Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Рэндалл Коллинз. Насилие. Микросоциологическая теория. М.: Новое литературное обозрение, 2025. Перевод с английского Н. Проценко. Содержание
Наступательная паника является общераспространенной в ходе военных действий. Наиболее очевидный ее пример — повторяющаяся ситуация, когда военные убивают вражеских солдат, которые пытаются сдаться в плен. Особенно хорошо эта тенденция была задокументирована в ходе окопной войны во время Первой мировой. Солдаты всех участвовавших в ней армий, когда добирались до неприятельских блиндажей, владея инициативой, с большой вероятностью стреляли в тех, кто выходил оттуда сдаваться. Немецкий военный и писатель Эрнст Юнгер видел в этом некий эмоциональный импульс: «Человек не может вновь изменить свои чувства во время последнего рывка, когда его глаза застилает пелена крови. Он хочет не брать пленных, а убивать». Далее Холмс делает общий вывод: «В ходе любой войны для любого солдата, который сражается до тех пор, пока противник не окажется в пределах досягаемости его легкого стрелкового оружия, шансы на получение пощады, возможно, составляют не более чем 50/50». Данная закономерность также была масштабно задокументирована во время Второй мировой войны для американских, британских, немецких, русских, японских, китайских и других армий — как при нападении, так и в качестве жертв.
В некоторых случаях в убийствах сдающихся в плен присутствовала доля преднамеренности: мотивом для убийства в таких ситуациях выступало нежелание солдат брать на себя практические тяготы по доставке пленных в тыловые районы и снабжению их необходимыми припасами. В других случаях такие убийства были связаны с подозрениями, что сдавшиеся могут вновь внезапно и вероломно взяться за оружие. Иногда горячие эмоции были вызваны местью за предыдущие потери. Однако значительная часть подобных убийств представляет собой результат ситуационного импульса как такового. Об этом можно судить по тем известным случаям, когда сдавшиеся в плен, благополучно миновав опасный момент быть убитыми, получают со стороны противника товарищеское отношение, которое фактически в целом оказывается лучше, чем то отношение, которое в дальнейшем ждет их со стороны тыловых частей. Кроме того, бывают случаи, когда солдаты впадают в мгновенную неконтролируемую ярость. С. Л. Э. Маршалл приводит пример из действий армии США в Нормандии в июне 1944 года, когда американский батальон в течение трех дней находился под сильным немецким огнем, не мог эвакуировать своих раненых и убитых и страдал от нехватки воды. Взвод под командованием лейтенанта Миллсэпса попал под пулеметный огонь противника и в панике спасался бегством, пока командиры в конечном итоге не заставили солдат вернуться в строй, применив физическую силу:
«Наконец они бросились на врага, приблизившись на расстояние рукопашной схватки. Началась бойня с использованием гранат, штыков и пуль. Некоторые солдаты разведгруппы были убиты, другие ранены. Но теперь все действовали, будто не замечая опасности. Начавшуюся бойню было уже не остановить. Миллсэпс пытался вернуть ситуацию под контроль, но его люди не обращали на него внимания. Перебив всех немцев, находившихся в поле зрения, они побежали в амбары домов французских фермеров, где убивали свиней, коров и овец. Эта оргия закончилась лишь со смертью последнего животного».
Описанные Маршаллом солдаты подвергались огромному давлению, в том числе со стороны собственных командиров. В совершенно буквальном смысле они начали с панического отступления, которое спустя час обернулось наступательной паникой. А в конце солдаты были настолько заряжены эмоциями, что не могли остановиться и даже уничтожали скот — совсем как лейтенант Капуто в бою во Вьетнаме, искавший противника, чтобы совершить новые убийства. Превращение наступательной паники в убийство животных хоть и выглядит курьезно, но тоже имеет определенные параллели. По утверждению одного из наблюдателей массовых столкновений, которые в 1953 году происходили в Кано на севере Нигерии между представителями народов ибо и хауса, их участники «калечили и кастрировали друг друга, а также сжигали тела. Периодически участников побоищ удавалось разнимать полиции. Во время этих промежутков было несколько случаев, когда вооруженные представители либо танцевали, выстроившись в виде „крокодила“, а в других эпизодах зарубали своими секирами оказавшихся поблизости лошадей, ослов и коз».
