Военная колонизация Сибири в XVI-XVII веках происходила, по историческим меркам, стремительно — уже в 1639 году первый русский отряд достиг тихоокеанского побережья. Гораздо труднее было осваивать и развивать захваченные территории. Купцы, поставлявшие товары на новые земли, сыграли в этом процессе очень важную роль. О том, какие препятствия поджидали их за Уралом, читайте в отрывке из книги Эрики Монахан «Сибирские купцы: торговля в Евразии раннего Нового времени».

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Эрика Монахан. Сибирские купцы: торговля в Евразии раннего Нового времени. М.: Новое литературное обозрение, 2024. Перевод с английского А. Терещенко; научный редактор Н. Суворова. Содержание

Реки определили направления сибирской экспансии. Они были не границами, но дорогами. Если бы не обширная речная система и не созданные русскими волоки, сибирская экспансия пошла бы другим путем. Реки руководили продвижением русских в Сибирь. Реки сформировали картину истощения пушных запасов. Собственно, пушные запасы Сибири начали истощаться сразу же, как русские начали их эксплуатировать. Но при первых волнах наступления речь шла не обо всей популяции пушных зверей, а только о той ее части, которая жила вдоль рек и которую поэтому было легко добыть. Передвижение на восток вдоль речных систем, к берегам, где меньше охотились, было путем наименьшего сопротивления: отходить от реки вглубь леса было куда труднее. Единственным фактором, сыгравшим столь же важную, как и сибирская речная система, роль в формировании русского империализма, была кочевая степь, создавшая линию русских военных крепостей (в конечном счете ставших городами) вдоль южного края земель, на которые притязала Россия. Россия решительно двигалась на восток, через всю Сибирь, и в 1639 году достигла Тихого океана. Однако на южном, степном направлении, основав в 1594 году Тару, Россия за столетие с четвертью не сделала больше ни шагу.

Реки делали путешествия возможными. Главные артерии Сибири, широкие, с пологими руслами, как правило, характеризовались мягким течением. Но и они могли быть переменчивы. На то, чтобы спуститься по Лене, уходило два месяца или больше, но при благоприятных условиях, как писал мангазейский воевода в 1638 году, это расстояние можно было проплыть и за неделю. Зависело это от времени года. Весной у купцов открывалась возможность спустить товары из Верхотурья, «ворот в Сибирь», вниз по Туре, через Пермский край и до самой Тюмени. Речной лед вскрывался ранней весной. Таяние снега и льда могло повысить уровень воды слишком сильно, а плавучие льдины делали путешествие по реке непредсказуемым, ломая лодки, уничтожая товары и становясь причиной многих смертей. Но когда таяние снегов заканчивалось, уровень воды в реке резко падал, что создавало новую опасность, исходившую от камней и речного дна; наконец, река становилась в принципе несудоходной. К концу лета река Тура около Тюмени могла не достигать и метра в глубину. Соответственно, пришлось построить летний порт выше по реке. Нередко торговые караваны предпочитали двигаться вдоль реки, но по суше — например, опасаясь слишком быстрого течения Иртыша.

Реки были главными артериями сибирской торговли. Даже когда в реке было слишком много или слишком мало воды и купеческие караваны предпочитали двигаться по суше, русло реки все равно в большой степени определяло маршрут, по которому пойдут товары. Русские плавали по рекам в плоскодонных лодках (дощаниках), приводимых в действие разными средствами. Спускаться по течению по широкой и спокойной реке можно было при помощи паруса. Вверх по течению лодки нередко волокли люди, шедшие вдоль берега. Куда бы ни плыл дощаник, ему требовалось много гребцов. Строительство лодок в Сибири стало важным государственным и частным делом, но удовлетворить спрос на лодки было нелегко. Был случай, когда служилые люди выразили царю свой протест по поводу того, что их заставляют путешествовать в ненадежных лодках. Когда участники Великой Северной экспедиции получили негодную лодку, они убедили воеводу купить для них у купца более прочную. Зимой, когда реки замерзали, по ним часто можно было путешествовать на санях, нартах или лыжах. В декабре 1638 года Адам Олеарий, двигаясь на санях по замерзшей Волге, добрался от Казани до Москвы всего за двадцать дней. Если же лед на реке был недостаточно прочным, можно было ехать на санях по суше.

Впрочем, дальняя торговля часто растягивалась на несколько времен года. Смена лодки на другой способ путешествия означала повышение расходов и усложнение логистики. Многие купцы стремились переправить свои товары через Сибирь, когда реки были судоходными. Чтобы преуспеть в этом, им нужно было думать много о чем помимо зимнего мороза. Во второй половине лета Тура нередко мелела настолько, что лодки, строившиеся в Верхотурье, приходилось спускать на воду в 40 километрах ниже по течению, где уровень воды был достаточно высоким. Воды в реке становилось так мало, что нагруженные товарами лодки, которые легко прошли бы весной, летом сели бы на мель — и эта проблема существовала на многих сибирских реках.

