Энтони Троллоп (1815–1882) — викторианский писатель, сравнимый по популярности в Британии с Диккенсом и Теккереем. В первую очередь он известен серией романов «Барсетширские хроники» из быта современной ему провинциальной Англии. Успех «Хроник» автор со свойственной ему мягкой иронией объяснял так: «Это истории всецело английские. В них есть немного охоты на лисиц и немного охоты за титулами, немного христианских добродетелей и немного христианского лицемерия. В них нет героизма и нет злодейства. В них много о церкви, но еще больше о волокитстве». Еще одна знаменитая серия Троллопа — «парламентский цикл» из шести романов, про политическую жизнь Британии (сам автор безуспешно пытался баллотироваться в парламент). Известно, что романы из этого цикла читал и ценил Лев Толстой; считается, что роман, который Анна Каренина читала в поезде по пути в Москву, собран из образов троллоповских историй. В романах Троллопа часто встречаются активные эмансипированные женщины, а в одном из произведений герой бросается под поезд.
В России книгам Троллопа не повезло — они практически неизвестны отечественному читателю. Энтони Троллоп написал 47 романов (он был очень дисциплинирован и трудолюбив: вставал в пять утра и каждый день писал по три часа до завтрака). Из них в советское время издавался лишь один — «Барчестерские башни» в переводе Ирины Гуровой, о выборах епископа и сопровождающих их распрях. Современный читатель может прочитать еще несколько романов из цикла «Хроник»: в 2017 году был переиздан в дореволюционном переводе «Домик в Оллингтоне», а в этом году опубликованы роман «Смотритель» и повесть «Две героини Памплингтона» в переводе Екатерины Доброхотовой-Майковой.
Этнони Троллоп «Ветка омелы»
— Пусть мальчики делают, как хотят!
Миссис Гарроу считала, что ее дочь должна уступить братьям.
— Ну пожалуйста, не надо, — ответила Элизабет. — Сразу начнется бестолковая возня. Мне будет противно на это смотреть, и я уверена, что подобные вещи не понравятся мисс Холмс.
— В дни моей молодости на Рождество все так делали.
— Но, мама, мир с тех пор сильно изменился.
Предмет разногласий был весьма деликатным по своей природе, и едва ли его следует обсуждать во всех подробностях даже в рассказе, ведь само упоминание о нем свидетельствовало о самых доверительных отношениях между матерью и дочерью. Это был вопрос чрезвычайной важности. Разрешить ли Фрэнку в канун Рождества повесить ветку омелыПодвешенный к потолку пучок омелы – традиционное рождественское украшение. Считалось,что если мужчина и женщина оказывались под омелой, они могли поцеловаться. Происхождение обычая неизвестно, но есть предположение, что в нем отразились архаические свадебные обряды – согласно древнеримским историкам, омела использовалась в ритуалах друидов. В качестве рождественского украшения омела упоминается впервые в середине XVII века. , которую он принес из Лоутерского леса, в столовой Туайт-холла или решительно ему отказать? Разумеется, после подобного обсуждения об этом не могло быть и речи, поэтому миссис Гарроу решила отказать.
Что касается ветки омелы, я склонен думать, что мисс Гарроу была права, когда говорила, что мир изменился. Боюсь, что нынче поцелуи не так невинны, как во времена наших бабушек, да и мы стали более разборчивы в развлечениях. Так или иначе, она сделала себя мишенью для насмешек, которые посыпались со стороны братьев.
— Honi soit qui mal y penseСтарофранц. «Пусть будет стыдно тому, кто подумает дурное» – девиз рыцарского ордена Подвязки, высшего рыцарского ордена Великобритании. По легенде, так сказал основатель ордена король Эдуард III, усовестив придворных, которые смеялись над графиней Солсбери, случайно обронившей подвязку. , — сказал Фрэнк, которому было восемнадцать.
— Никто и не захочет тебя целовать, мисс Добродетель, — добавил Гарри, который был всего лишь на год его младше.
— Из-за того, что ты заделалась пуританкой, дома больше не будет ни эля, ни пирогов, — продолжил Фрэнк.
— В тихом омуте черти водятся, это всем известно, — сказал Гарри.
Мальчики не слышали, как мать с дочерью принимали решение на сей счет, а миссис Гарроу не присутствовала при обмене любезностями между детьми.
— Раз уж мама так сказала, мне не хочется открыто ей перечить, — сказал Фрэнк. — Надо спросить у папы, уж он, я знаю, и слушать не станет такие глупости.
Элизабет повернулась и, не сказав ни слова, вышла из комнаты. Ее глаза наполнились слезами, но она не хотела показывать братьям, что их слова ее задели. Они вернулись из школы всего два дня назад, и всю неделю до их приезда она думала лишь о том, какие рождественские сюрпризы им приготовит. Она прибрала их комнаты, придав им красивый и уютный вид. На собственные деньги купила одному брату патронташ Охотничий пояс с отдельными ячейками для патронов., а другому — коньки. Она сказала старому конюху, что на время каникул отдает своего пони в полное распоряжение мастера Гарри, — а теперь он заявляет, что в тихом омуте черти водятся. Она пустила в ход все свое красноречие, чтобы уговорить папу купить Фрэнку ружье, — а Фрэнк обозвал ее пуританкой. А все почему? Она всего лишь не захотела вешать ветку омелы в отцовском доме, зная, что к ним приедет погостить Годфри Холмс. Она не могла объяснить все Фрэнку, но ведь он мог бы и сам догадаться. Но нет, он только и думает, что о Патти Ковердейл, синеглазой вертихвостке шестнадцати лет, которая должна приехать в Туайт-холл на Рождество из Пенрита вместе со своей сестрой Кейт. Элизабет нарочито медленно и плавно вышла из комнаты, глотая слезы и стараясь не показывать чувств, — ведь именно так, по ее мнению, подобало вести себя женщине.
— Только полюбуйтесь, как вышагивает наша мисс Добродетель, — раздался у нее за спиной противный голос Гарри.
Туайт-холл не отличался особой роскошью. Это был небольшой особняк; вокруг зеленели усаженные кустами аллеи и сад, который выходил к реке Имонт со стороны Уэстморленда и смотрел на живописный лесистый берег графства Камберленд. Всем известно, что Имонт берет начало из озера Алсуотер, разделяет два графства, затем проходит под Пенритским мостом и впадает в Иден неподалеку от развалин замка Бруэм. Туайт-холл был построен на излучине реки и примостился рядом с ее прозрачным каменистым руслом где-то на полпути между Алсуотером и Пенритом. Окна столовой и гостиной находились под прямым углом друг к другу и выходили прямо на реку. От самых стен дома к воде вела высеченная в скале лестница, а на берегу ждала лодка, привязанная к цепи. Держась за нее, можно было без помощи весел переправиться на противоположный берег, где цепь крепилась на вбитый в скалу крюк. Оттуда через лес и поле шла тропинка в Пенрит — так было проще всего добраться из Туайт-холла в город.
