Рабовладельцы из Нью-Йорка

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Николь Саффолд Маскилл. Скованные одной цепью. Невольники и аристократы северо-восточной Америки. СПб.: Academic Studies Press / БиблиоРоссика, 2025. Перевод с английского Маргариты Лобиа. Содержание

В середине XVIII столетия многие зажиточные англо-голландские семьи избегали прилюдно демонстрировать присущую им «голландскость», стремясь в первую очередь подчеркнуть свой аристократический статус, а не происхождение. Голландский язык, оставаясь языком письменного общения местечковых дворян и устного общения невольников, постепенно исчезал из употребления знати. Однако подвластные переменам именитые потомки старинных голландских родов не собирались бесповоротно рвать связи с голландским колониальным прошлым. Влекомые разнообразными коммерческими интересами, аристократические англо-голландские семьи, как и их предки, все туже затягивали ярмо кабальной зависимости и все ревностнее пропагандировали идеи рабства. Семейства Бейардов и Стёйвесантов давно уже не ограничивались островом Манхэттен — их власть простиралась по всему региону. Помимо поместий на Манхэттене, Бейардам и Стёйвесантам принадлежали гигантские земельные наделы в Хобокене и Кингстоне — угодья, населенные по преимуществу невольниками. Недавняя женитьба Стивена Бейарда на Алиде, внучке Роберта Ливингстона, только усилила позиции Бейардов. Стивен, во благо обоих семейств, занялся работорговлей, а Филип, впервые на памяти Ливингстонов присвоив титул «поместного лорда», взвалил на себя обязанности управляющего земельной собственностью. Также Стивен и Филип приобрели на паях корабли «Франциск» и «Байам», которые в 1730 и 1731 годах перевезли из Антигуа в Нью-Йорк 61 невольника. На работорговле наживались и Бейарды из Мэриленда, получившие в наследство от лабадистов плантацию «Богемия». Супружеская пара Джеймса и Сюзанны Бейардов, заручившись поддержкой рабовладельца Джозефа де ла Монтаня, наладила поставку невольников из Барбадоса в Мэриленд, где отчим Сюзанны, Генри Слёйтер вместе с Николасом де ла Монтанем (отцом Джозефа и сыном Иоганнеса де ла Монтаня) и Сэмюэлем Бейардом (отцом Джеймса) возглавлял «богемскую» общину. Деятельное участие Сюзанны в коммерческих операциях мужа свидетельствует о том, что женщины продолжали играть значительную роль в семейных делах, касавшихся работорговли. Богатые дворяне англо-голландских семейств постепенно забывали голландский язык, однако выбирали в спутники жизни тех, чью родословную украшали имена голландских предков, и, исполняя заветы этих предков, все так же помыкали рабами и торговали живыми людьми.

Следуя маршрутами, которые из поколения в поколение прокладывали представители их обильно разросшейся семьи, Ливингстоны не прекращали коммерческие отношения с островом Кюрасао, являвшимся для них главным портом назначения. И хотя слава этого острова как единственного перевалочного пункта северо-восточной работорговли давно померкла, капитаны торговых судов время от времени привозили с Кюрасао не только чай, но и невольников. 30 января 1739 года Педро де Волф, доверенное лицо Ливингстонов, уведомил Роберта о последних изменениях в торговых соглашениях с Кюрасао. В одном из писем, отправленных на исходе лета 1740 года, Филип Ливингстон сообщил Роберту-младшему: «Надеюсь, негры, если таковые окажутся, прибудут в здравии. Я без труда запродал бы парочку юных негров прямо сейчас». Тремя днями позже он снова написал Роберту-младшему: «Почему бы тебе не подыскать надежного капитана и не отправить его на Кюрасао за чаем?» Разве мог он вообразить, что через пару десятилетий голландские контрабандные поставки чая и работорговля вызовут у некоторых членов его семьи глухой ропот протеста!