География и климат, возможно, были не единственной причиной, почему Верхотурье так в полной мере и не достигло ожидаемого от «ворот в Сибирь» расцвета. Этот город печально прославился своими начальниками, склонными к мздоимству и злоупотреблениям. В 1639 году привилегированный купец (гость) Василий Федотов Гусельников обратился к царю за дозволением посылать свои товары северным путем, потому что, хотя в Верхотурье и не собирают чрезмерных пошлин, как в некоторых других местах, от его людей там требуют выполнения работ, что приводит к задержкам. Поскольку успех его караванов зависел от того, успеют ли они преодолеть определенное расстояние по рекам до их замерзания, из-за подобной задержки в Верхотурье он рисковал полностью пропустить торговый сезон и понести большие убытки.

К концу XVI века русские построили вдоль этих речных систем десять крепостей и продолжали тянуть линию укреплений на восток в следующие десятилетия. Уже в 1639 году русский отряд перезимовал на Тихоокеанском побережье в устье реки Улья, а в 1647 году было основано первое постоянное русское поселение на Тихом океане — Охотск. Но русская гегемония в Сибири еще не была предрешена. В первые два века своего существования этим приграничным городам досталось немало опасностей и испытаний. Даже Тобольск и Верхотурье, защищенные другими городами и, стало быть, не находящиеся непосредственно на границе, были под угрозой нападений. На опасности указывает замечание Аввакума, знаменитого религиозного диссидента, сосланного в Сибирь в 1650-х годах. Он пишет: «Приехав в Тоболеск, сказываю; ино люди дивятся тому, понеже всю Сибирь башкирцы с татарами воевали тогда. А я, не разбираючи, уповая на Христа, ехал посреде их. Приехал на Верхотурье, — Иван Богданович Камынин, друг мой, дивится же мне: как ты, протопоп, проехал?»

Безопасность была слабо обеспечена, в особенности в Тюмени и Таре, расположенных дальше к югу. На протяжении XVII века на них нередко нападали калмыки и башкиры, руководствуясь множеством самых разных мотивов. Российское продвижение, безусловно, вызывало недовольство, которое могло привести к воинственным реакциям. В некоторых случаях подстрекательством занимались наследники хана Кучума. Но до известной степени мотивы нападений кочевников были прагматичными. Характерные для кочевой политэкономии «набеги и торговля» (англ. raiding and trading) сходились воедино в работорговле. Калмыки добывали рабов, атакуя русские деревни, и либо продавали их на различных рынках, либо возвращали российскому руководству за выкуп. Даже в XVIII веке, после победы над наследниками Кучума и над калмыками, продолжали пылать башкирские восстания.

Столкнувшись с Китаем в долине реки Амур, Россия предпочла отступить, заключив Нерчинский договор 1689 года, по которому она обменяла территорию на мир и торговые отношения. Нерусские кочевники, жившие вдоль южной границы Сибири, представляли для России гораздо более трудную проблему. Майкл Ходарковский описал ситуацию словами: «Мир был невозможен». Коренное население, по мнению многих историков не представлявшее никакой опасности, поднимало серьезные восстания против российских властей. Трудности возникали не только с жителями Дальнего Востока, знаменитыми своим яростным сопротивлением России, но и с народами внутренних областей, которых принято считать уже более замиренными. В 1641 году самоеды атаковали русский отряд, везший в Москву ясачных соболей. Наконец, серьезная угроза российскому господству исходила из рядов самих русских. Сибирь была затронута многочисленными восстаниями, наиболее ярким из которых было Пугачевское восстание при Екатерине II. Время от времени бунтовали российские служилые люди в Сибири. И даже когда казаки не бунтовали открыто, сибирские власти были вынуждены с ними считаться. На протяжении двух веков российская власть в Сибири была ощутимой и вместе с тем непрочной — она была чем угодно, только не железным кулаком. Невозможно понять управление Сибирью, не осознавая реальные и продолжительные угрозы безопасности, с которыми имели дело сибирские администраторы и крестьяне.

Если российская военная инфраструктура в Сибири была создана стремительно, то этого нельзя сказать про миграцию и поселение в Сибири в XVII веке, поэтому некоторые историки называют сибирские поселения не городами, а военно-административными центрами. И хотя я считаю, что взгляд на сибирские города просто как на пункты военной фортификации и сбора дани не позволяет увидеть зарождение и развитие там многообразного пограничного общества, нельзя поспорить с тем фактом, что русская миграция в Сибирь была в XVII веке крайне незначительной. Этому было много причин. «Людей бросают с места на место и из провинции в провинцию, чтобы они селились там, и, чтобы найти замену [тем, кто уехал], они посылают и селят других», — заметил в 1517 году один польский наблюдатель, вероятно, по поводу Новгорода. Но в Московском государстве XVII века не было избыточного населения. А позже, в XVIII веке, приоритетным направлением для колонизации стала южная степь. Государство на протяжении долгого времени противостояло лишенной постоянного населения южной степи. Одной из стратегий по борьбе с кочевыми набегами была трансформация степи в скопление сельскохозяйственных поселений — стратегия, успешно осуществленная в Поволжье только Екатериной II. Как указано выше, поселенцы-крестьяне уничтожали ареал пушных зверей.

