название было заменено на «Винтовая лестница». Экранизация была отмечена номинацией на «Оскар» за лучшую женскую роль второго плана. Еще более успешной была киноадаптация второго романа: ее осуществил Альфред Хичкок в 1938 году, фильм вышел под названием «Леди исчезает». Он был включен Британским институтом кино в список ста лучших британских фильмов. В 2000-х и 2010-х гг. были сняты новые экранизации романа «Колесо крутится».
На русский язык переведены два самых известных романа Уайт, а также романы «Когда он умер в первый раз» (1935), «Она растворилась в воздухе» (1941).
Этель Лина Уайт
Восковые фигуры
Соня сделала первую запись в своем блокноте:
Одиннадцать часов. Свет погас. Смотритель только что запер дверь. Я слышу эхо его шагов в коридоре. Они становятся все тише и тише. И вот — ни звука. Я одна.
Она перестала писать и огляделась по сторонам. Сквозь высокое окно под самым потолком проникал свет уличного фонаря, и казалось, что зал полон людей. По выражениям лиц этих мужчин и женщин можно было угадать их крутой нрав и острый ум. Одни стояли группами, погруженные в беседу, другие сидели в одиночестве.
Но они не двигались и не говорили.
Когда Соня видела их в прошлый раз в свете электрических ламп, это были обыкновенные восковые фигуры, и некоторые из них имели весьма потрепанный вид. Черный бархат, которым были обиты стены галереи, тоже выглядел безвкусно и был покрыт слоем пыли.
Фигуры в нишах напротив окна изображали поучительные сцены, аллегорически повествующие о Пороке и Добродетели. Прямо перед закрытием галереи Соня скользнула в одну из этих ниш, чтобы спрятаться и остаться в зале на ночь.
Это не составило большого труда. Смотрителю стоило только потрясти колокольчиком, и публика, состоявшая из нескольких парочек, поняла его намек и поспешила к выходу.
Едва ли кто-то рискнул бы оказаться запертым в галерее, поскольку в последнее время Собрание восковых фигур Олдхэмптона приобрело зловещую репутацию. Основанием для этого послужила участь приезжего коммивояжера, который перерезал себе горло в Зале ужасов.
С тех пор еще двое в разное время провели в галерее ночь, а наутро их обнаружили мертвыми.
В обоих случаях было вынесено заключение «естественная смерть вследствие сердечной недостаточности». Первой жертвой был местный олдермен — он страдал от алкогольной зависимости и не отличался крепким здоровьем. Второй — его близкий друг — был тщедушным человечком, мучился астмой и повредился в уме от чрезмерного увлечения спиритизмом.
Хотя совпадение этих трагических происшествий и всколыхнуло изрядное количество местных суеверий, большинство полагало, что причиной обеих смертей стала сила воображения вкупе со зловещей обстановкой. Жертвы позволили восковым фигурам запугать себя до смерти.
Соня пришла сюда, в галерею, чтобы проверить правдивость домыслов.
Восковая фигура Мадам Тюссо в Музее Мадам Тюссо в Лондоне.
Она была новой сотрудницей «Олдхэмптон Газетт». Соня кипела энергией и не делала тайны из своих писательских амбиций, и никакая работа ее не пугала. Ее рассуждения то забавляли коллег, то нагоняли на них скуку, но все признавали, что ее появление стало для редакции глотком свежего воздуха. Что же до ее блестящего будущего, то они рассчитывали, что молодой Уэллс — редактор спортивного раздела — быстро и безболезненно избавит от нее журналистику.
В канун Рождества Соня посвятила их в свой план: провести в галерее восковых фигур последнюю ночь уходящего года.
— Имейте в виду, — заявила она, — я не из пугливых, и у меня довольно чуткое восприятие, так что я смогу описать, как воображение влияет на нервную систему. Я намерена записывать свои впечатления каждый час, пока они еще совсем свежие.
Подняв голову, она внезапно заметила в глазах Хьюберта Поука завистливый огонек.
Когда Соня пришла работать в газету и оказалась единственной женщиной в штате, она беспокоилась, что начнутся непрошеные ухаживания. Но первым чувством, которое вызвало ее появление, оказалась ненависть.
Поук ненавидел не лично ее, а то, что она представляла противника, который сражался с ним в битве за выживание и численно превосходил его собственный пол. Он к тому же побаивался ее: она была непознаваемой стихией и вопреки всякой справедливости владела оружием очарования.
До ее прихода звездой «Газетт» был Поук. Положение в штате питало его тщеславие и удовлетворяло его скромные амбиции. Но Соня перетянула одеяло на себя. Она уже не раз опережала его, выхватывая сенсацию у него из-под носа, и ему пришлось признать, что своим успехом она обязана большей сообразительности.
Некоторое время назад он подумывал о том, чтобы провести ночь в галерее восковых фигур, но знал, что ему недостает хладнокровия, чтобы выдержать подобный эксперимент, и это его останавливало. В последнее время Поук стал подвержен вспышкам гнева, во время которых он ощущал во рту резкий жгучий привкус, похожий на привкус крови. Он знал, что виной тому была зависть к Соне. Эта зависть почти превратилась в манию и едва ли не толкала его на убийство.