Патронташ — подарок Элизабет брату
Иллюстрация: Анна Кирьянова
Майор Гарроу, офицер инженерных войск в отставке, по долгу службы побывал во всех частях света и теперь, на склоне лет, проводил дни в небольшом поместье, доставшемся ему по наследству от отца. Ему принадлежали двадцать акров земли и небольшая ферма неподалеку, которую он сдавал в аренду. Этих денег вместе с пенсией и доходом с тысячи фунтов, принадлежавших его жене, хватало на то, чтобы обеспечить образование детям и не слишком беспокоиться о завтрашнем дне. Майор был худым, поджарым мужчиной, любил читать и наслаждался тихой праздностью. Труды были для него позади, и он теперь мог позволить себе пожить в свое удовольствие. Он заботился только о том, как устроится судьба его детей, а насколько он мог видеть, на сей счет у него не было повода для волнений. Дети его были умны, хороши собой и благовоспитанны, так что можно утверждать, что солнце светило ярко над Туайт-холлом. О миссис Гарроу довольно сказать, что этого солнечного света она всегда заслуживала.
В семье Гарроу издавна существовала традиция звать гостей на Рождество. Годфри Холмс был воспитанником майора и всегда проводил рождественские каникулы со своим опекуном — это, вероятно, и положило начало традиции. Приезжали в Туайт-холл и сестры Ковердейл, приходившиеся кузинами юным Гарроу. Но в прошлом году традиция нарушилась, так как молодой Холмс был за границей. Последний раз они виделись, когда все, кроме Годфри, были еще детьми. Теперь они повзрослели, и им предстояло встретиться вновь. Во всяком случае, Элизабет больше не была ребенком, так как встречала Рождество уже в девятнадцатый раз. Собиралась приехать и Изабелла Холмс. Она была на два года старше Элизабет и несколько лет училась в Брюсселе; в Туайт-холле она бывала очень редко и никогда прежде не навещала семейство Гарроу на Рождество.
Теперь позвольте мне начать рассказ, открыв секрет одной юной леди. Элизабет Гарроу уже успела влюбиться в Годфри Холмса, или, вернее сказать, Годфри Холмс уже успел влюбиться в нее. Более того, они успели обручиться; но, увы, по обоюдному согласию помолвку расторгли.
Молодому Холмсу было двадцать семь лет, и он служил в банке в Ливерпуле — притом не простым клерком, а помощником управляющего — и получал соответствующий должности заработок. Он многого добился, имел собственный капитал и вполне мог позволить себе жениться. Примерно два года назад, накануне своего отъезда из Туайт-холла, он нерешительно прошептал Элизабет слова любви, и та, дрожа с головы до ног, бросилась к матери.
— Годфри, мой мальчик, — сказал отец девушки, провожая его следующим утром, — Бесси всего лишь ребенок, и ей пока рано думать о замужестве.
Следующее Рождество Годфри провел в Италии, и все забылось — так, по крайней мере, решили родители. Но молодые люди встретились летом, и от дочери к матери прилетело радостное письмо: «Я приняла его предложение. Милая, милая мамочка, я так его люблю. Но не говори пока папочке, потому что я не дала окончательного согласия. Мне кажется, я уверена, но я не совсем уверена. Я все-таки немного сомневаюсь».
А два дня спустя пришло другое письмо — отнюдь не такое радостное. «Милая мамочка, все отменяется. Нам не суждено быть вместе. Мы оба решили, что это было бы ошибкой. Я так рада, что ты ничего не сообщила папочке — он бы этого не понял. А ты все поймешь, ведь я тебе расскажу все-все, до единого слова. Мы договорились, что останемся друзьями. Все будет как прежде, и он все равно проведет Рождество у нас. Нельзя разлучать их с папой, да и Изабелла должна приехать. Так будет лучше для всех, ведь между нами не было и не может быть раздора. Мы по-прежнему испытываем симпатию друг к другу. Он и правда мне нравится, но я знаю, что в браке со мной он будет несчастлив. Он винит во всем меня, но я, со своей стороны, ни в чем его не виню». Как вы сами можете видеть, отношения между матерью и дочерью были самыми доверительными.
Элизабет Гарроу была очень хорошей девушкой, но возникал вопрос, а не слишком ли она хороша. Она знала (или думала, что знает), что большинство девушек — легкомысленные и никчемные пустышки, которые только и делают, что ищут развлечений и вздыхают по своим возлюбленным. Элизабет твердо решила, что никогда такой не будет.
Она постановила себе стать трудолюбивой, самоотверженной и набожной и отважно принялась следовать этим принципам. Такие качества как нельзя лучше помогали юной леди в ее жизненных обязанностях, но чрезмерное рвение могло завести ее слишком далеко и помешать их выполнению. Когда Элизабет Гарроу решила, что поиск мужа не единственная цель в жизни, она пришла к верному умозаключению. Очень хорошо, если юная леди чувствует, что может быть вполне счастлива без мужа. Но, приучив себя к этой мысли, она заодно привыкла считать, что юной леди не следует поощрять ничьи ухаживания, хотя само по себе наличие поклонника ничуть не противоречило ее обязательствам по отношению к себе, к отцу с матерью и к миру в целом. Нельзя сказать, что она вознамерилась не иметь возлюбленного. Таких зароков она не давала, и, когда появился подходящий молодой человек, она приняла его всем сердцем. Но, сама того не осознавая, она пообещала себе быть настороже и не допускать слабостей, которые так часто сопутствуют счастью. Она решила, что не станет боготворить своего господина: сердце свое она готова была отдать лишь на равных — такому же земному существу, как и она сама. И поскольку Элизабет действовала сообразно с этими высокими принципами, то совершенно нечего удивляться, что Годфри Холмс «винил» во всем ее.
Она была миловидной девушкой: светлая кожа, мягкие темные волосы и длинные темные ресницы, правильные черты лица. Серые глаза, хоть и неяркого оттенка, были нежными и лучистыми. Обыкновенно она была очень сдержанна, но под влиянием сильных чувств становилась необычайно оживленной, говорила с воодушевлением и даже с жаром. Вина Элизабет была в том, что ей нравилось воображать себя мученицей, и ей казалось, хотя она до конца себе в этом не признавалась, что молодой девушке подобает быть втайне несчастной, то есть иметь источник страдания, который скрыт от всего мира и не влияет на внешнюю веселость. Мы все знаем историю спартанского мальчика, который прятал лисенка под туникой. Лисенок его кусал, прямо-таки вгрызался во внутренности, но юный герой и виду не подавал. Так вот, Бесси Гарроу была уверена, что нет ничего прекраснее, чем испытывать постоянную муку от укусов лисенка и при этом улыбаться как ни чем не бывало. Прямо сейчас лисенок за пазухой терзал ее довольно сильно, но она, не дрогнув, терпела эту боль.