Ливингстоны наравне с другими северо-восточными предпринимателями, извлекавшими выгоду из работорговли, постоянно расширяли рынки сбыта человеческих душ. Поставляя производимые в поместье пшеницу и кукурузу на остров Кюрасао, Ливингстоны приглядывались и к Ямайке, стремительно превращавшейся в вест-индский центр купли-продажи предметов роскоши и невольников. Летом 1732 года Ливингстоны на борту корабля «Кэтрин» перевезли с Ямайки для продажи в Нью-Йорке 50 мужчин, женщин и детей, а также коробку фарфоровых изделий и три внушительные корзины фарфоровых тарелок общим весом 76 фунтов. В конце октября 1734 года прибыл еще один корабль, пакетбот «Ямайка», доставивший в качестве «груза» бочонки с ромом и трех невольников. Чаще всего рабов прямо с городских складов распродавал обосновавшийся в Нью-Йорке Роберт-младший, но иногда их свозили в поместье Ливингстонов и готовили к последующей продаже в хозяйском особняке. 14 июля 1735 года Филип отослал Дирку ван Вагтену — младшему «негритенка, которого Джонатан Уилор и Свитс, оба, не доставили, как было обещано, в особняк, жестоко меня обманув. Боюсь, нам не сбыть с рук этого мальчика — он очень хилый. Он недавно болел и только-только идет на поправку». Мальчик, вероятно, был родом с Ямайки: именно там Филип и его коммерческий партнер Дирк «подыскивали» невольников для продажи. Филип отправил мальчика в Нью-Йорк в надежде предложить его соседям или, на худой конец, помещикам Олбани, возможно более заинтересованным в закабаленном работнике, чем горожане-ньюйоркцы. 27 ноября 1739 года Филип наставлял Роберта-младшего: «Ежели представится тебе возможность продать остатки муки и зерна на Ямайку и Кюрасао или же в иное место, где, по твоему разумению, за них дадут лучшую цену, действуй быстро и долго не раздумывая». Пока невольники собирали урожай и перемалывали на мельницах зерно для жителей Карибов, домашние чернокожие слуги подавали хозяевам еду на фарфоровых блюдах.

В 1730 году Николаус Бейард, занимавшийся поставками злаковых сортов пшеницы из Аут-Уорда на Карибские острова, решил разнообразить семейный бизнес и присовокупил к нему сахарный завод, производивший рафинад из сырья, добываемого и обрабатываемого невольниками. Примеру Бейарда незамедлительно последовали другие воротилы торговых рынков Нью-Йорка, включая ван Кортлендов и Ливингстонов. Рафинадом подслащивали чай и фруктовые пироги, выпекаемые хозяйками из груш, яблок и персиков, произраставших в садах Аут-Уорда, Лонг-Айленда, Нью-Джерси и долины реки Гудзон. Но на всем этом — и на цветущих деревьях, уходивших корнями в отнятую у коренных народов Америки землю, и на их щедро приносимых плодах, украшавших созданные руками невольников пироги, — лежал зримый отпечаток вековой колониальной зависимости и рабства. Выпивая из порабощенных все соки, аристократические элиты жестоко и показательно карали любого, осмелившегося покуситься на их доходы и собственность. Наглядный тому пример — казнь Джека из округа Алстер, сожженного живьем за «предание огню гумна и амбара с пшеницей». Провинциальные дворяне Нью-Йорка наживали благосостояние, нещадно эксплуатируя порабощенных, вечно находившихся на грани жизни и смерти.

Наиболее могущественные семьи высокородных ньюйоркцев с помощью средств массовой информации распространяли свое влияние на ежедневно растущую читательскую аудиторию и внушали ей социальные и расовые догмы, культивировавшиеся среди аристократов на протяжении столетия. На последних страницах The New York Gazette — газеты, основанной в 1725 году Уильямом Брэдфордом, — публиковались рекламные объявления о покупке и продаже сонма товаров: движимого и недвижимого имущества и живых людей. Первого октября 1733 года нью-йоркский торговец Якобус ван Кортленд разместил объявление о сбежавшем из его особняка на Док-стрит Эндрю Саксоне, «высоком, кряжистом и черном, как смоль, мужчине», похожем на «плотника или бондаря», вооруженном «секирой», «двухфутовой линейкой» и «кожухом для инструментов Хауэлла». Через два дня в газете появилось объявление Сэмюэля Бейарда, «контактного лица из Нью-Йорка». От имени «Роберта Пирсона из Нотингема, что неподалеку от Тентауна», Бейард призвал охотников за беглыми рабами отправиться по следу «негра по имени Джек». Подобные объявления печатались и в газете The New York Weekly Journal, возглавляемой Питером Зенгером, бывшим подмастерьем и деловым партнером Брэдфорда. Еще ребенком, на волне переселения палатинских немцев в 1710 году, Питер вместе с овдовевшей матерью эмигрировал в Нью-Йорк. В Нью-Йорке он изучил печатное дело и в 1730 году основал собственную, конкурировавшую с изданием Брэдфорда газету, ставшую не только рупором информации и по примеру возникшего на сломе веков The Boston News Letter источником новостей о жизни в поместье Ливингстонов, но и ареной для полемических споров и критических дискуссий.