Пока идея репортажа из злосчастной галереи только зрела в его мозгу, Соня влезла со своим готовым планом.
Едва сдерживаясь, он слушал, как выпускающий редактор предостерегает Соню.
— Хорошая идея, мисс, но подобный опыт может оказаться вам не по силам. Вы не представляете, насколько жуткими бывают такие огромные безлюдные помещения.
— Так и есть, — кивнул молодой Уэллс. — Я однажды провел ночь в доме с привидениями.
Соня поглядела на него с присущим ей любопытством. Он был невысок, коренаст и смущенно улыбался, что очень ее подкупало.
— Вы что-нибудь видели? — спросила она.
— Нет, я поспешил убраться оттуда до того, как началось самое интересное. Струсил. Посидев немного в подобном месте, начинаешь воображать себе невесть что.
И тут в дискуссию вступил Поук, представив свою собственную теорию загадочных смертей.
Сидя в одиночестве в безлюдной галерее, Соня предпочла забыть его слова. Она решительно отгоняла их от себя, пока располагалась на ночь.
Первым делом она подошла к фигуре кардинала Уолси и бесцеремонно задрала его тяжелую алую мантию. Из-под многочисленных складок Соня извлекла подушку и чемоданчик, которые спрятала там раньше тем же вечером.
Она знала, что на рассвете похолодает, и пронесла в музей теплое белое пальто, перекинув его через руку. Она натянула его, положила подушку в угол, уселась и стала ждать.
Теперь, когда свет погас, галерея стала казаться куда более таинственной. Куда ни глянь, она расходилась непроглядными темными тоннелями. Но ничего жуткого в этом не было, не были жуткими и фигуры, которые представляли собой ничем не примечательное собрание исторических персонажей. Даже в примыкавшем к галерее Зале ужасов никаких ужасов не наблюдалось — лишь несколько почтенных на вид отравителей.
Соня весело улыбнулась стоявшим в ряд восковым фигурам, на которые падал свет уличного фонаря.
— Так значит, вы и есть местные злодеи, — пробормотала она. — Немного погодя, если верить моим коллегам, вы начнете выкидывать неприятные фокусы, чтобы заставить меня поверить, что вы живые. Я предупреждаю, старички, со мной этот номер не пройдет… А теперь, пожалуй, нам пора познакомиться. Лучше знаешь — меньше боишься.
Она обошла фигуры, приветствуя каждую дерзким или критическим замечанием, после чего вернулась в свой угол и открыла блокнот, готовая записать свои впечатления.
Двенадцать часов. Первый час пролетел почти незаметно. Я ошиблась. Записывать решительно нечего. Ничего не происходит. Восковые фигуры кажутся совершенно обыкновенными, нет в них ничего гипнотического. По правде говоря, они даже чересчур дружелюбны.
Соня вышла из своего угла, чтобы сделать запись при свете, струившемся сквозь окно. Курить в здании было запрещено, и, чтобы не поддаться соблазну, она оставила и сигареты, и спички на рабочем столе.
Сейчас Соня жалела, что не взяла спички. Не помешало бы еще немного света. У нее, правда, был электрический фонарик, но его она берегла на случай крайней необходимости.
Фонарик Соне одолжил молодой Уэллс. Когда они выходили из редакции, он захотел поговорить с ней с глазу на глаз.
— Вы видели, как Поук пялился на вас? Не переходите ему дорогу. Он негодяй. Такой бы пустил саван матери на тряпки. К тому же он злой как черт. Он выбросил на улицу своего бедного щенка, чтобы не раскошеливаться на разрешение.
Разрешение на собаку, выданное в Глазго в 1906 году
От негодования Соню бросило в жар.
— Что ему поможет, так это хорошая доза крысиного яда, — заявила она. — Что стало с несчастным щенком?
— О, с ним все в порядке. Он оказался славным малым и нашел себе такого же беспородного приятеля.
— Это вы о себе? — спросила Соня, и ее взгляд вдруг смягчился.
— А я похож на беспородного пса, да? — ухмыльнулся Уэллс. — Ну что ж, по крайней мере, у щенка будет Рождество получше, чем в прошлый раз, когда Поук ушел и оставил его сидеть на цепи… Мы оба собираемся есть и пить без меры. Вы ведь тоже одна. Составите нам компанию?
— С большим удовольствием.
Хотя погода в тот вечер была теплой и сырой, приглашение пробудило в Соне рождественское настроение. Казалось, тень Диккенса витала над прохожими на улицах. Красноносый Санта-Клаус восседал у сверкающей елки около магазина игрушек. В окнах висели блестящие шарики и цветные бумажные гирлянды. Прохожие, нагруженные пакетами, обменивались поздравлениями.
— Веселого Рождества.
Смущенная улыбка молодого Уэллса говорила о том, что и он поддался праздничному настроению. Когда он повернулся к Соне, глаза его блестели.
— У меня идея. Не ждите окончания праздников, чтобы написать о восковых фигурах. Идите туда сегодня же вечером, и пусть это будет рождественский репортаж.
— Так я и сделаю, — сказала Соня.
И тогда он сунул ей в руку фонарик.
— Я знаю, вы принадлежите к сильному полу, — сказал он. — Но даже ваши нервы могут сдать. Если так случится, посветите этим фонариком под окном. Вытяните руку над головой, и свет будет виден с улицы.