— Если ты думаешь, что ему лучше не приезжать, я так и устрою, — сказала ей мать.
— Ни за что на свете, — ответила она. — Я никогда себе этого не прощу.
Ее мать никак не могла решить, как ей лучше поступить в этом вопросе; пеклась она при этом исключительно о благополучии дочери. «Если он приедет, они помирятся — и она будет счастлива», — первым делом подумала она. Но когда Бесси говорила о мистере Холмсе, в словах ее звучала такая непреклонная решимость, что эта надежда рассеялась, и миссис Гарроу начала было склоняться к мысли, что ему лучше не приезжать. Но Бесси такого ни за что не допустит. Это расстроит отца, нарушит планы других людей и обнаружит ее собственную слабость. Пусть он приедет, а она, не дрогнув, будет терпеть, как лисенок глодает ее сердце.
Битва за ветку омелы разразилась утром накануне Рождества, а уже вечером приехали Холмсы. Поскольку Изабелла была редкой гостьей в Туайт-холле, основное внимание хозяев поначалу досталось ей. Элизабет видела ее всего однажды. Последние пару лет они переписывались, но близкими подругами все же не были. К несчастью для Элизабет, Изабелла знала и о предложении Годфри, и о ее согласии, и, разумеется, о немедленно последовавшем разрыве. Так что избежать обсуждения сего предмета представлялось практически невозможным. «Милая Изабелла, давай будем вести себя так, как будто всего этого никогда не было», — предложила она в одном из писем. Но иногда бывает очень сложно притворяться, что чего-то никогда не было.
Первый вечер прошел как нельзя лучше. Приехали сестры Ковердейл, было много разговоров и веселого смеха — пожалуй, несколько ребяческого, но очень милого. Изабелла Холмс была высокой изящной девушкой, приветливой и доброжелательной. Манеры ее были не лишены французского лоска, и она вполне могла за себя постоять. Изабелла с удовольствием принимала участие в общих играх и не задирала нос перед мальчишками. Годфри держался отлично, беседовал главным образом с майором, но ничуть не избегал мисс Гарроу. Миссис Гарроу, хоть и знала его еще мальчишкой, прониклась к нему неприязнью после того, как он поссорился с ее дочерью. Однако в первый вечер ей не представилось случая проявить свои чувства, и все прошло хорошо.
— Годфри сильно повзрослел, — заявил майор жене тем же вечером.
— Ты думаешь?
— Разумеется; он возмужал и сделался настоящим джентльменом.
— Ты имеешь в виду его наружность? Да, он хорош собой.
— И у него прекрасные манеры. Его дела в Ливерпуле идут необычайно хорошо, могу тебя заверить. И если вдруг он хочет сделать предложение Бесси…
— Ничего подобного, — перебила его миссис Гарроу.
— Он, знаешь ли, сам мне признался. Два года назад. Бесси тогда была слишком юна, да и он тоже. Но если он ей нравится…
— Вот уж не думаю.
— Тогда и говорить не о чем, — и они отправились спать.
— Фрэнк, — позвала Элизабет старшего брата, постучав в его дверь, когда все уже поднялись к себе наверх, — могу я войти? Ты еще не лег спать?
— Спать? — переспросил он и поднял глаза от учебника древнегреческого, с важным видом отложив его в сторону. — Мне нужно перевести сто пятьдесят строчек до того, как я смогу лечь. Полагаю, это случится не раньше двух ночи. На этих каникулах мне придется на редкость много зубрить. Знаешь, мне осталась только половина, а потом…
— Не перетрудись, Фрэнк.
— Не стоит за меня беспокоиться. У меня будет один выходной в неделю, а оставшиеся пять дней я буду учиться по восемь часов. Итого получается сорок часов в неделю и двести часов за каникулы. Я составил себе таблицу. Сто пять часов на древнегреческую пьесу, сорок на алгебру, — и дальше он подробно объяснил ей, как распределит предстоящие часы между заданиями. Он показал сестре начерченную красными чернилами таблицу с синими цифрами — это было все, что он успел сделать за полтора дня, проведенных дома. — Правда, будет здорово, если у меня все это получится?
— Но, Фрэнк, ты ведь приехал домой на каникулы, чтобы… отдохнуть?
— В нынешние времена нашему брату приходится потрудиться.
— Дорогой, не перестарайся, только и всего. И все же, я не усну, если лягу спать, не поговорив с тобой. Ты меня сегодня расстроил.
— Разве, Бесси?
— Ты назвал меня пуританкой, а затем вспомнил ту злую французскую поговорку. Ты и правда так дурно думаешь о своей сестре, Фрэнк? — сказала она и ласково обняла его за шею.
— Конечно, нет.
— Зачем тогда ты это сказал? Гарри младше тебя, к тому же он говорит, не подумав, и его слова меня почти не задевают. Но мне будет горько, если мы с тобой перестанем быть друзьями. Если бы ты знал, как я ждала вашего приезда!
— Я не хотел огорчать тебя и больше никогда такого не скажу.
— Теперь я узнаю моего Фрэнка. Я попросила маму не вешать омелу, потому что считала, что так правильно, — но не называй меня пуританкой. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы эти каникулы стали для вас веселыми и приятными. Я знаю, что мальчикам нужно гораздо больше забав, чем девочкам... Спокойной ночи, мой дорогой; и прошу, не слишком утомляй себя учебой и береги глаза.
Сказав это, она поцеловала его и вышла. Через двадцать минут он уснул над книгой; проснувшись же, обнаружил, что свеча оплыла, и решил, что вернуться к установленному им распорядку занятий можно и после Рождества.
