Птичий доктор приехал

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Йоханнес Тинеманн. Росситтен. М.: lutra, 2025. Содержание

Куршская коса — удивительная песчаная полоса, с которой мы только что познакомились чуть ближе, — это превосходный птичий маршрут, и дважды в год, весной и осенью, по нему пролетают бесчисленные стаи пернатых странников. Почему же птицы выбирают именно Куршскую косу? О, сколько раз за прошедшие годы меня спрашивали об этом непосвященные гости. Отвечу так: коса — это перевалочный пункт, куда слетаются птицы из Курляндии, Лифляндии, Эстонии, юга Финляндии и даже южных регионов северо-западной части России. Затем большая часть птиц устремляется на побережья Куршской и Балтийской кос (особенно Куршской) — двух полос суши, омываемых Балтийским морем, — отсюда им удобно продолжать путь. При этом мы не должны забывать, что в нашем регионе птицы в основном мигрируют не на юг, а на юго-запад. Вероятно, птицы также летят над Балтийским морем, что подтверждается следующим: во время пролета множество птиц не переживает ненастной погоды, и их тысячами выбрасывает на берег. Стаи перелетных птиц также можно заметить как на берегу Куршского залива, то есть к востоку от косы, так и над ним, но если в благоприятные для перелета дни, вооружившись подзорной трубой, я встану в Росситтене на берегу моря или залива и обращу взгляд на эти водные просторы, то не увижу в воздухе ни одной птицы, в то время как надо мной и поблизости птицы летят во множестве. Короче говоря: особенности водоемов и суши Куршской косы приводят к тому, что птицы летят именно над ней, вероятно, для того чтобы лучше ориентироваться, и, несомненно, следуя привычке. Должно быть, таких удобных остановок на их маршруте не так много. Вероятно, одна из них находится на берегу Лионского залива, у северного подножья Пиренеев. Там находится город Коллнур, известный промыслом сардин и анчоусов, откуда мне два года подряд сообщали об окольцованных скворцах: причем один был из местечка Эльс в Силезии, другой — из округа Кёнигсхофен в Нижней Франконии. Сколько же, должно быть, через Коллиур пролетает скворцов!

Каким же образом птицы летят над косой? Ошибочно предполагать, что осенью все стаи всякий раз направляются к самой северной точке близ Мемеля и пролетают всю косу на юг до Кранца, откуда продолжают свой путь. Нет, осенью странники появляются с северо-востока, многие пересекают Куршский залив и оказываются на косе в районе Ниддена или Росситтена. Поэтому у Росситтена перелетных птиц видят чаще, чем в Шварцорте, в северной части косы. Иногда птицы покидают косу даже южнее Росситтена, летят на Брюстерорт, а затем, предположительно, в Хелу. Например, вороны. Но в большинстве своем птицы пролетают до Кранца.

Весной птицы, начавшие путь у узкого участка косы на юге, не всегда летят вдоль берега моря на север, оставляя Росситтен справа. Вместо этого они пересекают оазис Росситтена, пролетают прямо над поселком и покидают косу у Росситтенской бухты у маяка. Это место, четко обозначенное на специальных картах, превосходная точка для наблюдения за их прибытием и отлетом, и я провел там не один час, наблюдая за волнообразным полетом птиц над заливом. Да и наш дом совсем рядом.

Куда же летят птицы, когда осенью покидают косу? Уже у Кранца их пути расходятся. Стаи ворон и зябликов замечали в центре Самбии, но количество особей в них значительно ниже, чем над косой. Итак, птицы разделяются. К северу Вислинской косы часть из них снова сбивается вместе, и над косой вновь образуются вереницы, пусть и не так массово, как над Куршской.

Итак, мы видим, что стаи птиц, слетающиеся на Куршскую косу, держатся вместе только на очень небольшом участке маршрута, который, как показал опыт кольцевания птиц, может тянуться от Лифляндии и Восточной Пруссии до южных границ Африки или Ирландии. Но именно этот небольшой участок — то самое место, где можно почувствовать пульс единого, невероятного организма, понять, как перемещаются птицы. В этом и заключается преимущество и значимость Куршской косы как точки наблюдения.

О том, как назвать этот участок, можно спорить. Я писал о «птичьем маршруте», другие называют его иначе, но, на мой взгляд, на этом этапе совершенно не важно, какое понятие мы используем. Куда важнее определить, как птицы преодолевают большие расстояния от мест гнездования до мест зимовки, а об этом нам еще многое предстоит узнать. Нельзя придерживаться старых теорий о миграции птиц, нет, птицы летят всюду, их просто никто не замечает, и я хочу дважды, трижды подчеркнуть эти слова. Почтенный читатель, прошу, держи их в уме, пусть они станут эпиграфом ко всем следующим главам, и помни, что с нынешним инструментарием наша работа по наблюдению за птицами еще далека от завершения.

Если в определенных местах — как на Куршской косе — небольшие отрезки путей миграции представляют наибольший интерес для наблюдения, тому есть следующие причины: особенности водоемов и суши, обилие источников питания, привычка и, наконец, искусственные источники света (маяки и огни над большими городами).