— И что тогда? — спросила Соня.
— Я разберусь с этим несчастным смотрителем и выпущу вас.
— Но как вы увидите свет?
— Я буду на улице.
— Всю ночь?
— Да. Я там сплю, — ухмыльнулся молодой Уэллс. — Поймите, — с напускной важностью добавил он, — это дело принципа. Я не мог бы оставить женщину, даже такую пожилую и непривлекательную, как вы, безо всякой надежды на помощь.
Он прервал поток ее благодарностей и повернулся, чтобы уйти, но на прощание предупредил:
— Не включайте фонарик для света, не то сядет батарейка. Ее уже пора бы заменить.
Когда Соня посмотрела на лежащий рядом фонарик, он показался ей связующим звеном между ней и молодым Уэллсом. В это самое время он ходил взад-вперед под окном — крепко сбитый, в старом твидовом пальто и кепи, надвинутом на глаза.
Пытаясь различить его шаги среди шагов других прохожих, Соня вдруг с удивлением отметила, что для начала первого ночи на улице многолюдно.
«Магическая сила полуночи — еще один развенчанный миф, — размышляла она. — Благодарить за это надо ночные клубы».
Отрадно было знать, что на улице так много людей: она чувствовала себя не так одиноко. Некоторые оптимисты до сих пор распевали рождественские песни. Издалека до нее донесся мотив «Доброго короля Венцеслава». В совершенно спокойном расположении духа она развернула сэндвичи и достала термос.
Иллюстрация и ноты к «Доброму королю Венцеславу» из книги «Новые и старые рождественские гимны»
«Сегодня ведь Рождество, — думала она, потягивая горячий кофе. — И я проведу его с Доном и щенком».
В этот момент ее карьерные перспективы заволокло туманом и пламя писательских амбиций затухло, а будущее засияло теплым светом домашнего очага. В порыве внезапного воодушевления Соня подняла свой термос и обратилась к восковым фигурам с тостом.
— Веселого вам Рождества! На долгие годы вперед.
Лица освещенных фигур оставались неподвижными, но она почти готова была поклясться, что другие фигуры, невидимые в темноте, как будто тихо зашелестели в знак одобрения.
Соня растягивала сэндвичи как можно дольше, борясь с желанием курить. Затем ей стало скучно, и она сосчитала те фигуры, что были на свету, и постаралась запомнить их.
«Двадцать один, двадцать два… Уолси. Королева Елизавета, Гай Фокс, Наполеону бы следовало сесть на диету. Слышал когда-нибудь про 18 дней, Нап? Бедняга Юлий Цезарь, похоже, загорал на Лидо. Так и расплавиться недолго».
В ее глазах они были обыкновенными потрепанными манекенами. Местные россказни о том, что они могут довести человека до смерти или сумасшествия, казались фантастическими.
— Нет, — заключила Соня. — В гениальной идее Поука уж точно больше смысла.
Она снова вспомнила залитую солнечным светом редакцию — окно, выходящее на юг, не было занавешено, — с пузырящейся на стенах краской, выцветшими обоями, столами в пятнах чернил, пишущими машинками, телефонами и бурным пламенем за закопченной каминной решеткой. Молодой Уэллс курил большую трубку, а выпускающий редактор — упрямый рыжеволосый малый — энергично излагал свою теорию загадочных смертей.
И тут в ответ ему раздался монотонный, словно у мертвеца, голос Поука.
— Может, вы и правы насчет спиритуалиста. Он умер с перепугу — но не из-за восковых кукол. Я считаю, что он установил контакт с духом своего умершего друга-олдермена и узнал, какая участь постигла того на самом деле.
— Какая еще участь? — прорычал выпускающий редактор.
— Я думаю, что олдермена убили, — ответил Поук.
Чем больше ему возражали, тем больше он цеплялся за свою версию.
— У олдермена были враги, — сказал он. — Одному из них ничего не стоило его подстеречь. В таких обстоятельствах и я мог бы совершить убийство в Галерее восковых фигур и не попасться.
— Как? — спросил молодой Уэллс.
— Как? Начать хотя бы с того, что в галерее только один смотритель, да и тот болван. Кто угодно мог войти и выйти без его ведома.
— И как бы вы его убили? — напирал молодой Уэллс.
Соня, вздрогнув, вспомнила, как Поук взглянул на свои длинные узловатые пальцы.
— Если бы я не сумел запугать свою жертву, а это самый безопасный способ, — ответил он, — я бы обратился к мастерству удушения.
— И оставили бы следы?
— Не обязательно. Каждый эксперт знает, что есть способы, которые не оставляют следов.
Соня стала рыться в сумке в поисках сигарет, которых там не было.
«И почему мне взбрело в голову вспомнить об этом именно сейчас? — подумала она. — Ужасно глупо».
Упрекая себя за мрачные мысли, она перевела взгляд на дверь, ведущую в Зал ужасов.
Когда Соня смотрела на нее в последний раз, то могла поклясться, что дверь была плотно затворена… Но теперь она была приоткрыта на целый дюйм.
Соня глядела на черную пустоту, понимая, что это первое испытание для ее нервов. Позже будут и другие. Она обнаружила, что внутри нее, такой спокойной и рассудительной, сидела другая — истеричная и нервная — личность, которая непременно доставит ей множество хлопот назойливыми предположениями и неприятными воспоминаниями.
