Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Райнхард Меринг. Карл Шмитт. Взлет и падение. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2023. Перевод с немецкого Ирины Ивакиной. Содержание
Преступление и ответственность
В юридической экспертизе о «международно-правовом характере преступлений захватнической войны и правовом принципе Nullum crimen, nulla poena sine lege („нет преступления и нет наказания без закона“)» Шмитт впервые предлагает два типа военных преступлений: преступления военного времени и «нечеловеческие зверства», виновники которых превращаются в «свору вне закона». Такие садистские преступления и составляли суть национал-социализма. Шмитт пишет:
Злодеяния в частном смысле, совершенные до последней мировой войны и в ходе этой войны, по сути должны быть рассмотрены как mala in se («зло само по себе»). Их нечеловеческая природа столь сильна и так очевидна, что достаточно лишь установить факты и определить виновных, чтобы доказать их преступность, не опираясь на принятое прежде позитивное уголовное законодательство. Здесь самым элементарным образом сталкиваются все доводы о природных склонностях, человеческой интуиции, разуме и справедливости, что позволяет вынести обвинительный приговор, которому не нужна позитивная норма в каком бы то ни было формальном смысле. Здесь не следует вопрошать, каковы были преступные намерения виновных. Все и так ясно. На любого, кто перед лицом подобных преступлений попытается возразить «нет наказания без закона», падет тень подозрений.
Шмитт пишет это летом 1945 года в официальном экспертном заключении, в тот момент, когда масштаб преступлений, совершенных национал-социалистами, только начинает раскрываться. Позже (в размышлениях о де Саде) он связывает избыточные проявления садизма с исключительностью. Люди склонны к садизму, когда более не существует вчера и завтра, нет законов и судей, когда преступник назначает себя судьей, чтобы почувствовать абсолютную власть над жертвой в условиях хаоса и беспомощности. Позже, когда Шмитт чувствует себя «репрессированным разбойником», ему кажется, что и его дело относят к категории немыслимых преступлений. Он возмущен, что его ставят в один ряд с самыми кровожадными преступниками.
Его юридическая экспертиза рассматривает подробно лишь третье значение военного преступления: отношение к самой войне как к преступлению или «преступление войны»: была ли захватническая война уже настолько криминализована в системе международного права, что граждане воспринимали ее как преступление? Следовало ли считать захватническую войну (нацистской Германии) военным преступлением, чтобы каждый гражданин осознавал, что любое экономически мотивированное участие в военных действиях является нарушением закона, за которое придется отвечать перед судом? Доводы Шмитта основаны на правовом принципе запрета обратной силы «нет наказания без закона», действие которого он ограничивает эпохой национал-социализма. Он называет такой государственно-правовой принцип «естественно-правовой и моральной максимой» и отвечает, что идея о преступности войны была не столь развита, чтобы достаточно укорениться в международном праве. Шмитт таким образом исключает уголовное преследование «обычных, экономически деятельных предпринимателей». Экспертное заключение предлагает аргументы против преследования его собственного работодателя, Фридриха Флика.
Наряду с призывом учесть запрет на обратное действие закона, в документе можно обнаружить и интересный критерий признания политической ответственности. Шмитт определяет круг виновных в соответствии с «доступом к верхушке» личного управления «режима Гитлера». Виновен тот, кто был ближе. Все остальные — лишь соучастники. В соответствии с этим пространным признаком достаточно лишь возможной коммуникации. Но в таком случае и советник советника, например прусский государственный советник, может считаться потенциальным преступником. Об этом Шмитт не говорит ни слова. Он не считает себя виновным. Даже экономически заинтересованных соучастников, вроде промышленника Флика, он не считает преступниками. Напротив, он полагает, что в обстоятельствах политической «тотальности», «тотального» государства и «тотальной» войны ни у кого не было шанса сохранить нейтралитет. Шмитт убежден, что граждане были вынуждены поддержать публичное объявление войны и отказаться от частных проявлений личной ненависти. Пока существует признанное политическое управление и работа государства эффективна, существует и взаимосвязь между «защитой и повиновением». А потому преданность национал-социализму необходима и бесспорна.