Пока семейство Бейардов прибирало к рукам Нью-Йорк, Ливингстоны расширяли сферы влияния, торговые отношения и свое физическое присутствие в долине реки Гудзон. Филип, старший из оставшихся в живых сыновей Роберта Ливингстона, обосновался на завещанных отцом землях бауверей. Младший сын, Гилберт, женившись на Корнелии Бикман, поселился на принадлежавших ее семье обширных угодьях Кингстона. Средний сын, Роберт-младший, получивший у историков прозвище Роберт Клермонский, унаследовал южную часть родового поместья. Именно там Роберт и возвел роскошный особняк, названный им, в память о шотландском церковном приходе, где родился отец, «Анкрамом», а затем переименованный в «Клэр Маунт». В годы Американской революции мятежники обратили «Клэр Маунт» в руины, после чего восстановившие фамильное гнездо наследники Роберта-младшего нарекли его «Клермон». Название «Анкрам» Роберт-младший использовал и для других коммерческих проектов. Идя по стопам отца, некогда давшего невольничьему кораблю звучное голландское имя «Онкелл Филипс», Роберт окрестил «Анкрамом» принадлежавшее ему работорговое судно. Решительно отстаивая принадлежность семьи Ливингстонов к шотландскому роду, Роберт и Филип добились значительных успехов. Наводнив шотландские гавани рабовладельческими шхунами, они набело переписали историю семейного клана, накрепко связав ее в умах грядущих исследователей с Шотландией и рабовладением. 18 ноября 1741 года «Анкрам» прибыл с Ямайки с тремя невольниками на борту. Имя кораблю Роберт-младший выбрал отнюдь не случайно: во-первых, оно напоминало о месте рождения отца, а во-вторых, подчеркивало независимость Роберта от старшего брата, не имевшего возможности контролировать морские перевозки младшего сородича. Впрочем, несмотря на соперничество, братья преследовали одинаковые цели. По завещанию отца Филипу также достался недавно заработавший металлургический завод в городке Анкраме. Филип довел завод до ума и заставил приносить прибыль. На металлургическом предприятии Анкрама работали и невольники африканского происхождения, и белые трудяги, от безысходности согласившиеся на договорное рабство. Столь удивительное разнообразие деловых интересов Ливингстонов полностью отвечало запросам времени. Прозорливые элиты, наподобие заправлявших на Род-Айленде Браунов, вкладывали средства в различные перспективные отрасли экономики и производства, диверсифицируя и модернизируя свою коммерческую деятельность: Ливингстоны осваивали рынки железа, а их кузены Скайлеры из Нью-Джерси разрабатывали месторождения меди и серебра.

Ливингстоны, поколение за поколением — от Роберта-старшего до братьев Джона, Филипа-старшего и Роберта-младшего, — были твердо убеждены в необходимости использования в поместье кабального труда. Не отказываясь от наемных специалистов, они тем не менее смотрели на невольников как на важнейшую составляющую деловой жизни бауверей и прибегали к их услугам даже тогда, когда в этих услугах, казалось бы, не было никакой надобности. Благодаря обширным семейным и партнерским связям Ливингстоны могли, возникни у них такое желание, эксплуатировать на металлургических фабриках одних лишь невольников, как то на рубеже XVIII столетия происходило на первых металлургических заводах Чесапика. По заверениям одного исследователя, владельцы подобных заводов, сосредоточенных в основном в южных регионах Америки, были настолько окрылены успехами и баснословными прибылями, что стали применять на производстве исключительно невольничий труд, «способствуя укоренению рабства в качестве превалирующей системы трудовых отношений, сложившихся в промышленности американского Юга перед Гражданской войной». Немного иначе ситуация обстояла в восточных колониях Британской империи, где труд невольников на металлургических предприятиях использовали исключительно для «удержания в повиновении белых наемных рабочих». Осуществлению далеко идущих планов Роберта-старшего и Джона Ливингстона по созданию собственного высокодоходного металлургического производства помешали бесконечные военные конфликты, придавшие своеобразный колорит социополитическому ландшафту начала XVIII века. Война короля Вильгельма и война королевы Анны отняли у Роберта-старшего не только арендаторов, мобилизованных на армейскую службу, но и нескольких рабов, в разгар хаоса и неразберихи благополучно сбежавших в Канаду. Наследникам Роберта-старшего повезло больше: изъяв у коренных народов Америки исконно принадлежавшие им земли, они упрочили свое владычество, засеяв земли пшеницей и застроив их металлургическими заводами, хижинами рабов и лачугами арендаторов.