Она решила показать этой другой личности свой характер и тем самым приструнить ее с самого начала.
— Эта дверь была плохо закрыта, — заметила она, уверенным шагом направилась к Залу ужасов и захлопнула дверь.
Час ночи. Я начинаю понимать, что здесь таится нечто большее, чем я думала. Может быть, это из-за недостатка сна. Но я взвинчена и нахожусь в томительном ожидании. В ожидании чего? Не знаю. Но я как будто жду чего-то и слушаю, слушаю… Здесь так много загадочных звуков. Я знаю, что они мне только мерещатся… И фигуры, кажется, двигаются. Я слышу шаги и шепот, как будто те фигуры, которых я не вижу в темноте, начинают оживать.
Раздался тихий смешок, и Соня выронила карандаш. Казалось, звук донесся из того конца галереи, который был погружен во тьму.
Ее воображение разыгралось не на шутку, и она строго одернула себя.
«Спокойно, не глупи. Здесь, должно быть, туалет. Это не смешок, а воздух, выходящий из трубы, или еще что-нибудь. Меня подводит незнание гидравлики».
Несмотря на такие храбрые речи, Соня довольно быстро вернулась в свой угол.
Сидеть, прислонившись спиной к стене, было менее тревожно. Собственная трусость показалась ей дурным знаком.
Она отчаянно боялась, что кто-то — или что-то — подкрадется к ней сзади и дотронется до нее.
«Вот и пришло самое трудное время, — сказала она себе. — К трем часам ночи станет еще хуже, а потом наступит апогей. Но когда я сделаю запись от трех часов, пик будет пройден. После этого утро будет приближаться с каждой минутой».
Но Соня не знала одного: записи от трех часов в ее блокноте не будет.
Пребывая в счастливом неведении, она начала думать о своем материале. Утром, измотанная и невыспавшаяся, она вернется в редакцию и тогда порадуется каждому проявлению своего беспочвенного страха.
— Из этого получится отличная история, — с воодушевлением сказала она, глядя на Гамлета. Его угрюмое бледное лицо и темные блестящие глаза были ей до странности знакомы.
И тут Соня поняла, что он напоминает ей Хьюберта Поука.
Против воли она снова начала думать о нем. Она сказала себе, что он сам будто восковая фигура. Его желтоватое лицо — симптом болезни сердца — было такого же отталкивающего оттенка, а глаза напоминали мутные черные стекла. Вставная челюсть была ему слишком велика, и оттого его губы всегда были растянуты в невеселой усмешке.
Казалось, он улыбался всегда, даже когда произошел тот случай с лифтом, в котором не было ничего смешного.
Это случилось два дня назад. Соня вбежала в редакцию в радостном возбуждении: ей удалось взять интервью у важного человека, только что получившего звание почетного горожанина. Этот достойнейший гражданин славился тем, что избегал появления на страницах газет, и Поук, попытавшийся поговорить с ним, был отправлен восвояси.
В глубине души Соня догадывалась, что играла не совсем по правилам, поскольку сознавала, какой эффект производят ямочки на щеках и фиалково-синие глаза на суровых джентльменов, которым, в сущности, не чуждо ничто человеческое. Но, пребывая в приподнятом настроении, она слишком бурно радовалась своему успеху.
Соня расшифровала свои записи, торопливо зачитав их машинистке, поскольку в обед у нее была назначена встреча, и с невероятной скоростью бросилась к автоматическому лифту.
Она уже почти шагнула в лифт, когда молодой Уэллс одним прыжком подскочил к ней и оттащил назад.
— Смотрите, куда идете! — крикнул он.
Соня посмотрела — и увидела только уходящую вниз шахту. Лифта на привычном месте не было.
— Он сломался, — объяснил Уэллс, а потом повернулся и обрушился на стоящего рядом Хьюберта Поука.
— А вы, чертов болван, почему вы не остановили мисс Фрейзер, а стояли как чучело?
В тот момент Соня рассеянно заметила, что Поук стал заикаться и покрылся испариной, и она объяснила себе это тем, что он остолбенел от испуга и растерялся.
Только теперь она поняла, что его бездействие было намеренным. Ей вспомнилась искра жуткого возбуждения в его глазах и улыбка, похожая на оскал.
«Он ненавидит меня, — подумала она. — Это моя вина. Я вела себя бестактно и самоуверенно». И тут Соню захлестнула волна ужаса.
«Но он же хотел, чтобы я разбилась. Это почти равносильно убийству».
Ее охватила дрожь, и ее второе нервное «я» тут же напомнило ей слова Поука об олдермене.
«У него были враги».
Соня сердито отбросила навязчивую мысль.
«Память играет со мной злые шутки, — подумала она. — Я слишком волнуюсь. Должно быть, дело в отравленном воздухе. Вероятно, всему виной какие-то испарения, вызывающие подобные бредовые мысли. Просто невыносимо, что я так плохо разбираюсь в науке. Поук бы тут не сплоховал».
Она снова вернулась к мыслям о Хьюберте Поуке. Он стал ее наваждением.