Рождественское утро прошло очень спокойно. Вернувшись с церковной службы, они расположились у камина и развлекали себя беседой до четырех часов, когда был подан обед. Девицы Ковердейл подумали, что в этот раз Рождество в Туайт-холле вышло скучнее, чем раньше, а Фрэнк даже зевал не таясь. Впрочем, всем известно, что настоящее рождественское веселье начинается, только когда день подходит к концу. Говядина и пудингТрадиционное британское рождественское блюдо, также известен как плам-пуддинг. Готовится за четыре недели до Рождества, в “Замешивательное воскресенье” (Stir-up Sunday) - первое воскресенье перед Рождеством. Классический рецепт был опубликован в 1830 году в кулинарной книге Элизы Актон и с тех пор почти не менялся. В состав входят сухофрукты, цукаты, орехи, специи, бренди и почечное сало.13 ингредиентов пуддинга символизировали Иисуса Христа и 12 апостолов. Украшается веточкой остролиста – его листья напоминают о терновом венке, а алые ягоды – о пролитой крови Христа. В пуддинг было принято вкладывать различные маленькие предметы вроде монет, колечек и наперстков. Доставшееся колечко считалось верной приметой скорой свадьбы. весьма сытные блюда, и если среди собравшихся нет совсем уж малых детей, то выдумать дневные забавы, способные расшевелить утомленных утренней службой гостей, представляется задачей почти невыполнимой. Пэтти Ковердейл заручилась твердым обещанием, что вечером они устроят танцы, однако начаться эти танцы должны были не раньше восьми. Говядина и пудинг и впрямь оказались сытными, однако с надлежащими усилиями были одолены и исчезли. Та же судьба постигла портвейн, изюм и орешки, после чего дамы удалились. Десять минут спустя Элизабет и Изабелла Холмс сидели у камина в небольшой библиотеке майора. Мисс Гарроу вовсе не искала встречи с глазу на глаз — в такой обстановке ничего не оставалось, как беседовать доверительно, а это ее пугало; но, раз уж избежать разговора по душам было невозможно, она предпочитала покончить с ним как можно скорее.
— Бесси, — сказала ее старшая подруга, — я просто умру, если не поболтаю с тобой.
— Ну, если все зависит от этого, тогда ты не умрешь.
— Мне столько всего нужно тебе рассказать. И если нас связывает искренняя дружба, то тебе тоже есть что рассказать мне.
Мисс Гарроу, возможно, прямо сейчас не чувствовала в себе особой искренности — она бы предпочла ничего не говорить, будь у нее такая возможность. Но она взяла свою собеседницу за руку, дабы доказать, что дружба все-таки есть.
— А теперь расскажи мне все о Годфри, — сказал Изабелла.
— Дорогая Белла, мне нечего тебе сказать, совершенно нечего.
— Какие глупости! Подожди, дорогая, и ты поймешь, что я не хочу тебя обидеть. Не может быть, чтобы тебе было нечего рассказать — главное, чтобы ты сама захотела обо всем мне поведать. Ты бы не приняла предложение Годфри, если бы была к нему равнодушна, а он бы не стал просить твоей руки, если бы не был в тебя влюблен. Ты пишешь мне, что передумала, как будто речь идет о выборе платья, и я сразу понимаю, что ты о чем-то умалчиваешь. Теперь я настаиваю, чтобы ты все мне рассказала — раз уж мы настоящие друзья. Я и словом не обмолвилась с Годфри, пока не смогла увидеться с тобой и сперва услышать всю историю от тебя.
— Правда, Белла, мне нечего тебе рассказать.
— Тогда мне придется спросить у него.
— Если ты хочешь быть мне настоящим другом, то оставишь все как есть и ничего ему не скажешь. Ты должна понять, что в нынешних обстоятельствах приезд твоего брата… Я хочу сказать, что мне очень тяжело держаться как ни в чем не бывало, и несколько неосторожных слов могут сделать мое положение невыносимым.
— Ты можешь ответить мне на один вопрос?
— Не знаю. Постараюсь.
— Ты любишь его? — секунду или две Бесси молчала, пытаясь подобрать слова так, чтобы они не звучали фальшиво, но при этом не выдали правды. — Ах, вижу, что любишь, — продолжала мисс Холмс. — Ну конечно же. Иначе зачем тебе было принимать его предложение?
— Я воображала, что люблю его, ведь юные леди часто что-нибудь воображают.
— Не будешь же ты утверждать, что разлюбила его? – Бесси снова промолчала, и ее подруга поднялась со своего места. — Я все поняла, — продолжила она. — Жаль, что в тот момент рядом с вами не оказалось такого друга, как я. Но, возможно, еще не все потеряно.
Нет нужды во всех подробностях приводить здесь горячие возражения, которые вызвали эти слова у бедняжки Бесси. Она пыталась объяснить, насколько непростым оказалось ее положение. Этот рождественский визит был запланирован еще до той злосчастной размолвки в Ливерпуле. Приезд Изабеллы был отчасти связан с делами: вместе с братом и майором они должны были уладить некоторые денежные вопросы. «Я твердо намеревалась, — говорила Бесси, — не вмешивать сюда свои чувства и надеялась, что все можно решить, как и раньше, по-дружески. Теперь боюсь, что ошибалась, но с твоей стороны будет невеликодушно меня за это наказывать». А потом добавила, что если кто-то попытается вмешаться в ее дела, ей не останется ничего другого, как уехать к маминой сестре в Хексем в графство Нортумберленд.
Затем пришло время танцев, и сердца Кэти и Патти Ковердейл наконец наполнились счастьем. Но тут бедняжку Бесси ждало неприятное открытие: она и не предполагала, как невероятно тяжело будет по-дружески принимать своего бывшего возлюбленного, с которым она не виделась несколько месяцев. Она понимала, что какой-то из танцев ей непременно придется танцевать с Годфри Холмсом, и была полностью к этому готова. Братья, разумеется, пригласят девиц Ковердейл, а отец — Изабеллу. Поэтому ей достанется только Годфри — по крайней мере, в самом начале.
Она заранее продумала, как будет поддерживать с ним светскую беседу, проявляя полное самообладание. Но когда пришло время, эта задача показалась ей почти невыполнимой.
— Если память мне не изменяет, ты не слишком любишь танцевать? — спросил он.
— Отчего же, я люблю танцевать, но не так, как Патти Ковердейл. Танцы — ее страсть. А я все же старше ее, — и она замолчала на несколько минут.
— Так странно снова оказаться здесь, — сказал он. Действительно, странно — она чувствовала то же самое. Но ему не следовало произносить это вслух.
— За два года многое изменилось. Мальчики сильно выросли.
— Да, но дело не только в этом, — ответил он.
— Белла никогда еще здесь не бывала; по крайней мере, вместе с тобой.
— Так и есть. Но я не об этом. Дом кажется мне непривычным совсем не поэтому. А потому, что твоя мать ко мне переменилась. Раньше я был ей почти как сын.
— Полагаю, она считает, что с возрастом ты стал таким неприступным джентльменом. На тебя можно было ворчать, пока ты был обычным банковским клерком, но не пристало это делать, когда ты уже помощник управляющего. Это цена, которую мужчинам приходится платить за свой успех.
— На пути у меня стоит вовсе не мой успех, а...
— Тогда я и ума не приложу, в чем дело. Но Патти даст тебе нагоняй, если ты будешь плохо танцевать, будь ты хоть целым советом директоров в одном лице. Она не потерпит никакой небрежности в танце.
