Переходя от революционной Франции к России, можно отметить, что сходные факторы (рентное земледелие, структура крестьянской общины и распад репрессивного аппарата) объясняют происхождение и природу крестьянских восстаний. Логика событий в России даже более наглядна, поскольку картина нарисована более смелыми красками.
Крепостничество исторически сложилось как основа российского самодержавия «не в отсутствие противодействия, а вопреки ему». Прикрепленные к поместным землям, крестьянские общины несли коллективную ответственность за выплаты и трудовые повинности перед служилым дворянством, обладавшим над ними почти исключительной властью. С установлением имперского режима к обязанностям крепостных общин добавились высокие налоги и поставка рекрутов в армию. Крестьянское сопротивление принимало форму либо бегства в открытые степи, либо спорадических местных вспышек протеста. Время от времени эти конфликты выливались в кровавые нападения (в особенности на дворян), когда удавалось найти союзников среди горожан и приграничных казаков. Но к концу XVIII в. российское государство усмирило степные фронтиры и кооптировало казаков в имперскую жандармерию. Восстание Пугачева 1773–1775 гг. было последним широкомасштабным бунтом до 1905 г. Столкнувшись с единым репрессивным аппаратом и не имея какой-либо сопоставимой военной силы, крестьяне могли оказывать лишь спорадическое, локализованное сопротивление, которое всегда более или менее быстро и безжалостно сокрушалось.
[...] Отмена крепостного права в 1861 г. произошла по инициативе царя и его чиновников, и его целью было укрепление социальной стабильности и политической жизнеспособности имперской системы. Как же иронично было то, что сама отмена крепостничества создала условия для аграрной революции, которая вырвала с корнем дореволюционный социальный порядок в 1917 г. Дело в том, что реальным следствием этой реформы было усиление тех структурных форм, которые делали российские сельские порядки подверженными восстаниям, без стимулирования экономического развития и социальной трансформации большей части села, что могло бы подорвать повстанческий потенциал.
Освобождение было инициировано по настоянию имперских властей, но детали его реализации были отданы на откуп дворянам различных регионов. Отчасти из-за вмешательства помещиков, отчасти из-за требований государства после 1860-х гг. крестьяне были освобождены с бóльшим количеством возложенных на них обязанностей, чем при крепостничестве. В неплодородных северных лесных губерниях дворяне уступили излишние земли крестьянам в обмен на раздутые выкупные платежи, которые бывшие крепостные могли выплачивать, лишь все больше обращаясь к сезонной промышленной занятости. В черноземных и южных степных провинциях помещики «выкроили» крестьянам более одной пятой земли, ранее обрабатываемой крепостными, так что крестьяне были вынуждены арендовать помещичью землю или работать на ней. Бывшие государственные крепостные и крепостные польских помещиков получили лучшие условия. Но бывшие поместные крепостные остались без земли. Более того, все владельцы участков должны были оставаться привязанными к земле в течение сорока девяти лет, чтобы выплатить ту сумму, которую государство заплатило дворянам авансом в качестве компенсации за потерю крепостных. В целом последствия освобождения крестьян можно охарактеризовать лишь с горькой иронией. Хотя отмена крепостного права наделила крестьян более чем половиной земли, в экономическом плане их поставили в более затруднительное положение. Они по-прежнему жаждали освобождения от эксплуатации через обязанности и доступа к оставшимся землям помещиков, которые, как считали крестьяне, должны принадлежать им и обрабатываться ими для себя.
Важнее экономических последствий отмены крепостного права была его институциональная база. Собственность на землю, которой наделили бывших крепостных, устанавливалась в соответствии с традиционными моделями, что означало, что коллективная собственность в рамках общины оставалась преобладающей формой землевладения в Европейской России. Община была деревенским сообществом, контролировавшим земельную собственность и распределявшим доступ к ней индивидуальных домохозяйств. Они часто состояли из патриархальных расширенных семей, каждая из которых обрабатывала землю и собирала урожай на индивидуальной основе. Каждое домохозяйство, в зависимости от своего размера, теоретически имело равное право на долю пахотной земли и доступ к лугам, общинным пастбищам и лесам. Периодически общинные земли подвергались «переделу», чтобы подтвердить принцип равного доступа в условиях изменившегося состава семей.