У Сони начало пульсировать в голове — удары крошечного гонга в висках. На этот раз она без труда распознала симптомы.
«Дело в погоде. Надвигается буря. Сейчас станет еще страшнее. Тем лучше будет статья. Мне сегодня везет!»
Какое-то время Соня просто сидела, заставляя себя думать о чем-то приятном — о спорах с молодым Уэллсом и о теннисном турнире. Но рано или поздно ее мысли снова возвращались к Хьюберту Поуку.
В скором времени ее мышцы свело судорогой, и она поднялась, чтобы пройтись по освещенному пятачку перед окном. Соня попробовала снова поговорить с восковыми фигурами, но на этот раз безуспешно.
Они, казалось, ушли в себя, замкнулись, словно переместившись в иную плоскость, где вели свою невидимую жизнь.
Вдруг Соня тихонько вскрикнула. Кто-то подкрался к ней сзади: ей почудилось прикосновение холодных пальцев к руке.
Два часа. Это всего лишь восковые фигуры. Им меня не напугать. Но они пытаются. Одна за другой они оживают... Карл Второй уже не так похож на кислое тесто. Он искоса поглядывает на меня. И глаза у него как у Хьюберта Поука.
Соня прервалась и с опаской посмотрела на фигуру короля из династии Стюартов. Его черный вельветовый наряд показался ей не таким уж потрепанным. Смоляные кудри, cпадавшие на его кружевной воротник, уже не походили на конский волос. В глубине его стеклянных глаз словно бы притаился сладострастный огонек. Глупо, но Соня заговорила с ним, чтобы успокоиться.
— Это вы до меня дотронулись? При первом же намеке на вольность с вашей стороны, Карл Стюарт, я дам вам по физиономии. И вы узнаете, что современная журналистка — это вам не какая-нибудь торговка апельсинами.
В то же мгновение сластолюбец вновь стал простым манекеном в поеденном молью историческом костюме.
Соня замерла, надеясь услышать шаги молодого Уэллса. Ей это не удалось, хотя на улице было совершенно тихо. Она попыталась представить: вот он стоит, прислонившись спиной к стене дома напротив, незыблемый и надежный, как Гибралтарская скала.
Но это не помогло. Ее начали терзать сомнения.
«Вряд ли он там. В конце концов, зачем ему ждать? Он просто сказал, что останется, чтобы придать мне уверенности. Наверняка он уже ушел».
Соня возвратилась в свой угол и плотнее запахнула пальто в надежде согреться. Становилось все холоднее, и она стала мечтать о грелке и кипящем чайнике.
Скоро она почувствовала, что клюет носом. Веки стали тяжелыми, как свинец, и ей стало нелегко держать глаза открытыми.
Подобной трудности она не предвидела. И хотя ей ужасно хотелось спать, Соня решительно противостояла этому соблазну.
«Нет. Это нечестно. Я поставила перед собой задачу описать ночь, проведенную в галерее восковых фигур. Все должно быть по-настоящему».
Она энергично заморгала, уставившись туда, где стоял Байрон, поникший и похожий на покрытого сажей фламинго.
«Боже Милостивый, как он томится! Он напоминает мне... Нет, я не буду о нем думать... Я не должна спать... Постель... одеяла, подушки... Нет».
Ее голова опустилась на грудь, и она на минуту задремала. За это недолгое время ей успел присниться яркий сон.
Ей снилось, будто она по-прежнему находится в своем углу в галерее и наблюдает за покойным олдерменом, расхаживающим туда-сюда. Она никогда прежде не видела его, поэтому он соответствовал ее собственным представлениям о том, как должен выглядеть олдермен — тучный, важный, в темно-синей отделанной мехом мантии, полагающейся ему по должности.
«Его лицо похоже на сонную грушу, — решила она, — Приятный старик, но пустоголовый».
И вдруг ее снисходительная насмешка сменилась острым беспокойством: она увидела, что за ним следят.
Фигура преследовала его крадучись, как кошка преследует птицу.
Соня попыталась предупредить его об опасности, но, по законам кошмаров, обнаружила, что не может издать ни звука. Пока она силилась закричать, откуда ни возьмись высунулась неестественно длинная рука, и безобразные пальцы стиснули горло олдермена.
В ту же секунду она увидела лицо убийцы. Это был Хьюберт Поук.
Соня тут же проснулась и обрадовалась, что это был всего лишь сон. Растерянно посмотрев по сторонам, она заметила тусклое мерцание. Рокот едва различимого грома и стук дождя подсказали ей, что приближается буря. Она была еще очень далеко: до Олдгэмптона, похоже, дошли только ее отблеск и эхо.
«После бури посвежеет», — подумала Соня.
Вдруг ее сердце забилось быстрее. Одна из восковых фигур ожила. Она отчетливо видела, как фигура пошевелилась и скрылась во мраке в конце галереи.
Она призналась себе, что пришло время сдаться.
«Мои нервы на пределе, — подумала она. — Все это лишь плод моего воображения. Я ничем не лучше других. Восковые фигуры победили».
Невольно она отдала им дань уважения. Ее сломило их мрачное общество, их фальшивая жизнь и зловещее прошлое.
Обидно было потерпеть неудачу, но Соня утешила себя мыслью о том, что собранного материала должно хватить на статью. Проиграв своему воображению, она все равно могла бы остаться в выигрыше.