Бесси ложилась спать тем вечером с мыслью, что она взвалила на себя непосильную ношу.
— Мамочка, — сказала она, — нельзя ли мне под каким-нибудь предлогом уехать к тетушке Мэри?
— Прямо сейчас?
– Да, мамочка, сейчас — точнее, завтра. Конечно, мне совсем не по душе проводить праздники вдали от вас, но я начинаю думать, что так будет лучше.
Карикатура на Энтони Троллопа— А что скажет папа?
— Ты должна все ему рассказать.
— Придется объясниться и с тетушкой Мэри. Вряд ли тебе это понравится. Он что, тебе что-то сказал?
— Нет, ничего; то есть очень мало. Со мной поговорила Белла. Ах, мамочка, кажется, мы были ужасно неправы. То есть неправа была я. У меня такое чувство, что я вот-вот опозорюсь и испорчу всем праздник.
Будет ужасно неприятно признаваться во всем папе и тете, и этого нужно по возможности избежать. Ну а если объясниться все-таки придется, то задачу эту возьмет на себя мама, однако даже это не слишком облегчит положение Элизабет. Через пару недель она снова увидится с отцом, и им придется это обсудить.
— Если получится, я останусь, — сказала она, — но, если я захочу поехать, ты же не будешь меня останавливать? Мать пообещала, что не будет этого делать, и настойчиво рекомендовала дочери поступать так, как та считает нужным.
На следующее утро, когда Элизабет спустилась к завтраку, Фрэнк стоял в холле, щелкая затвором нового ружья.
— Оно ведь не заряжено, да, Фрэнк? — спросила она.
— Что ты, конечно нет! В наше время никто и не думает заряжать ружье прежде, чем выйдет за порог. Сразу после завтрака мы с Годфри отправимся на окраину Грейстока поохотиться на болотную дичь. Он попросил меня пойти с ним, и я не смог сказать нет.
— Ну разумеется. Зачем отказываться?
— Будет чертовски сложно наверстать потерянное время. Я должен был проснуться в четыре утра, но не услышал будильник. Надеюсь, что хоть вечером смогу позаниматься.
— Не превращай каникулы в рабство. Что проку в новом ружье, если ты им даже не воспользуешься?
— Дело не в новом ружье. Я не такой ребенок, как кажется. Но, понимаешь, раз уж Годфри у нас гостит, нам надо быть с ним полюбезнее. Вас, девушки, я попрошу вот о чем. Вы должны встретить нас на обратном пути. Переправьтесь на другой берег на лодке, а потом идите по тропинке до дороги на Паттердейл. Мы будем у подножья холма около пяти часов.
— А что прикажешь делать, если вы опоздаете? Дожидаться вас в снегу?
— Не выдумывай, Бесси. Говорю тебе, мы там будем. Мы возьмем повозку, и у нас будет куча времени.
— А откуда ты знаешь, что остальные девушки согласятся?
— Ну, по правде сказать, Патти Ковердейл уже пообещала. Если мисс Холмс не согласится, пусть остается дома с мамой. Но Кейт и Патти без тебя не пойдут.
— Ты со свойственной тебе деликатностью уже и это выяснил?
— Они так сказали. Но ты же пойдешь, да, Бесси? А если и придется подождать, то это ведь ерунда. Вы же можете прогуляться. Но мы будем ровно в пять. Ты же знаешь, у меня есть часы.
И Бесси пообещала. Разве могла она ему отказать в том, что было в ее силах?
— Пойду ли я! Конечно, пойду, — сказала мисс Холмс. — Я на все согласна. Я бы и сама с ними пошла утром и даже взяла бы ружье, если бы меня позвали. А хотя все-таки нет. Пожалуй, не стоит.
— Почему? — спросила Патти, которая очень боялась, что прогулка сорвется.
— Что трем джентльменам делать с четырьмя леди?
— Ой, я и не подумала, — простодушно сказала Патти.
— А мне все это совершенно безразлично, — сказала Кейт. — Хотите, забирайте себе Гарри.
— Вот уж спасибо, — сказала мисс Холмс. — Мне нужен собственный кавалер. Это очень мило с твоей стороны, но что мне делать, если Гарри будет против? Ведь любую сделку заключают две стороны.
— Мне до него нет никакого дела, — сказала Кейт. — Ему ведь еще нет и семнадцати!
— Бедный мальчик! Неужто вы так легко спишете его со счетов? Оставим его в покое на год-другой, так, мисс Ковердейл? Ну раз мы признаем, что у нас есть молодой человек, на чье внимание никто не претендует...
— Я уж точно ни на кого не претендую! — сказала Патти. — И в мыслях не было!
— Тогда получается, что Годфри — единственный рыцарь, чье внимание интересует прекрасных дам, — сказала мисс Холмс, глядя на Бесси. Бесси ничего не ответила и не изменилась в лице, но, когда Ковердейлы вышли, принялась отчитывать подругу.
— Как ты можешь забивать девочкам голову такой чепухой?
— Милая, за меня это сделала природа.
— Природу следует обуздывать, разве нет? Они подумают, что эти глупые мальчишки в них влюблены.
— Глупые мальчишки, как ты их называешь, сами о себе позаботятся. Мне кажется, глупые мальчишки лучше знают, чего хотят, чем те, кто постарше.
Затем, помолчав немного, она добавила:
— Что же до моего брата, то он положительно выводит меня из терпения.
— Умоляю, давай не будем о твоем брате, — сказала Бесси. — И Белла, если ты не хочешь, чтобы я отсюда уехала, не говори о нас с ним так, как ты только что сделала.
— Неужели все настолько плохо, что даже малейшая неловкая шутка тебя так огорчает? Разве ты не находишь, что для него совершенно естественно оказывать тебе знаки внимания? Если ты будешь принимать это так близко к сердцу, то сама выдашь свою тайну.
— Никаких тайн у меня нет — по крайней мере, от тебя и от мамы, впрочем, и от него тоже. Мы оба вели себя очень глупо, думая, что понимаем мысли и чувства друг друга, а оказалось, что не понимали ни того ни другого.
— Я терпеть не могу, когда люди говорят, будто понимают собственные чувства. Мне кажется, если тебе нравится молодой человек и он делает тебе предложение, то следует его принять. Конечно, если вам есть на что жить. Я не знаю, чего еще желать. Но девушки начинают рассуждать так, словно их сердца должны выдержать жестокие испытания, прежде чем их можно будет вверить мужу. Пожалуй, лучше всего, когда браки устраивают батюшки, матушки или даже семейные поверенные, как это принято во Франции. Девушки, которые так стремятся познать свое собственное сердце, рискуют не открыть для себя ничье другое и так и умрут старыми девами.