В лагере
В начале денацификации введен «автоматический арест». Около 200 000 человек интернированы. Вскоре на смену автоматической процедуре приходит индивидуализированная процедура анкетирования и суда присяжных комиссии по денацификации. Это приводит к сомнительной практике свидетельств Persilschein. Шмитт по инициативе Карла Лёвенштейна, юридического советника военного правительства, арестован 26 сентября 1945 года и доставлен в американский пункт допроса Берлин-Ваннзее. 18 октября его библиотеку осматривает, конфискует и увозит Лёвенштейн. Шмитт допрошен в тот же день. Лёвенштейн, возможно, знал Шмитта со времен его работы в Мюнхене и активно изучал его конституционную теорию. Даже в своих объяснительных письмах он называет его «человеком почти гениального ранга». Таким образом, именно личное возмущение по поводу его перехода к национал-социализму приводит к аресту Шмитта. Именно еврейские знакомые Веймарского периода добились того, что после 1945 года Шмитта воспринимали и оценивали как преступника.
31 октября его отправляют в лагерь для интернированных Берлин (Лихтерфельде-Зюд), а 12 сентября 1946 года — в Гражданский лагерь для интернированных лиц в Ваннзее. Ему разрешено писать только жене и лишь раз в месяц. Насыщенная переписка этих месяцев и лет теперь опубликована (2020) и позволяет составить подробное представление о положении и обстоятельствах жизни Шмитта. Анима училась в частной средней школе для девочек в Клоппенбурге с осени 1945 года. Впервые ее нет дома на Рождество. Сначала Душка делится хорошими семейными новостями: у Анимы, родни из Кёльна и очень пожилого отца в Плеттенберге все хорошо. Ей удается переводить для доктора Фердинанда Фриденсбурга, который занимает важный пост в послевоенной администрации и становится заместителем бургомистра Большого Берлина в декабре 1946 года. Шмитт подает несколько заявлений о прекращении дела. Душка приводит аргументы о болезни, а затем сообщает о смерти его отца Йохана 6 декабря 1945 года. 11 ноября ей впервые разрешают навестить Карла. После смерти его отца она говорит о переезде в Плеттенберг. Но все же остается в Берлине вместе с Анни Штанд и хочет жить поблизости. 19-го числа она беседует с Лёвенштайном о положении и деле Карла. Нюрнбергский процесс над главными военными преступниками продолжается с 20 ноября. Шмитт знает по крайней мере троих из них: Геринга, Фрика и Франка. Франц Шлегельбергер и Франц фон Папен также предстали перед судом позже. 14 декабря Душка снова получает разрешение посетить Карла и сообщает об этом Рудольфу Сменду. На Рождество она пишет Карлу: «Страдания, которые мы вынесли, станут нашим сокровищем». В конце декабря она рассказывает о посещении выставок. Анима унаследовала ее склонность к рисованию. Душка присылает «Бенито Серено» Мелвилла. Она не получает разрешения на посещение в январе. Однако передает новости о местонахождении друзей. В конце января она благодарит «за 20 благословенных лет» их брака.
Господин и госпожа Шмитт часто жили отдельно и регулярно писали друг другу. Объем их переписки, должно быть, был огромным. Позже Шмитт отметил: «Эти письма — часть моего личного архива». Он сохранил их скорее как документальное свидетельство своего положения, чем как отражение брака. Шмитт чувствует себя невинно преследуемым и считает свое интернирование несправедливостью. Изо дня в день он собирает плотно исписанные листки плохой бумаги. Неопределенность и длительность почтовых перевозок вынуждают подробно уточнять детали о движении корреспонденции. Какая посылка прибыла? Кто написал? Карл говорит, что «разлука в это ужасное время только сблизила нас. До сих пор, несмотря на множество страданий, мы не оскорбляли и не душили друг друга. Это самое главное». Он не в отчаянии, но он обеспокоен. «Вы не можете представить себе душевное состояние лагерных заключенных, которые обычно быстро поддаются лагерному психозу и день и ночь выдумывают комбинации, в которых одержимость эго немцев проявляется в фантастических масштабах». В это время «одержимость эго» становится для него важной категорией. Вскоре он рассуждает о ней как о «мудрости клетки» и применяет ее к описанию академических преподавателей в характерологическом очерке «1907 Берлин». Шмитт находит, что это часть лагерного психоза.