Поморщившись, она подняла блокнот. Хватит на сегодня впечатлений с места событий. Да и молодой Уэллс, если он все еще внизу, будет рад окончанию своего бдения независимо от расположения духа смотрителя.
Она стала шарить в темноте в поисках фонарика. Но ее пальцы нащупали только голый гладкий пол.
Фонарик исчез.
В панике Соня опустилась на четвереньки и принялась обыскивать то место, где, как она была уверена, лежал фонарик.
Только инстинкт самосохранения заставил ее отказаться от тщетных поисков.
«Я в опасности, — подумала она. — И совершенно некому мне помочь. Придется справляться самой».
Она откинула волосы с покрывшегося испариной лба.
«Кто-то желает мне зла. Или что-то... Пока я спала, мой фонарь исчез».
Что-то? Она пристально посмотрела на восковые фигуры: казалось, они замыслили недоброе… Некоторые из них были едва различимы, их вытянутые бледные лица скрывала темнота. Меж тем другие — на них падал свет с улицы — явились ей в новом обличье.
Королева Елизавета, с острым подбородком и огненно-рыжими волосами, казалось, смотрела на Соню с нескрываемым злорадством. Лицо Наполеона было исполнено мрачного достоинства, будто он намеревался подчинить ее своей воле. Кардинал Уолси не сводил с нее сверкающих глаз.
Соня осознала, что эти создания из воска — множество свечей, отлитых в человеческую форму — совсем загипнотизировали ее.
«Вот что произошло с остальными, — подумала она. — Ничего не произошло. Но я боюсь их. Я ужасно боюсь... Остается только одно. Нужно еще раз их посчитать».
Она знала, что ей следует выяснить, человек ли украл фонарь; но она отступила от эксперимента, не ведая, чего боится больше — врага из плоти и крови или неизвестности.
Соня начала считать, и, казалось, каждый удар ее сердца сотрясал холодный воздух галереи.
«Семнадцать, восемнадцать». Она едва сознавала, что за цифры бормочет. «Двадцать два, двадцать три».
Она остановилась. Двадцать три? Если ее подсчеты верны, одна фигура лишняя.
За шокирующим открытием последовала ослепительная вспышка молнии, которая покрыла небо паутиной огненных вен. Казалось, она скользнула по фигуре Жанны д'Арк, как отблеск горящего факела. Повинуясь прихоти стихии, буря, бывшая до сего момента неясным рокотом и бледными всполохами, наконец достигла своего апогея — грянул гром и ударила молния.
Следующий раскат грома был оглушительным, но Соня, охваченная ужасом, едва его заметила.
Причудливое фиолетовое сияние высветило фигуру, которую Соня до этого упускала из виду.
Фигура расположилась в кресле, подперев рукой острый подбородок, ее бледное, гладко выбритое лицо почти полностью скрывали широкие поля хорошо знакомой фетровой шляпы, которая вкупе с черным плащом подсказала Соне, кто перед ней.
Это был Хьюберт Поук.
Три часа.
Соня услышала, как пробило три часа, и в ее памяти с чудовищной точностью всплыло каждое слово, сказанное Поуком об убийстве.
«Мастерство удушения». Она представила себе жестокую агонию — жизнь убывает с каждым судорожным глотком воздуха, с каждым выдохом. Смерть будет медленной, ведь он хвалился, что знает метод, не оставляющий следов.
«Еще одна смерть, — отрешенно подумала она. — Если это случится, все решат, что меня убили восковые фигуры. Какая история... Только мне не суждено будет ее написать».
Внизу на тротуаре послышались тяжелые шаги. Возможно, совершал обход дежурный полицейский, но Соне хотелось верить, что молодой Уэллс не оставил свой пост.
Она взглянула на окно, расположенное высоко в стене, и на мгновение ей захотелось закричать. Но эта мысль была совершенно безрассудной. Если ей не удастся привлечь внимание с улицы, она лишь предрешит собственную судьбу, ведь в таком случае Поук будет вынужден расправиться с ней как можно скорее.
«Как ужасно понимать, что Уэллс так близко, а я никак не могу с ним связаться, — подумала она. — От этого только хуже».
Она сжалась в своем углу, от каждого едва различимого звука в темноте ее бросало в дрожь. Шум дождя, по-прежнему стучавшего по слуховому окну, напоминал шаги и шепот. Она вспомнила свой кошмар и руку, сжимающую горло.
Дурной знак. Это может произойти в любой момент…
Страх привел ее в чувство. Впервые она увидела проблеск надежды.
«Я не замечала его до вспышки молнии, потому что он выглядел точь-в-точь как восковая фигура. Может, и мне спрятаться среди них?» — подумала она.
Она понимала, что белое пальто слишком заметно. Затаив дыхание, Соня освободилась от него и повесила его на фигуру Карла Второго. Оставшись в черном жакете и повязав на лицо шейный платок на манер грабителя, она надеялась остаться невидимой на фоне стен, задрапированных темной тканью.
Когда она выбиралась из своего укрытия, ее колени дрожали. Продвинувшись на несколько ярдов, она остановилась и прислушалась. В темноте слышалось какое-то движение. Мягкая поступь того, кто уверенно направляется к цели.