— Это лучше, чем вверять себя тем, кого они толком не знают и не могут оценить.
— Это вопрос вкуса. Я намерена принять первое же предложение, если, конечно, тот, кто его сделает, будет похож на джентльмена, и доход у него будет не меньше восьми сотен в год. А Годфри как раз похож на джентльмена, и доход у него вдвое больше. Будь у меня такая возможность, я бы немедленно согласилась.
— Но у меня такой возможности нет.
— Но тебе бы этого хотелось, так?
— Нет, нет. Белла, умоляю, оставь меня в покое. Умоляю, не вмешивайся. Мне бы ничего не хотелось. От тебя мне нужно только молчание и сочувствие.
— Как скажешь. Я буду нема и полна сочувствия, как могила. Но не думай, что я к тому же и холодна, как могила. Я не вполне одобряю твои идеи. Но если уже ничего не исправить, я по крайней мере постараюсь не навредить.
После обеда, около трех часов дня, они отправились на прогулку и смогли переправиться через реку.
— Ах, можно я, Бесси, — сказала Кейт Ковердейл. — Я знаю, как это делается. Смотрите, мисс Холмс. Нужно потянуть за эту цепь…
— И тут же порвать перчатки в клочья, — сказала мисс Холмс. У Кейт именно так и вышло, и это ее не слишком обрадовало.
— Из цепи торчит жуткий гвоздь, — сказала она. — Неужели эти глупые мальчишки не могли нас предупредить!
Конечно, они оказались в оговоренном месте слишком быстро. Чтобы согреться, они ходили взад и вперед и к приезду охотников порядком утомились. Однако винить им было некого, кроме самих себя, поскольку к холму они подошли за полчаса до назначенного времени.
— Я больше никогда нигде не буду встречаться с джентльменами, — сказала мисс Холмс. — Это просто возмутительно, что леди приходится целый час их ждать в снегу. Ну, молодые люди, какой добычей похвастаетесь?
— Я застрелил большущего тетерева, — сказал Гарри.
— Неужели? — спросила Кейт Ковердейл.
— Вот перья из его хвоста. Мне пришлось зайти в болото по пояс, чтобы достать их из воды. Но я обещал тебе и был настроен решительно.
— Ах ты, глупый-глупый мальчик. Но я буду беречь их вечно. Честное слово! — об этом они говорили уже не при всех, потому что Гарри отвел юную леди в сторону, прежде чем дарить ей перья.
Не отставал и Фрэнк, в свою очередь преподнесший Патти трофеи и повесть о собственной отваге. Будучи на год старше брата, он тем более не готов был прилюдно вручить подношение своей избраннице. Но и ему удалось улучить подходящий момент, и они с Патти пошли рядом чуть впереди остальных. Кейт тем временем утешала промокшего Гарри. Таким образом, все разбились по парам именно так, как предположила мисс Холмс. Сама мисс Холмс, ее брат и Бесси Гарроу остались втроем на тропинке и завели не слишком захватывающую беседу о событиях дня. Они прошли вместе около мили, и постепенно разговор между ними сошел на нет.
— Больше всего я не люблю куда-то ходить с теми, кто моложе меня, — сказала мисс Холмс. — Сразу чувствуешь себя такой старой и скучной. Вы только послушайте этих детей — можно подумать, что я престарелая незамужняя тетушка, которую позвали, дабы соблюсти приличия.
— Патти не понравится, если она услышит, что ты называешь ее ребенком.
— Ну а мне не нравится, когда со мной обходятся, как со старухой, — она ускорила шаг и догнала молодежь. «Я не смогу испортить им окончание прогулки, даже если захочу, — сказала она самой себе. — Но для всех них я буду лишь временной помехой; если же я останусь позади, то превращусь в неизбывное зло». И вот Бесси и ее прежний возлюбленный оказались наедине.
— Надеюсь, вы с Беллой поладили? – произнес Годфри после того, как они помолчали пару минут.
— О да. Она так добра и великодушна, что ее невозможно не полюбить. Но она привыкла к развлечениям и деятельной жизни, так что, мне кажется, здесь ей должно быть очень скучно.
— Ей нигде не бывает скучно, даже в Ливерпуле, а ведь для юных леди это, по-моему, скучнейший город на земле. Во всяком случае, именно таким он кажется мужчине.
— Мужчина, занятый службой, не может скучать, разве нет?
— Очень даже может. Тоска смертная! Я скучаю почти непрестанно. С тех пор, как ты уехала, Бесси, мне было там не слишком-то весело.
Ветвь омелы
Иллюстрация: Анна Кирьянова
В том, что он назвал ее Бесси, не было ничего особенного, Годфри с детства привык так ее называть, а они договорились, что между ними все должно остаться таким, как было до того, как прозвучали те глупые слова любви. Более того, вопрос про имена они оговорили отдельно, чтобы при обращении друг к другу не возникало неловкости. Такая договоренность раньше казалась им очень благоразумной, но сейчас желаемого эффекта не произвела.
— Я не очень понимаю, что ты имеешь в виду, говоря о веселье, — помолчав, сказала она. — Может быть, человеческая жизнь вовсе не предназначена для того, что ты называешь весельем.
— Наша жизнь должна быть настолько веселой, насколько это в наших силах.
— Все зависит от того, что ты подразумеваешь под этим словом. Мне кажется, мы не слишком веселимся здесь, в Туайт-холле, но при этом чувствуем себя очень счастливыми.
— Не сомневаюсь, что так и есть, — сказал Годфри. — Я очень часто вспоминаю вашу семью и Туайт-холл.
— Мы всегда вспоминаем места нашей юности, — сказала Бесси, и они снова погрузились в молчание. Бесси ускорила шаг, стараясь поравняться с остальными. Эта прогулка уж точно не была для нее веселой, и она с ужасом подумала, что до переправы еще две мили.
— Бесси, — произнес наконец Годфри и замолчал, словно не решаясь продолжить. Она ничего не отвечала и все так же быстро шла вперед, как будто в том, чтобы догнать идущую впереди компанию, состояла ее единственная надежда. Но остальные тоже шли быстро, поскольку Белла совсем не хотела, чтобы ее догнали.
— Бесси, я должен поговорить с тобой о том, что произошло между нами в Ливерпуле.
— Ты уверен? — спросила она.
— Только если ты не запретишь.
— Годфри, постой, — сказала она. И они оба остановились на тропинке. Теперь она уже больше не стремилась догнать остальных, чтобы положить конец неловкой ситуации. — Если откровенный разговор может вернуть тебе душевный покой, я не стану тебе препятствовать. Поведи я себя столь жестоко, ты потом непременно в глубине сердца станешь упрекать меня. Но ты должен решить, стоит ли растравлять рану, которая почти затянулась.