Аналогичные паттерны обнаруживаются и в войнах древности. В конце решающей битвы при Тапсе (на территории современного Туниса) в 46 году до н. э., когда армия Юлия Цезаря разгромила войска его соперника в гражданской войне за контроль над Римом, побежденные легионы попытались сдаться. В соответствии с военной политикой тех времен эти легионы должны были пополнить силы Цезаря, поэтому рациональным решением для него было бы принять их капитуляцию. Однако «озлобленных и разъяренных ветеранов... нельзя было склонить к пощаде врагу... Солдаты Сципиона, хотя и взывали к Цезарю о помиловании, были все до одного перебиты у него самого на глазах, сколько он ни просил собственных солдат дать им пощаду». Одержавшее победу войско Цезаря на протяжении трех месяцев совершало различные маневры на полупустынной территории и все это время довольствовалось лишь стычками с противником, пытаясь спровоцировать его на полномасштабное сражение. Когда же эта долгожданная решающая битва наконец состоялась, солдаты Цезаря были настолько воодушевлены своей победой, что «даже и в своем войске они ранили или убили нескольких видных лиц, которых они называли виновниками», и защитить был неспособен даже сам Цезарь.
Одним из распространенных в войнах Античности и Средневековья сценариев были массовые убийства жителей в конце осады крепостей. Иногда это была целенаправленная мера, призванная запугать жителей других городов, чтобы они сдавались без осады. В средневековой Европе существовала такая традиция: после того как в стене осажденной крепости появлялась брешь, осаждающая армия останавливалась и призывала гарнизон сдаться; если противник отказывался это сделать, его убивали «без пощады», когда сражение заканчивалось. Но как только такая резня начиналась, добиться того, чтобы ее жертвами становились только солдаты противника, было непросто. В 1649 году парламентская армия Кромвеля, атаковав Дроэду в Ирландии — оплот католических роялистов, — уничтожила не только защитников города, но и основную часть его мирного населения — всего четыре тысячи человек. Когда войска Александра Македонского в 337 году до н. э. захватили греческий город Фивы, его защитники, отступая в панике после битвы у крепостных стен, не смогли закрыть за собой ворота. Среди фиванцев присутствовала собственная «партия мира», рассчитывавшая задобрить македонцев, однако одержавшая победу армия не вдавалась в различия, уничтожая и солдат, и мирных жителей — многих из них преследовали в окрестностях города, когда те пытались бежать.
В Новое время наиболее печально известный образец этого паттерна имел место в Нанкине в декабре 1937 года. После того как в июле 1937 года началась японско-китайская война, японские войска стремительно продвигались сквозь Китай в южном направлении, пока наконец не встретили сильное сопротивление в сражении под Шанхаем, продолжавшемся с августа по ноябрь. В итоге японцы выиграли эту битву и смогли взять китайскую столицу Нанкин, преследуя по пятам дезорганизованные китайские войска на протяжении 150 миль вверх по реке Янцзы. В Нанкин японцы вошли 13 декабря. С их точки зрения, это была решающая победа, которая давала им контроль над Китаем, что и объясняло ликующее настроение японцев. Однако в городе находились 90 тысяч сдавшихся в плен китайских солдат, а на окрестных территориях — еще 200 тысяч, которые в беспорядке отступили после поражения под Шанхаем. Японские силы в Нанкине насчитывали всего 50 тысяч человек, но были хорошо вооружены, организованы и обладали подавляющим эмоциональным преимуществом, в отличие от гораздо более многочисленного, но дезорганизованного и деморализованного противника. Командующий японскими войсками генерал, обеспокоенный как логистическими, так и практическими трудностями охраны пленных, которые превосходили его силы в соотношении от 2:1 до 6:1, отдал приказ убивать всех захваченных китайцев. Как только убийства начались, остановить их было невозможно. Исходя из того обстоятельства, что многие китайские солдаты побросали оружие и форму и прятались среди гражданского населения, японцы начали убивать всех мужчин боеспособного возраста.