Были и те, кто в XVII веке добровольно отправился в Сибирь, а некоторые староверы бежали в Сибирь от угнетения или в поисках места, где они могли бы служить Богу так, как хотели, но причиной пересечения Урала редко была тяга к странствиям, как значительно позже заявил барон фон Гакстгаузен. Цели переселенцев были прагматическими. Методы землепашества, которые были в ходу у славянских крестьян, с давних пор требовали масштабных передвижений с места на место. В мире плохих почв и изобилия земли подсечно-огневое земледелие было обыкновенной практикой. Сжигая лес на той или иной территории, крестьяне создавали поле. Зола от сгоревших деревьев была ценным удобрением. Они пахали на этой земле около десяти лет, пока она не истощалась. Кризисы конца XVI века привели к тому, что многие крестьяне покинули свои наделы; некоторые из них направились на восток. Теперь, когда государство официально закрепостило крестьян, те, кто уходил в поисках лучшей жизни, считались беглецами. Некоторые из них, вероятно, тоже отправились искать убежища по ту сторону Урала, особенно потому, что государство, казалось, меньше интересовалось отлавливанием беглых крестьян в Сибири, чем к западу от Волги. В конце концов, хотя Уральские горы и получили мифический статус разделителя континентов, они не были таким уж серьезным препятствием. Но сама природа Сибирской земли не способствовала поселению. С одной стороны, государство, обнаружив, что развитие земледелия разрушает ареал пушного зверя и беспокоит платящих ясак коренных жителей, мало что делало для продвижения масштабного поселения в Сибири до самого XIX века. С другой стороны, там, где лес уступал место степи, крестьянская колонизация сдерживалась реальной и постоянной угрозой кочевых набегов. Славяне шли по высокой цене на невольничьих рынках Центральной Азии и Османской империи.

Было кое-что, возможно, и пострашнее нападений кочевников — пожары. Как и во многих городах раннего Нового времени, это была постоянная угроза. Пожары регулярно загорались в первое столетие российского правления, иногда с опустошительными последствиями. Некоторые из них были результатом намеренных поджогов, в том числе самосожжений староверов. На долю Тюмени тоже пришлось немало восстаний и бунтов. В 1670 году местные казаки, участвовавшие в восстании Стеньки Разина, были казнены. В открытой степи тоже случались пожары. Вызванные естественными причинами пожары порой опустошали степь. Путешествуя вдоль Иртыша в XVIII столетии, Г. Ф. Миллер заметил, что отдаленные степные пожары освещают ночное небо; за восемьдесят лет до него это зрелище наблюдал русский Федор Байков. Не все степные пожары происходили от естественных причин; это было еще и оружие, которое русские, калмыки и татары использовали друг против друга.

Несмотря на серьезные трудности, поселенцы продолжали прибывать; к середине XVII века в сибирских городах насчитывалось по нескольку сотен дворов, а к концу века их численность удвоилась. Поскольку в те времена фамилии были новшеством и нередко указывали на работу своего носителя, по фамилиям — Кузнецов, Шорников (шорник — мастер по изготовлению конской упряжи), Сапожников, Скорняков (скорняк — меховщик, кожевник), Пивоваров, Мясников/Мясницкий, Маслобойников, Бондарёв, Колоколов, Мельников, Гончаров, Богомазов, Плотников, Портнягин — можно понять, что все эти мастера нашли себе новый дом в Сибири или же обрели там свою профессию. В 1701 году суздальские крестьяне переехали в Сибирь, собираясь зарабатывать на жизнь портняжным делом, но обнаружили, что рынок перенасыщен подобными услугами, и обратились с прошением дозволить им двинуться дальше и попробовать счастья в Иркутске. Когда Семен Ремезов в 1680-х годах занимался изысканиями по сибирской истории, он обращался к опросу «старожилов... бывальцев в непроходимых местех и каменех безводных, в степях и на морях... розных чинов русских людей, иноземцев, бухар, татар и калмыков и новокрещенных, выходцев и полоняников русских».

В списке Ремезова бросается в глаза его крайнее разнообразие и вместе с тем отсутствие женщин. Действительно, первоначальное русское население Сибири в большинстве своем состояло из военно-служилого населения, в том числе казаков, что сподвигло некоторых историков к описанию Сибири как «военного лагеря». Москва пыталась восполнить нехватку женщин, отправив в начале XVII века на восток больше ста девиц и вдов, подходящих на роль жен. Иногда государство даже действовало вразрез с собственной официальной политикой и мирилось с тем, что источником жен будет порабощение. «Ввозимых» женщин никогда не хватало, и местные мужчины обратились к представительницам коренного населения. Хотя установить масштаб сожительства русских мужчин с местными женщинами трудно, о том, что подобные союзы не были редкостью, свидетельствует появление категории «сибиряк», указывавшей на человека, у которого был русский отец и мать — из коренного населения.