— Но моя рана не затянулась. Она всегда открыта.
— Есть боль, от которой невозможно излечиться полностью, для этого должны пройти годы.
Сказав это, она невольно подумала, что у него-то как раз гораздо больше шансов на полное излечение, чем у нее. «Для меня, — сказала она себе, — излечение почти невозможно; что касается Годфри, то точно так же невозможно, чтобы его рана продолжала кровоточить».
— Бесси, — сказал он и снова остановил ее на узкой тропинке, преградив дорогу, — помнишь ли ты все обстоятельства, заставившие нас расстаться?
— Да, думаю, что помню.
— И ты до сих пор считаешь, что мы были правы?
Она замялась, прежде чем ответить, но уже через мгновение довольно твердо произнесла:
— Да, Годфри, считаю. С тех пор я много думала об этом. Ни о чем другом я не думала так серьезно. Я никогда не считала, что мы поступили неразумно.
— Ведь ты, кажется, меня любила.
— Должна признать, что это так, иначе мне пришлось бы назвать себя лгуньей. Я сказала тебе тогда, что люблю тебя, и это была правда. Но лучше, в десять раз лучше, чтобы любящие расстались, даже если они все еще любят, чем чтобы эти двое оставались вместе, если они не способны составить счастье друг друга. Вспомни, что ты сказал мне.
— Я помню.
— Обручившись со мной, ты был несчастлив и сказал, что виновата в этом я.
— Бесси, вот моя рука. Если ты меня разлюбила, то покончим с этим разговором. Но если ты меня все еще любишь, давай забудем о том, что было.
— Забудем, Годфри! Как это можно забыть? Ты был несчастлив по моей вине. Да, я виновата! Виновата так же, как если бы попыталась облегчить страдания больного ребенка уроками арифметики или накормить собаку сеном. Я не имела права тебя любить, ведь я слишком хорошо тебя знала — знала, что нам не по пути. Я осознаю всю тяжесть расплаты и могу ее вынести; но я надеялась, что твои страдания закончатся быстрее.
— Ты слишком горда, Бесси.
— Вполне возможно. Фрэнк сказал, что я пуританка, а гордыня — самый тяжкий из их грехов.
— Слишком горда и непреклонна. Разве брак не предполагает, что мужчина и женщина приспосабливаются друг к другу?
— В браке — да. И каждая девушка, мечтающая о замужестве, обязана понимать, что, скорее всего, именно ей придется приспособиться к мужу. Но я вовсе не считаю, что женщина должна быть плющом и следовать за каждой веткой дерева, которое он обвивает. Где же в таком случае она сама? Но нам пора идти, иначе мы опоздаем.
— И ты не дашь мне никакого другого ответа?
— Никакого другого, Годфри. Не ты ли только что, в эту самую минуту, сказал мне, что я слишком горда? Захочешь ли ты на всю жизнь связать себя с женской гордыней? И если ты сказал мне это сейчас, то что же ты мне скажешь в тесноте супружеской жизни, когда под градом повседневных мелочей от любезности гостя и возлюбленного не останется и следа?
Отповедь ее была столь сурова, что Годфри не сразу пришел в себя. И все же он знал эту девушку, знал устремления ее ума и сердца. В ее нынешнем состоянии духа она могла быть непримиримой, гордой и даже резкой. Вновь отвергая его предложение, она многое теряла. Отныне ей придется постоянно заставлять себя проявлять жесткость и непреклонность. Если бы он был беден, если бы она не любила его, если бы этот брак не сулил им ничего хорошего, она с меньшим пристрастием рассматривала бы его предложение и ответила на него с большей благосклонностью. Лишись он всех своих денег, она приняла бы его немедленно; стань он одноглазым или хромым, она поступила бы точно так же. Но в нынешних обстоятельствах у нее не было повода проявлять мягкость. В ее натуре был врожденный изъян, который, без сомнения, явственно был представлен отдельной шишкой на ее черепе — шишкой мученичестволюбия, если так можно сказать. Отказывая Годфри Холмсу, она разбивала свое собственное счастье, словно корабль о рифы, — но ей, вероятно, казалось, что благовоспитанной юной леди подобает разбивать собственное счастье. Последний месяц или два ее швыряло по волнам, и она почти утонула. Но вот показался прекрасный берег, и сильная, славная рука протянулась навстречу, чтобы спасти ее. Но как бы она ни страдала под ударами волн, Элизабет продолжала считать, что спасаться ни в коем случае нельзя. Было бы так приятно ухватиться за эту руку, так сладко, так радостно, и поэтому поступить так было невозможно. Таковы были ее принципы, и Годфри Холмс, хоть и не понимал их в полной мере, отчасти о них догадывался. И все же, если однажды она выберется на этот зеленый остров, то будет счастлива. Элизабет с пренебрежением говорила о женщинах, плющом увивающих дерево — и все же, если однажды выйдет замуж она сама, не найдется женщины, которая с большей нежностью прильнет к мужу, чем Бесси Гарроу. По пути к реке он больше не сказал ей ни слова, но, помогая ей сойти в лодку, сжал ее ладонь. На миг ему показалось, что она ответила на его прикосновение. Но если и так, то порыв этот был невольным, и ладонь девушки тотчас снова застыла в его руке.
Когда поздно ночью майор Гарроу вошел в свою спальню, жена еще не спала, дожидаясь его.
— Ну и что он тебе сказал? Он ведь провел с тобой больше часа.
— Такие истории быстро не расскажешь, а в этом случае было важно в точности его понять. Думаю, в конце концов я разобрался что к чему.
Нет необходимости во всех подробностях повторять все, что сказали друг другу той ночью майор и миссис Гарроу по поводу предложения, которое уже в третий раз было сделано их дочери. Вечером, когда дамы удалились, и мальчики тоже куда-то исчезли, Годфри Холмс рассказал обо всем хозяину дома и откровенно разъяснил ему, что, по его убеждению, чувствует Элизабет.
— Теперь вам все известно, — сказал он. — Я твердо верю, что она меня любит, и, если это так, возможно, вас она послушает.
Майор Гарроу был отнюдь не уверен, что ему «все известно». Но обстоятельно обсудив сей предмет ночью с женой, он пришел к мысли, что наконец все понял.
На следующее утро горничная сообщила Бесси, что Годфри Холмс покинул Туайт-холл и вернулся в Ливерпуль. Та отпустила девушку, никак не отозвавшись на это известие, но посчитала себя обязанной сказать пару слов Белле:
— Не стоило ему приезжать. Жаль, что ему выпало столько забот и беспокойства понапрасну. Признаю, что это моя вина; мне очень жаль.