Эскалация происходившего быстро выходила из-под контроля японских командиров. В итоге были убиты около 300 тысяч человек — примерно половина жителей Нанкина, которые не покинули город. С практической точки зрения убить так много людей, а заодно и избавиться от их тел непросто. Поначалу некоторые японские солдаты не желали участвовать в резне, если жертвы не сопротивлялись, однако их подстрекали к этому унтер-офицеры, которые в целом и оказались самыми увлеченными участниками резни; кроме того, на тех, кто не хотел убивать, оказывали давление их товарищи, присоединившиеся к командирам. В конечном итоге, судя по всему, духом разрушения были охвачены многие, если не большинство японских солдат. Сначала командиры пытались проводить казни в традиционном японском стиле — при помощи мечей, но это оказалось слишком неэффективно, поэтому в дальнейшем жертв стали расстреливать на краю братских могил или на берегах реки, а также японцы упражнялись в применении штыков на живых мишенях. Поскольку бойня растянулась на много дней, японские солдаты решили придать своей задаче характер развлечения — убийства превратились в игру. Молодые офицеры начали соревноваться в том, кто убьет больше людей, а также в пытках, придании телам убитых китайцев гротескных поз, уродовании тел и коллекционировании отрубленных органов.
После того как был отдан приказ убивать пленных, японские командиры больше не могли контролировать своих солдат. Какая-либо непосредственная военная угроза, которая могла бы отвлечь их от убийств и заставить вернуться к служебным обязанностям, отсутствовала. Японцы оказались в той ситуационной зоне, которую социологи, исследующие коллективное поведение, называют «моральными каникулами» (moral holiday), подобно участникам массовых беспорядков, предающихся неистовому мародерству, когда действие моральных ограничений приостанавливаются и никто никого не удерживает от нарушения нормальных цивилизованных практик. Как только китайское население Нанкина превратилось примерно в однородную мишень для убийства, отпали и любые менее значительные табу. Японцы начали насиловать сначала молодых китаянок, а затем и пожилых. Исторически в большинстве армий спорадические изнасилования были обычным делом среди солдат, одерживающих победу, — так продолжалось вплоть до самого недавнего времени, пока в ХX веке в некоторых армиях не стали вводиться более строгие меры организационного контроля. Кроме того, такие действия соответствовали официальной японской политике: женщин из покоренных народов заставляли заниматься проституцией либо превращали в секс-рабынь. Однако в Нанкине изнасилования выходили за рамки этих более или менее институционализированных практик, в целом предполагающих, что сексуально привлекательных женщин оставляют в живых. Вместо этого изнасилования встраивались в общий настрой убийств и даже перенимали его атмосферу нанесения увечий, пыток и гротескных смертоносных игрищ. На снимках, представленных в работе Айрис Чан, изображены убитые китайские женщины, связанные в порнографических позах, или со штыком, воткнутым во влагалище. Все это напоминает другие фотографии, на которых запечатлены отрубленные головы китайских солдат, например с сигаретами во рту: эти сардонические сопоставления демонстрируют атмосферу насильственного надругательства.
К убийствам и изнасилованиям добавилось мародерство, которое также представляет собой нормальную практику (как минимум в незначительных масштабах) в любых войнах. В Нанкине мародерство стало неконтролируемым, превратившись в повальное уничтожение имущества в атмосфере преднамеренного вандализма. В конечном итоге большая часть города была сожжена. Как и в случае с убийствами и изнасилованиями, грабежи и разрушения поначалу, возможно, имели определенную составляющую практической корыстной заинтересованности, однако они в такой степени вышли из-под контроля, что перестали нести прикладную ценность даже для эгоистичных целей японской армии, которая своими руками уничтожала сами трофеи своей победы. Прорвавшись сквозь мембрану нормальной социальной жизни — более того, нормальной солдатской жизни, — «моральные каникулы» превратились в гротескный карнавал, праздник разрушения. В рассматриваемом случае эта атмосфера продержалась необычайно долго: наибольшей интенсивности насилие достигало в первую неделю Нанкинской резни, с 13 по 19 декабря, а окончательно стало сходить на нет в начале января 1938 года, через три недели после ее начала.
Массовые изнасилования в Нанкине были чрезвычайно эмоциональным процессом, однако они не представляли собой неконтролируемое неистовство — точнее, неистовство никогда не бывает асоциальным состоянием, в котором забывается все, кроме внутренних устремлений того, кто им охвачен. Японские солдаты не превращались в берсерков, бросавшихся во все стороны, они не стреляли друг в друга и в целом соблюдали свою внутреннюю иерархию, хотя и не оказывали должного почтения тем старшим по званию командирам, которые не присоединялись к их оргии разрушения. В целом японцы соблюдали границы «международной зоны» — той части колониального Нанкина, где жили европейцы и где находили убежище некоторые китайцы. Японские солдаты несколько раз проникали на эту территорию в поисках женщин для изнасилования, но порой им давали отпор протестующие против таких действий штатские лица из европейцев. Особых успехов в усмирении японских солдат и спасении китайцев добился один находившийся в Нанкине официальный представитель Германии, носивший нацистские регалии. Эти исключения демонстрируют, что у «моральных каникул» японских солдат имелись собственные имплицитные границы — они предавались неистовству разрушения, однако оно имело целенаправленный и четко очерченный характер. Данная закономерность тоже имеет общий характер. Наступательная паника и схожие образцы атмосферы атакующего неконтролируемого насилия напоминают сваливание в туннель — однако у этого туннеля имеется некое место в социальном пространстве, начало и конец во времени, а также стены, которые определяют его территорию в качестве пространства «моральных каникул».