Воплощая в жизнь металлургический проект, Филип активно искал новые рынки сбыта. В декабре 1740 года он «поделился радостью» с братом Робертом-младшим, сообщив, что «корабль „Осуиго“ отплывает в Южную Каролину и Амстердам». Педро де Волф, торговый агент Ливингстонов, известил Филипа о «подорожании» риса и ожиданиях «дальнейшего скачка цен». Филип выразил надежду, что «еще не поздно» направить корабль прямиком в Южную Каролину и первыми застолбить открывающийся по весне рынок. Название корабля «Осуиго» было символично и подтверждало намерения Ливингстонов, не пренебрегая насилием и неправомерной конфискацией собственности, подчинить себе рынки северо-восточного побережья Америки, где им пока не удавалось прочно закрепиться, и рынки Атлантического мира. Развернув в городке Осуиго бурную коммерческую деятельность, англичане не только подорвали французскую торговлю (на что они, собственно, и рассчитывали), но и существенно сбили цены на пушнину в Олбани — отрасль, до недавнего времени полностью контролируемую Филипом. Однако неудачи не подкосили Филипа: он всерьез занялся работорговлей и вскоре стал ведущим игроком на невольничьих рынках Карибов и Африки.

И до «Осуиго» корабли в XVII–XVIII веках следовали на юг, перевозя в трюмах невольников-индейцев, лишившихся домов и земель в результате кровавых войн, развязанных жестокими поработителями. На совести этих поработителей, а в их числе Ливингстонов и сотрудничавшей с ними фирмы «Йомэнс и Эскотт» из Южной Каролины, — мучения, страдания, увечья от каторжного труда и насильственная гибель закабаленных работников в долине реки Гудзон и порабощенных африканцев и их потомков в Чарлстоне и Барбадосе. Чтобы удостовериться в бесчеловечности работоргового бизнеса, приносившего «Йомэнс и Эскотт» немалый доход, достаточно пролистать рекламные объявления, на протяжении 13 лет размещавшиеся владельцами фирмы в The South-Carolina Gazette. В августе 1732 года они опубликовали объявление о продаже рома и мадеры (вероятно, полученных от Ливингстонов), «служанки-негритянки и двух ребятишек». Два года спустя, в 1734 году, напечатали уведомление о «прибывшей на днях партии отборных негров с Золотого Берега», а осенью 1736 года известили подписчиков «о только что завезенной небольшой партии новых негритят» и широком выборе «барбадосского рома, лаймового сока и неочищенного тростникового сахара». В 1739 году «Йомэнс и Эскотт» выставили на продажу «плантацию господина Лейка, расположенную на берегу реки Эшли в трех милях от Чарлстона», вместе с «семью неграми, включая искусную швею и вышколенную негритянскую прислугу». В том же году Като, невольник с берегов реки Эшли, возглавил отряд порабощеных конголезцев и поднял вооруженное восстание против господ. Весть о мятеже, подхваченная матросами кораблей, принадлежавших аристократическим элитам, быстро достигла слуха высокородных ньюйоркцев и заставила их содрогнуться от ужаса и обратить беспокойные взоры на команды собственных бригантин и пакетботов, состоявшие в основном из чистокровных африканцев.

11 апреля 1741 года, через год после принятия закона, восстановившего видимость контроля аристократических элит над стихийными рынками Нью-Йорка, Герардус Стёйвесант, совместно с членами Городского совета, подписал петицию к лейтенант-губернатору Джорджу Кларку, где призвал его назначить денежное вознаграждение любому белому, порабощенному или свободному «негру, мулату или индейцу», владеющему информацией о нахождении лиц, подозреваемых в многочисленных поджогах, случившихся в городе месяц назад. Резиденция самого Кларка сгорела дотла, и по городу поползли слухи о широкомасштабном заговоре. В качестве дополнительного поощрения доносчику-невольнику обещалась свобода, а его поработителю — выплата компенсации в размере 25 фунтов стерлингов. Принимая резолюцию, Герардус, член муниципального совета от Аут-Уорда, надеялся в первую очередь раздобыть необходимые сведения у невольников и свободных поселенцев, ютившихся вблизи поместных бауверей.