Ее белое пальто мерцало в опустевшем углу.
В приступе внезапной паники она ускорила шаг и напрягла слух. Теперь она находилась в том конце галереи, во мрак которого не проникал слабый свет из окна. Вслепую, наощупь она пробиралась к нишам, где располагались композиции из фигур.
Внезапно она остановилась, каждый нерв в ее теле трепетал. Она услышала глухой звук, словно прорезиненные подошвы опустились на пол после прыжка.
«Теперь он знает». Тут же в ее голове пронеслась другая мысль: «Он будет меня искать. Ох, скорее!»
Соня попыталась сдвинуться с места, но мышцы онемели, и она стояла как вкопанная, прислушиваясь.
Невозможно было понять, откуда раздаются шаги. Казалось, они доносятся из каждого угла галереи. Иногда они звучали как будто в отдалении, но всякий раз, когда она вдыхала глубже, неожиданный скрип половиц недалеко от того места, где она стояла, заставлял ее сердце ускоренно биться.
Наконец ее терпение лопнуло. Не в силах выносить тревогу ожидания, она двинулась дальше.
Преследователь шел за ней на некотором расстоянии. Он нагнал ее, но все еще готовился к атаке. Ей казалось, что он держит ее на невидимой привязи.
«Он играет со мной, как кот с мышью», — подумала она.
Если он и обнаружил ее, то дал ей добраться до той части галереи, где мрак уже не был непроницаемым. В полутьме она смогла различить первую нишу. Напрягая зрение, она узнала очертания кровати, на которой праведник торжественно прощался с жизнью в окружении оплакивающих его членов семьи.
Присоединившись к их обществу, Соня пополнила число скорбящих.
Прошло время, но ничего не случилось. Не было слышно ни звука, кроме ударов крошечного гонга у нее в висках. Даже дождь перестал барабанить по слуховому окну.
Тишина начала казаться Соне более зловещей, чем звуки. Словно затишье перед бурей. В голове вертелись вопросы.
«Где он? Что он будет делать дальше? Почему он не зажигает свет?»
И тут, будто кто-то подслушивал ее мысли, она уловила звук, как будто чиркнули спичкой. Или же это был щелчок севшего электрического фонарика.
Стоя спиной к залу, она не могла видеть свет. Она услышала, что пробило половину четвертого, и вяло удивилась тому, что все еще жива.
«Что же будет со мной через четверть часа?» — спросила себя Соня.
Она уже чувствовала, как от напряженной позы, в которой она застыла, словно модель перед художником, понемногу начинает сводить мышцы. Сейчас (если, конечно, он еще не обнаружил ее) от того, сколько она сможет продержаться, не шевелясь, зависела ее жизнь.
По мере того, как усиливалась усталость, в мозгу все слышнее становился шепоток:
«Олдермена нашли мертвым на кровати».
В газетной статье не было точно указано, где именно произошла трагедия, но она не могла вспомнить ни одной другой ниши, где стояла бы кровать. Чем пристальнее она смотрела на светлое покрывало, тем явственней ей казалось, что по нему змеями расползаются темные тени — как если бы кто-то с силой сжал покрывало длинными пальцами.
Чтобы утихомирить разыгравшуюся фантазию, она закрыла глаза. Холодный, затхлый воздух ниши лишал ее последних сил, и она снова задремала — теперь уже стоя, покачиваясь взад и вперед и то и дело роняя отяжелевшую голову.
Она смутно осознавала окружающее. Вот она в нише — и через мгновение уже блуждает в неведомых краях… будто снова лето, и она прогуливается по саду с молодым Уэллсом. Розы и солнечный свет…
Вздрогнув, она проснулась от звука тяжелого дыхания, которое послышалось совсем близко, почти над ее ухом. Скорбящая женщина, стоящая на коленях перед кроватью, слегка поменяла позу — по крайней мере, так показалось Соне.
Безумные мысли тут же бешено закружились в ее голове.
Кто это был? Хьюберт Поук? История повторится? Неужели она тоже обречена погибнуть, быть задушенной в этой нише, и сама Судьба привела ее сюда?
Она ждала, но ничего не происходило. У нее снова возникло ощущение, что кто-то неведомый дергает ее за невидимые ниточки, словно кукловод марионетку.
Сейчас этот кто-то явно подстрекал ее к тому, чтобы тихонько выбраться из ниши и поискать другое убежище. И хотя огонек воли, пусть слабо, но теплился в ее душе, тело находилось на грани физического истощения. Измученная волнением и долгим стоянием в напряженной позе, она неловко заковыляла вперед, то и дело спотыкаясь.
Она брела по галерее, не понимая, куда идет, совершенно потерявшись в пространстве, иногда слепо натыкаясь на группы восковых фигур. Когда она подошла к окну, ноги у нее подкосились, она осела на пол и, совершенно измученная, моментально погрузилась в глубокий сон.
Как только серый свет раннего утра начал потихоньку просачиваться в галерею, Соня открыла глаза.
Утренний полумрак придавал лицам восковых фигур бледный нездоровый оттенок, словно их всех поразила чума.
Соне показалось, что фигуры будто ждали ее пробуждения. Их заострившиеся черты выглядели осмысленными, а глаза светились сдержанным интересом, словно они сговорились хранить какой-то секрет.