Необходимое разъяснение: множественность причин чрезмерной жестокости
Не все зверства представляют собой результат наступательной паники. Если рассматривать последнюю как фактор № 1, то имеются еще три причины: 2) намеренные приказы высшего военного или политического руководства о массовом уничтожении людей (например, из соображений расовой/этнической, религиозной или идеологической неприязни либо для избавления от военнопленных), 3) проведение политики «выжженной земли», направленной на то, чтобы лишить противника ресурсов, либо хищническая эксплуатация территории армией, в ходе которой уничтожаются средства к существованию мирных жителей (как правило, в таких случаях также осуществляется то или иное прямое насилие в отношении гражданского населения, которое лишается пищи и крова), 4) показательные казни или террористические меры возмездия в попытке задавить сопротивление.
В качестве примеров группы (2) можно привести массовые убийства в ходе европейских религиозных войн XVI и XVII веков, убийства евреев, коммунистов и других жертв нацистской идеологии на восточном фронте во время Второй мировой войны, массовые убийства представителей народа тутси и умеренных представителей народа хуту в Руанде в 1994 году. К примерам группы (3) можно отнести значительную массу войн до Нового времени, а также войны, нацеленные на колониальную экспансию, британскую тактику борьбы с партизанами во время англо-бурской войны и все те же действия вермахта во время вторжения в Советский Союз. Примеры группы (4) — акции возмездия против партизан на территориях, захваченных нацистскими войсками, когда уничтожалось население целых деревень, а также практики обеих сторон Гражданской войны в Испании.
Признание этой множественности причинно-следственных траекторий означает, что не все зверства можно объяснить одинаково. Линия рассуждения в данном случае должна направляться от предшествующих условий и процессов к результату, а не наоборот — от результата, — при допущении, что к нему ведет только один путь. В случае наступательной паники этот путь представляет собой стремительный эмоциональный поток в ходе дискретного локального эпизода, начинающийся с напряженности самого поединка, которая трансформируется во внезапный порыв неистового масштабного уничтожения в атмосфере истерической вовлеченности. Все это напоминает измененное состояние сознания, из которого лица, осуществляющие насилие, зачастую выходят в конце своих действий, словно возвращаясь к самим себе, побывав в чужой личности. Три другие траектории, напротив, имеют гораздо менее локальный и ситуационный характер, они в большей степени встроены в регулярные институты и макроиерархии. Данные разновидности чрезмерного насилия становятся результатом обдуманных решений, принимаемых заблаговременно и передаваемых по цепочкам командования или в рамках масштабных групп. Их эмоциональная составляющая является более ровной и бездушной; сознание людей, совершающих эти зверства, более насыщено обосновывающими их идеологиями или рационализациями, в нем в меньшей степени присутствует ощущение эпизодического разрыва с нормальным положением вещей, характерным для наступательной паники. Все перечисленные разновидности представляют собой идеальные типы, которые в отдельных случаях могут пересекаться. Например, во время Нанкинской резни инициирующим событием стал приказ японского командующего убивать китайских пленных из практических соображений — сложности с охраной слишком большого количества солдат противника. Это, в свою очередь, спровоцировало «моральные каникулы», эмоционально подпитываемые напряженностью, которую во время предшествующей военной кампании испытывали японские солдаты, теперь столкнувшиеся с тотальным крахом сопротивления противника. Неистовство разрушений вышло за рамки любой рациональной политики выжженной земли или показательного террора, поэтому лучше всего рассматривать Нанкинскую резню как необычайно длительную наступательную панику.