Исторически община поддерживалась дворянством и государством, поскольку обеспечивала полезный механизм коллективных гарантий крестьянских обязанностей и обеспечения (на уровне прожиточного минимума) максимального количества крепостных душ. Отмена крепостного права продолжила эту традицию по-новому, поскольку государство выступало посредником в процессе выкупа, только если все домохозяйства в общине совместно принимали ответственность за последующие выплаты в течение сорокадевятилетнего периода. После того как это принималось, отдельному крестьянину становилось практически невозможно разорвать узы, связывающие его с общиной. Чтобы это сделать, он должен был выплатить всю свою долю выкупных платежей или найти кого-то, кто выкупил бы его. Более того, индивидуалистические сельскохозяйственные практики не поощрялись; поскольку любое объединение владений или отказ от ритмов коллективно реализуемой трехпольной системы обработки земли требовали согласия двух третей участников деревенского собрания. И наконец, сами общины должны были получать разрешение государства на продажу земельных наделов. Результатом неизбежно оказалось то, что основная масса крестьян оставалась на земле и трудилась по-старому.
Конечно, в развитии российского сельского хозяйства и производственных отношений в последние десятилетия XIX в. существовали важные региональные различия, поскольку отмена крепостного права усилила предшествующие тенденции, способствовавшие коммерциализации сельского хозяйства на периферии Европейской части России, тогда как ядро оставалось без изменений. В прибалтийских губерниях ранняя крестьянская реформа 1817 г. освободила крепостных без земельных наделов, к тому же лишив их права менять место жительства; таким образом, помещики, имевшие доступ к западным зерновым рынкам, смогли развить крупномасштабные капиталистические хозяйства, обрабатываемые наемными работниками. В Западной Украине крестьяне арендовали земельные наделы у ранее возникших капиталистических сельхозпроизводителей — переработчиков сахарной свеклы, и искали работу вместе с сезонными мигрантами на этих «полевых фабриках». В юго- восточных регионах железнодорожное строительство позволило многим бывшим государственным крепостным, которые были освобождены со сравнительно щедрыми земельными наделами, перейти к рыночно ориентированному мелкому фермерству. Сходным образом после 1890 г., с началом строительства Транссибирской магистрали, государство поощряло заселение Сибири. И те мелкопоместные дворяне и богатые крестьяне, которые могли воспользоваться этой возможностью, создавали небольшие капиталистические фермы, не связанные с традиционными формами общины или обработки земли. Наконец, в северных лесных губерниях (Озерном крае, Центрально-промышленном и Северном регионах), где, кроме как в окрестности больших городов, сельское хозяйство не могло быть рыночно выгодным, после 1860-х гг. дворяне охотно распродавали остававшиеся у них земли. В подобных регионах крестьянские общины, обремененные обширными надельными землями, усилили существовавшую еще до отмены крепостного права тенденцию: посылать сезонных мигрантов на промышленные работы в городах. Эта тенденция особенно интенсифицировалась с ростом фабрик после 1880 г. Когда столыпинские реформы 1906 г. позволили крестьянам разорвать их общинные связи, многие северные крестьяне-рабочие воспользовались этой возможностью, чтобы на постоянной основе мигрировать в городские зоны.
Но обширное ядро сельскохозяйственной России (включая многие губернии Центрального Черноземья и прилегающие степи среднего Поволжья) оставалось по большей части не коммерциализированным, с традиционными производственными отношениями, сохраняющимися в видоизмененной форме. Это была территория, где отмена крепостного права оставила земельные «наделы» в руках помещиков, а контроль общины над собственностью и возделыванием земли оставался наиболее сильным и почти вездесущим. Некоторые разорившиеся дворяне продавали свои земли.