Его план сработал, и через полтора месяца, 30 мая, суд приговорил Куака и Каффи к публичному сожжению на костре. Невольники отрицали свою вину, но бесновавшаяся вокруг толпа вынудила их признаться. Начались повальные аресты. Согласно показаниям, выбитым под пытками у двух порабощенных — Адама и Брэйвбоя, — большинство «заговоров» зрело в местах, прекрасно известных Герардусу и его ближайшим родственникам Бейардам. Адам и Брэйвбой упоминали «новую голландскую церковь», «поля» Аут-Уорда и дом «свободных негров в Бауэри-Лейне», расположенный «между землями господина Бейарда и землями Гринвича». Там, в «полях» и «церквях», чернокожие поселенцы встречались, отдыхали, веселились, танцевали, знакомились и влюблялись друг в друга. Расследование зашло в тупик: несмотря на то, что в бауверей Аут-Уорда жили чернокожие африканцы, земли эти были спорные и находились под защитой аристократов, кусок за куском отнимавших у вольных африканцев выделенные им в собственность участки. Владевшие несметным количеством человеческих душ семейства Стёйвесантов и Бейардов дорожили невольниками, приносившими им неисчислимый доход, и не позволили судебным заседателям преследовать тех по закону. В результате никого из невольников Стёйвесантов и Бейардов не казнили, лишь одного приговорили к ссылке.

Как ни странно, кипевшие в городе страсти не коснулись Филипа Ливингстона. Это тем более удивительно, что охватившая Нью-Йорк истерия закружила в безумном круговороте все его окружение: и его друга и делового партнера Джона Крюгера, занимавшего должность мэра, и его двоюродного брата Джеймса Ливингстона, заседавшего в жюри присяжных, и принадлежавшего его двоюродному брату, капитану Роберту Ливингстону-младшему, невольника по имени Том, обвиненного в участии в заговоре и отправленного в ссылку. В отличие от мятежей и восстаний 1712 года, нью-йоркская свистопляска 1741 года не оставила и следа в письмах Филипа, адресованных членам его семьи, проживавшим в поместье и особняке «Клэр Маунт». Все внимание Филипа, все его усилия были полностью сосредоточены на укреплении и расширении межколониальных торговых связей. Даже если страх заговора, зреющего в поместье Ливингстонов среди невольников, замышлявших помешать его планам, и бередил его душу, то в корреспонденции он ни словом о том не обмолвился. Напротив, после событий 1741 года Филип, его многочисленная семья и коммерческие партнеры, по утверждению Крэйга Уайлдера, принялись еще основательнее вкладывать средства в работорговлю. Единственным потрясением, выведшим Филипа из равновесия и отразившимся в его корреспонденции, можно считать полученное 9 мая из Южной Каролины известие о кончине Габриэля Эскотта, заболевшего во время деловой поездки на Барбадос, и отложенная в связи с этим продажа поставленных Ливингстонами вин. Впрочем, это была небольшая потеря, к тому же мысли Филипа занимали не вина, а металлургический завод, долженствующий обеспечить ему безбедную старость. Летом 1741 года он писал сыну Роберту: «Я надеюсь жить в покое и достатке: наслаждаться пением ручьев и запасать в душе своей непреходящие сокровища». Филип мечтал превратить поместье в райский уголок беззаботности, отдохновения и неги. «Будь так добр, найди мне семена тимофеевки и клевера, — просил он сына. — Я хотел бы высадить их в Анкраме и сделать из него образцовую английскую ферму». Но умиротворенное настроение хозяина и его грезы об «образцовой английской ферме» не мешали арендаторам и невольникам Анкрама, раскинувшегося посреди долины реки Гудзон, выражать недовольство и готовиться к бунтам. Слишком уж тяжелой рукой управляли Ливингстоны обширными владениями в верховье реки Гудзон, получая из земельных угодий экономические выгоды, и слишком уж недальновидно полагали они рабовладение и работорговлю основой основ своего семейного благоденствия и преуспевания.