После поражения Японии во Второй мировой войне в ходе Токийского процесса по военным преступлениям бывший главнокомандующий японскими войсками в центральном Китае был признан виновным в Нанкинской резне вместе с премьер-министром страны, оба они были приговорены к смертной казни. Однако генерал, фактически отдавший приказ об убийстве всех заключенных, и штабной офицер, который его сформулировал, к ответственности не были привлечены. Что касается резни в Май Лай во Вьетнаме, то после того, как информация о ней получила огласку, генерал, командовавший дивизией, солдаты которой совершили это злодеяние, был понижен в звании и получил взыскание за то, что не расследовал его должным образом. Командир бригады, а также командир роты капитан Медина, лейтенант Колли и еще два десятка других офицеров и представителей младшего командного состава предстали перед судом, однако виновным был признан только Колли. Типичная юридическая и политическая реакция на военные злодеяния, как правило, сконцентрирована на высших представителях военного командования или представителях государственной власти; предполагается, что ключевой причинный фактор располагается в цепочке командования — идет ли речь об отдаче прямых приказов, формировании атмосферы, стимулирующей насилие или попустительствующей ему, отсутствии надлежащего контроля или покрытии преступлений. Однако при этом упускается из виду эмоциональная динамика локальной ситуации, как будто лица, совершавшие насилие — а практически все они являются боевыми военнослужащими в низких званиях, — выступают попросту пассивными проводниками приказов сверху. Это не означает, что организационное пособничество описанного выше рода не может иметь место, однако оно не является достаточным объяснением происходящего. Катализатором Нанкинской резни послужил приказ японского генерала убить всех военнопленных, но при этом присутствовали и условия для наступательной паники. То же самое можно утверждать и о капитане Медине, под общим командованием которого находился взвод лейтенанта Колли, — именно Медина ночью перед резней в Сонгми выступил перед своими солдатами с зажигательной речью. Тем не менее резню устроил только один взвод (примерно 25–30 человек) из трех участвовавших в штурме — взвод, который первым вошел в деревню, пока остальные оставались в резерве или выполняли задачи по соседству. Принципиальным элементом была локальная эмоциональная цепная реакция — непременное условие совершения зверств.
Точно так же обстоит дело и с объяснениями, в которых делается акцент на иных устойчивых качествах лиц, совершающих насилие. Например, Томас Шефф утверждает, что в резне в Сонгми главным объясняющим фактором был гипермаскулинный характер личности самого лейтенанта Келли — человека, который на протяжении учебы в школе и трудовой карьеры постоянно терпел неудачи, включая презрительное отношение к нему в армии со стороны вышестоящего командира. Если исходить из гипотезы Шеффа об оставленном без ответа позоре, превратившемся в ярость, то Келли был эмоционально холодным человеком без социальных связей, чья подавленная ярость нашла выход в виде убийственного срыва, когда Келли приказал солдатам убивать беззащитных мирных жителей, многих из которых он лишил жизни самостоятельно. Следует отметить, что в ходе предыдущих патрульных операций взвод Келли (как и многие другие американские подразделения) также совершал серьезное насилие по отношению к мирным жителям, но никогда не устраивал организованной резни. Но во время бойни в Сонгми локальная ситуация нарастания напряженности и внезапное разочарование, связанное с тем, что в деревне не оказалось солдат Вьетконга, выступили в качестве того временнóго сценария, который объединяет этот инцидент с большинством других подобных событий.
То же самое касается и объяснений военных зверств, в которых делается акцент на презрении к чужой культуре, предрассудках или расизме, направленных против недружественного населения. Подобные настроения широко распространены, а в условиях поляризации, возникающих во время военных действий, они интенсифицируются — однако массовые убийства совершаются лишь при особых сценариях. Такие авторы, как Айрис Чанг и Омер Бартов, связывают зверства в основном с идеологией тех, кто их совершает. Однако наступательная паника возникает в самых разных ситуациях, во многих из которых отсутствует какая-либо устойчивая идеология, а сама по себе идеология без ситуационных условий не провоцирует наступательной паники. При этом динамика наступательной паники может сочетаться с другими причинными механизмами, в рамках которых может происходить расширение масштабов зверств как по времени, так и по разнообразию совершаемого насилия. Если исключить дополнительные условия, то наступательная паника может быть относительно короткой и иметь ограниченный характер: например, солдаты могут убивать врагов, но не калечить их; женщин могут насиловать, но не убивать после этого; подозреваемого в преступлении могут жестоко избить, но может обойтись и без этого. Данные различия могут показаться не слишком актуальными для публичной эмоциональной реакции на какое-либо конкретное зверство, которая и так достаточно негативна, однако имеют большое значение в части нанесенного ущерба.