Она откинула волосы со лба. В голове продолжали роиться смутные воспоминания, разрозненные мысли мешались друг с другом и уносились прочь. Вдруг разум ее резко прояснился, и она вскочила на ноги, уставившись на фигуру в знакомом черном плаще — Хьюберт Поук, как и все остальные, ждал ее пробуждения.
Он сидел в том же кресле, в той же позе, точно так, как она увидела его в первый раз при свете молнии.
Он выглядел так, словно никогда не двигался со своего места — словно он вообще не мог двигаться. Его лицо было не похоже на лицо живого человека из плоти и крови.
Соня какое-то время смотрела на него, как кролик на удава, но затем оцепенение спало, уступив место сомнению. Набравшись храбрости, она подкралась к человеку в кресле поближе.
Это была восковая фигура — весьма нелестное изображение актера Кина.
Ее смех звонко разнесся по всей галерее. Соня поняла, что целую ночь ее пугало до полусмерти ее собственное воображение. Она с облегчением повернулась к восковым фигурам.
— Мои поздравления, господа! — сказала она. — Так значит, это вы — мои кукловоды!
Их, казалось, не вполне радовала ее внезапная похвала, потому что они продолжали смотреть на нее полупокровительственно, полузловеще.
«Ну-ну, подожди еще», — словно хотели они сказать.
Соня отвернулась от них и стала копаться в сумочке в поисках расчески и зеркальца. Там, среди блокнотов, конвертов, помад и пудрениц, она обнаружила электрический фонарик.
— Ну конечно! — воскликнула она. — Я же положила его в сумку, теперь припоминаю! Я тогда слишком переволновалась и не очень хорошо соображала, видимо… Ну все, история готова, надо бы сходить и забрать пальто.
В разгорающемся свете утра галерея казалась уже не такой просторной. Приближаясь к Карлу Стюарту, который в ее белом пальто был похож на важного спортивного судью, она мельком взглянула в дальний конец комнаты, туда, где ночью металась в потемках, а потом пустилась в бегство от воображаемого преследователя.
На полу ничком лежала восковая фигура. Снова Соня стояла и как зачарованная смотрела на знакомый черный плащ и широкополую шпионскую шляпу. Затем она набралась храбрости и перевернула фигуру, чтобы увидеть ее лицо.
Соня закричала. Ошибиться было невозможно: она отлично знала, кому принадлежали эти остекленевшие глаза и зловещая ухмылка. Она смотрела в мертвое лицо Хьюберта Поука.
Это было уже слишком. В ушах у Сони зазвенело, перед глазами поплыл черный туман. Впервые в жизни она упала в обморок.
Придя в себя, она с усилием поднялась на колени и прикрыла голову трупа черным плащом. Бледное лицо напоминало посмертную маску, на нем явственно выступали черты себялюбия и жестокости, вылепленные гневливым духом его обладателя.
Но Соня не чувствовала отвращения — только жалость. Настало рождественское утро, и он был мертв, а ее ждала благополучная жизнь. Она закрыла глаза и помолилась за упокой его угрюмой озлобленной души.
Теперь, успокоившись, она стала понемногу понимать, как он оказался в галерее. Его мотив был очевиден: не зная, что она изменила свой план, Поук спрятался там, чтобы перехватить у нее сюжет.
«Сначала он был в Зале ужасов, — подумала она, вспомнив приоткрытую дверь, — затем вышел и спрятался в этом конце зала. Мы друг друга не видели, потому что между нами стояли восковые фигуры, но мы слышали друг друга».
Соня поняла, что звуки, которые пугали ее этой ночью, были плодом ее воображения лишь отчасти, однако именно оно, воображение, наполнило галерею странными шепотами и голосами. Ключ к разгадке причины смерти Поука оказался на его запястье: наручные часы разбились при падении, и их остановившиеся стрелки показывали без трех минут три. Должно быть, вспышка молнии и раскат грома так напугали их хозяина, что его больное сердце, и без того измученное суеверными переживаниями, просто не выдержало.
Соня вздрогнула, представив себе его лицо. После ночи в этом мире, похожем на болезненный бред сумасшедшего, оно было настолько искажено ужасом, что утратило всякое человеческое выражение под влиянием древних животных инстинктов.
Она повернулась к восковым фигурам. Наконец она поняла, какое послание они безмолвно пытались ей передать:
«Если бы не мы, вам суждено было бы встретиться на рассвете».
«Ваши усилия будут вознаграждены по достоинству, я вам обещаю», — сказала она, открывая блокнот.
Восемь часов. Звонят рождественские колокола, и так хорошо просто жить. Я одолела этот эксперимент, хотя, надо признать, едва не сломалась в три часа ночи. Коллегу, который втайне от меня также проник в галерею, постигла трагическая судьба. Причиной тому, я полагаю, послужила сила его собственных фантазий, обернувшаяся против него. И хотя его смерть была вызвана остановкой сердца, суеверная публика, без сомнения, назовет ее очередной победой восковых фигур.
Перевод: Наталья Александрова, Мария Садомовская и Ирина Лаврентьева
Вступление и комментарии: Земфира Саламова
Редакторы: Дарья Раскова и Анна Гайденко
Рисунок: Анна Кирьянова