Он подробно сообщает об одежде и питании, интересуется условиями, поручает Душке вести его переписку. В письме от 8 февраля 1946 года он интересуется судьбой коллег. «О Зибеке [директоре Шарите], Сменде, Зиберте, Хубере, Форстхофе я хотел бы узнать больше, но, возможно, это преждевременно». Шмитт хотел бы знать, «кто из сотрудников нашего факультета присутствовал на открытии нового университета». Об этом пишет Душка. Он обнадеживающе отвечает, что газеты и книги доступны и что знакомства в лагере часто вдохновляют. В то время Шмитт составил «интеллектуально-исторический доклад о Бенито Серено» для теолога Эриха Пшивары, который уделял основное внимание «еврейским сочинениям» Бруно Бауэра. Вместе со своим коллегой по Шарите и бывшим ректором Лотаром Кройцем в лагере он снова изучает Теодора Дойблера. Душке он пишет: «Я думаю, Вы были бы удовлетворены моим положением. [...] Скоро начнется шестой месяц моего заключения, а я еще не измотан и не подавлен, как многие другие». Есть и удивительная новость: «Мой старый враг Кёлльройтер написал мне длинное письмо в лагерь». Кроме него никто и не подумал об этом. Вальц сидит в Ротвайле, Геккель оправдан американским военным судом, Форстхоф должен был вернуться на свой пост в Гейдельберге; «от Хубера ничего не слышно». Шмитт проходит по всей юридической гильдии подобным образом. Он просит Душку передать письменную благодарность Кёлльройтеру. Эта удивительная инициатива привела к их более тесному контакту в течение нескольких последующих лет.
В то время Шмитт еще не предполагал окончательного отстранения от работы в университете, но писал: «Вся суматоха среди коллег стала для меня чуждой, и я счел бы унижением просить о должности у иностранного завоевателя». Шмитт интерпретирует свое положение в религиозном ключе: «Все, что приходит, восхитительно», — цитирует он Леона Блуа. В это время Душка находит некоторое «утешение» в православной церкви. В поздних письмах Карл кажется более подавленным. На крошечной записке он мимоходом пишет: «Здесь были два адвоката, защитники из Нюрнберга, и обсуждали, могу ли я участвовать в защите». Здесь звучит слабая надежда на еще одно громкое выступление в качестве защитника на Нюрнбергском процессе. Абсурдная надежда! Шмитт не жалуется, но рад, что пережил суровую голодную зиму. Анни Штанд на несколько месяцев уезжает из Берлина и регулярно присылает продуктовые посылки. Душка сажает овощи. В письме от 15 мая Шмитт едко пишет о следующем допросе: «Я жду этой даты без особого беспокойства, лишь бы сохранилось мое нынешнее положение». Его гонители «уже лично позаботятся о том, чтобы я погиб от холода. И снова Бог помог мне и, как и в эпоху нацизма, превратил то, что вовсе не было злом, в добро». Вот почему некоторые коллеги могут спокойно выплескивать свою ненависть, «ведь 12 лет они изрыгали желчь, как и все остальные». Шмитта поражает агрессивный ресентимент, который не покинет его в течение следующих нескольких лет. Берлин для него отравлен. Теперь он выражает «тоску по Зауэрланду» и хочет снова заниматься научной работой. «Приступы продуктивности наступают часто, — пишет он. — Тогда настигает боль, словно разверзлась бездна, особенно когда я думаю о своих читателях. [...] Все, что я написал, „Понятие политического“ и т. д. [...] получает неожиданное, новое подтверждение в условиях нынешних обстоятельств».
В начале июня 1946 года он подает повторное прошение об освобождении. Нападения в Schwarzer Korps теперь служат для него главным оправдательным материалом. Фердинанд Фриденсбург ходатайствует, Ганс Петерс заявляет, что «также выступает за Ваше освобождение». Сохранился целый ряд писем со словами поддержки. 56-летие Шмитта некоторые заключенные отмечают стихами. Сам Шмитт пишет «Сонет к лагерному чертополоху возле четвертого лазарета», который становится «украшением ко дню рождения»: «Чертополох, в песок воткнувшийся бесплодный / Все тяготы развития снес. / Были старания его напрасны, / Пока вельможа его ценность не открыл». В это время Шмитта «вызывают» в Целендорф, и он ловко защищается. «Контрольная комиссия единогласно предложила освободить Вас», — пишет Душка в лагерь. 2 августа отдан приказ об освобождении. Шмитта, однако, не освободили сразу. Душка докладывает: «В Плеттенберге нас ждут с нетерпением». Но 4 сентября она все же вынуждена написать: «Сегодня утром мне приснился приятный сон, что Вы вернулись домой». После роспуска лагеря Лихтерфельде 12 сентября Карла Шмитта снова переводят в Ваннзее. Поскольку больные должны быть освобождены в первую очередь, Душка достает необходимые справки. 10 октября 1946 года Карл освобожден спустя более года заключения.