(Действительно, к 1905 г. российские крестьяне в целом увеличили свою долю земельной собственности примерно до двух третей сельскохозяйственных земель). Тем не менее, многие помещики продолжали сдавать в аренду земли своих поместий в обмен на отработки или долю в урожае.
«Поскольку крестьяне были привязаны к земле и испытывали все больший земельный голод, дворяне могли легко сдавать свои поместья в аренду небольшими участками по крайне высоким ставкам и жить на вырученные средства. Арендные отношения легко пришли на смену традиционным [дворянин — крепостной] отношениям натурального сельского хозяйства. Это позволяло дворянам извлекать доходы из поместных земель, при этом оставляя большую часть ответственности за возделывание земли и обеспечение орудиями и скотом крестьянам».
Арендаторами часто выступали целые крестьянские общины. В иных случаях арендуемые земли, по-видимому, шли в основном крестьянским семьям (привязанным к общинам), которым просто было нужно больше земли для обработки ради пропитания. Приобретение и аренда земли не создавали сильного слоя богатых крестьян, особенно в центральных губерниях. Подобные покупки и аренда «скорее служили подпорками для натурального хозяйства в тех сегментах крестьянства, где по-прежнему сохранялся минимальный капитал, необходимый для обработки земли».
На пороге революции 1917 г. от половины до двух третей крестьянских хозяйств в России по-прежнему были, в сущности, заняты натуральным хозяйством. Они были сконцентрированы в центральных регионах арендного землепользования и представляли собой смесь владельцев наделов и арендаторов, сосуществовавших в рамках традиционной общины. Они вели постоянную борьбу за выживание перед лицом углубляющейся бедности, порождаемой сочетанием застойных технологий, плохих рыночных возможностей и роста населения — все это вдобавок к тяжелым поборам крестьян со стороны помещиков и государства.
Хотя отмена крепостного права и ее последствия сделали экономическое выживание еще более проблематичным для членов крестьянских общин, парадоксальным образом крестьянская община была освобождена в большинстве аспектов от политического контроля дворян и управляющих поместьями. Крестьяне получили права самоуправления под надзором бюрократических служащих имперского государства. Мир, или крестьянское собрание всех глав домохозяйств, стал центром формальной политической власти. Вдобавок к своим основным экономическим функциям по распределению земли и регуляции севооборота мир теперь нес ответственность за выполнение обязанностей общины по выплате налогов и выкупных платежей, а также за регулирование паспортной системы, регламентирующей передвижение крестьян за пределами деревни. Избираемый староста, традиционно неформальный лидер мира с его коллективным самоуправлением, отчитывался перед официальными контролирующими инстанциями — земскими начальниками и полицией, и мог быть ими сменен. В этом смысле ведение крестьянами деревенских дел корректировалось бюрократическим вмешательством. Тем не менее общий эффект мер, последовавших за отменой крепостного права, заключался в усилении коллективного крестьянского ведения своими местными политическими делами, так что деревни были наделены большей автономией и солидарностью против чужаков.
Можно ли отыскать комплекс условий, который бы более способствовал аграрной революции? Дворянство, находившееся в экономическом и политическом упадке, все же сохраняло опору на селе, будучи связано с крестьянами открыто эксплуататорскими и нефункциональными отношениями ренты. В то же время коллективные институты и политическая независимость крестьянских общин укрепились, тогда как крестьяне были обременены тяжелыми обязательствами извне, которые нужно было выполнять неизменными производственными методами. Действительно, поскольку налоги, ставшие необходимыми из-за программ индустриализации Витте, совпали с общим сельскохозяйственным кризисом и сделали положение крестьян отчаянным, местные беспорядки участились после 1890 г., даже перед лицом неминуемых репрессий. Все, что было необходимо для вспышки разрушительного насилия, опрокинувшего принудительный контроль. Так и произошло: временно, в 1905 г., и вновь, на сей раз уже необратимо — в 1917 г. Оба раза поводом была война и военное поражение империи.