— Ничего не поделаешь, – довольно мрачно сказала мисс Холмс. — Что до его невзгод, смею предположить, что разъезды между Ливерпулем и Туайт-холлом не самые худшие из них.
В этот день после завтрака Бесси призвали в отцовскую библиотеку, где она нашла обоих родителей.
— Бесси, — сказал отец, — сядь, моя дорогая. Ты знаешь, почему Годфри уехал?
Бесси пересекла комнату, села рядом с матерью и взяла ее за руку.
— Думаю, что да, папа, — сказала она.
— Вчера вечером у нас состоялась беседа, Бесси. И когда он рассказал мне, что произошло между вами, я согласился, что ему лучше уехать.
— Это к лучшему, папа.
— Но он просил тебе кое-что передать.
— Передать?
— Да, Бесси. И твоя мать согласна, что тебе лучше об этом знать. Он просил передать, что, если ты напишешь ему и попросишь вернуться, он будет здесь в крещенский сочельник. Раньше он приезжал по моему приглашению, но, чтобы он вернулся, пригласить его должна ты.
— Нет, папа, я не могу.
— Я не стану с тобой спорить, но, прежде чем окончательно отказать, спокойно все обдумай. Сообщи мне свой ответ новогодним утром.
— Мама знает, что это невозможно, — сказала Бесси.
— Вовсе не невозможно, дорогая.
— В столь важном вопросе ты должна поступать так, как считаешь правильным, — сказал отец.
— Если я бы я снова попросила его приехать, это бы означало, что я…
— Верно, Бесси. Это бы означало, что ты готова стать его женой. Он поймет это именно так, и мы с твоей матерью тоже. Иначе истолковать это просто невозможно.
— Но папа, когда мы были в Ливерпуле…
— Я ему все рассказала, дорогая, — сказала миссис Гарроу.
— Думаю, в общих чертах мне все ясно, — сказал майор, — и в этом деле я тебе не советчик. Но ты должна помнить, что, принимая решение, ты обязана подумать не только о себе, но и о Годфри. Если ты его не любишь, если чувствуешь, что не будешь любить его, став его женой, то больше и говорить не о чем. И мне нет нужды объяснять своей дочери, что в этих обстоятельствах было бы неправильным поощрять визиты поклонника. Но твоя мать говорит, что ты его любишь. Я не стану тебя допрашивать. Но если это правда, если ты ему в этом призналась и тем самым позволила ему строить планы на счастливую жизнь, то ты, я считаю, сильно согрешишь перед ним, допустив, чтобы ложная женская гордость разрушила его счастье. Когда девушка признается мужчине в любви, то и это признание, и сама любовь связывают ее с ним узами долга, которые она не может безнаказанно разорвать, — с этими словами он поцеловал Элизабет, велел дать ответ в первое утро нового года и оставил ее наедине с матерью.
У нее было четыре дня на размышление, и дались они ей нелегко. Будь рядом с ней только мать, внутренняя борьба была бы не столь мучительной, но она вынуждена была вести светские беседы с Изабеллой Холмс и занимать сестер Ковердейл. Белла при этом была воплощением великодушия. Она ни словом не обмолвилась о том, что было на уме у обеих, до утра последнего дня, да и то сказала лишь несколько слов:
— Бесси, будь так же милосердна, как и прекрасна.
— Я не прекрасна, и это не милосердие.
— Позволь ему самому судить об этом.
Этот вечер она провела у себя в комнате в одиночестве, и, когда мать зашла ее проведать, глаза девушки были красными от слез. Перо и бумага лежали перед ней, как будто она решилась писать, но до сих пор не написала ни слова.
— Ну что, Бесси, — сказала мать, садясь рядом, — дело сделано?
— Какое дело, мамочка? Кто сказал, что я собираюсь это сделать?
— Я говорю не о самой записке, а о твоем решении. Довольно будет и пяти слов, если, конечно, ты готова их написать.
— Но это же на всю жизнь, мамочка. На всю его жизнь и на всю мою.
— Это правда, Бесси, так оно и есть. Помни, Бесси, велишь ты ему вернуться или отдалишь его от себя — от этого зависит вся твоя жизнь. Бывают моменты, когда приходится принимать такие решения.
— Ах, мама, мамочка, скажи, как мне быть?
Но этого миссис Гарроу делать не стала.
— Если хочешь, я могу написать записку своей рукой, но, должна ли она быть написана, решать тебе. Я не могу велеть моей милой дочери покинуть меня и свить гнездо в другом доме. Но я всей душой верю, что в том доме ее ждет счастье.
Всю ночь Бесси провела в раздумьях, но к утру все же написала записку и отнесла ее матери.
— Отдай ее папе, — сказала она. А потом вышла из комнаты и никому не показывалась на глаза до самого полудня.
«Дорогой Годфри, — говорилось в записке, — папа сказал, что если я тебя приглашу, то в среду ты вернешься. Пожалуйста, возвращайся к нам! Если, конечно, хочешь. Всегда твоя, Бесси».
— Не хуже, чем если бы она исписала целый лист, — сказал майор. Но, отправляя записку Годфри Холмсу, он не упустил возможности добавить несколько строк от себя.
Ответ Годфри пришел следующей же почтой. И днем шестого января Фрэнк Гарроу отправился в Пенрит, чтобы встретить его на станции. На обратном пути в Туайт-холл между будущими родственниками установились самые доверительные отношения, и Фрэнк доходчиво изложил Годфри разработанный им небольшой план:
— Когда стемнеет, Гарри повесит ее в столовой, а ты иди прямиком туда.
— Я очень рад, что ты вернулся, Годфри, — сказал майор, встречая его в холле.
— Благослови тебя Бог, дорогой Годфри, — сказала миссис Гарроу. — Бесси ждет в столовой, — прошептала она, совершенно не подозревая о ветке омелы.
Не подозревала о ней и Бесси. Не думаю, что это сильно волновало бы ее теперь. Вопреки всему, что Годфри наобещал Фрэнку, когда решительный момент настал, он предпочел соблюсти рождественский обычай без всяких упоминаний о ветке омелы, висящей над его головой. Но Патти Ковердейл не могла молчать.
— Какой стыд, — воскликнула она, выбежав из комнаты. — Если б я знала, что ты сделал, ни за что на свете не зашла бы туда. Я и на порог не ступлю, пока наверняка не узнаю, снял ты ее или нет.
Ее сестра Кейт не побоялась проверить это тем же вечером.
Перевод: Анна Шихова, Галина Нилова, Татьяна Щеглова
Вступление и комментарии: Александра Устюжанина
Редактор: Анна Кирьянова
Иллюстрации: Анна Кирьянова