И вот я — сперва на летний отдых — приехал в Росситтен и... оказался в мире птиц. Впервые в намерении создать на Куршской косе постоянную орнитологическую станцию я укрепился во время беседы с профессором Г. Рёригом, который в 1899 году присутствовал в Росситтене в качестве правительственного советника Императорского здравоохранительного ведомства и оказывал мне всяческое содействие. Позднее Немецкое орнитологическое общество приняло руководство над проектом и стало владельцем учреждения, а существовавшее тогда Министерство сельского хозяйства предоставило необходимые средства. Благодаря этому 1 января 1901 года была основана Росситтенская орнитологическая станция, и теперь, летом 1926 года, мы, при неоценимой поддержке правительства и частных лиц, можем отпраздновать 25-летний юбилей. Я с благодарностью называю здесь имена двух человек, которые помогли молодому учреждению преодолеть множество трудностей и поддерживали его на протяжении всего пути. Я говорю о двух бывших обер-президентах Восточной Пруссии, господине фон Мольтке и господине фон Виндхайме. Директор орнитологической станции, долгое время занимавший должность в Кёнигсбергском университете, вернулся на службу, и в конечном итоге управление станцией взяло на себя берлинское Общество императора Вильхельма по развитию науки, заложившее в учреждении основы для дальнейшего усовершенствования. И для Общества императора Вильхельма, призванного содействовать развитию науки, в частности, путем создания и поддержки научно-исследовательских институтов, это стало большой заслугой.

Довольно бедный выставочный зал, шкаф с несколькими чучелами птиц и горячее, полное воодушевления сердце — вот с чем я начинал работу в 1901 году.

<...>

Возможно, вам будет интересно узнать, как в деревне Росситтен приняли такое новшество — птичью станцию. По-разному. Некоторым все, казалось, нравилось. Один пожилой рыбак спросил, можно ли теперь называть меня графом, и я, конечно, благосклонно ему разрешил. Остальные — а их было решительное большинство — не понимали, в чем заключается моя деятельность. Я не мог на них за это обижаться. Однажды в пекарне я услышал разговор двух рыбачек: «Птичий доктор! И чего ему понадобилось в Росситтене? Разве здесь кто-то держит птиц? Если только жена пастыря, так не всегда же они у нее болеют». Они решили, что я приехал лечить птиц, а однажды к дому подъехала карета из Пиллькоппена. Привезли больных гусят и хотели, чтобы я их осмотрел. Решающий момент! Должен ли я признаться, что не умею? Но, как человек, только переехавший в Росситтен, я не мог так ответить. Выхожу из дома, захожу в карету! Корзина открыта! В соломе, не в силах даже подняться, лежали четверо или пятеро беспомощных гусят. Но взгляд у них был здоровый и бодрый и вели они себя соответствующе. «Протереть лапы спиртом, затем обертывание!» — таким было мое предписание, и поглядите, гусята и правда поправились. Но можешь ли ты, почтенный читатель, поверить, что на День святого Мартина счастливая хозяйка принесла мне моих спасенных пациентов? Увы, чудеса медицины оказались напрасны.

Все стало куда сложнее, когда меня привлекли к лечению людей. В Росситтене жил мужчина, у которого болела жена, и с тех пор, как в деревне появился доктор, он надеялся на ее выздоровление. Он часто рассказывал мне о своих надеждах. И как я должен был поступить? По тем временам сложно было объяснить людям, что не все доктора — врачи. Поэтому я обратился к такому методу лечения, как самовнушение. Решил сказать, что сейчас состояние пациентов улучшается, если трижды в день — утром, в обед и вечером — громко и отчетливо повторять «Мне лучше день ото дня!» Еще несколько десятилетий назад, опередив медицинскую науку, я работал по этому методу. Мужу посоветовал почаще напоминать жене, что в такой маленькой деревеньке, да еще и в присутствии врача, просто невозможно подолгу болеть. Его жена поправилась. Теперь она, правда, уже давно в могиле, но точно не по моей вине.

Теперь о самой птичьей станции! Какую работу мне пришлось провести, сколько дать объяснений! Каждый представлял высокую башню, откуда через большие и маленькие подзорные трубы ведутся наблюдения за пролетающими птицами. Когда в Росситтен приезжали незнакомцы, они первым делом спрашивали: «Как часто вы оттуда спускаетесь?» Поначалу я не понимал, о чем они, а потом вспомнил о мифической башне и стал объяснять.

Раньше на высокой дюне неподалеку от Росситтена был наблюдательный пункт, построенный военной администрацией: башня, собранная из балок, заколоченная сверху досками и оттого казавшаяся темной. И часто бывало так: когда я пересекал на пароходе Куршский залив, мои попутчики, только завидев башню, сразу же восклицали: «Смотрите, там Росситтенская птичья станция, и человек наверху сидит!» За «человека» принимали черный шпиль. Пару раз я пытался объяснить, что никто там наверху не сидит и что это вовсе не птичья станция, но результат был один: я был осмеян, а попутчики смотрели на меня с жалостью. Я часто задумывался, что мы, люди, все-таки очень странные создания, особенно как толпа, как «публика».

Первым выставочным залом, оказавшимся в моем распоряжении после открытия станции, стала небольшая художественная мастерская с потолочным окном и свисающей занавеской, чтобы можно было прикрыться от света. И когда приходили посетители, они не выставочные экспонаты рассматривали, а пристально вглядывались в окно, выискивая подзорные трубы. Надо же оттуда как-то наблюдать за птицами! Однажды меня посетил женский клуб. Снова все внимание на окно, в то время как руководительница замерла перед тонкой занавеской. Она посмотрела на меня, посмотрела на занавеску и наконец не выдержала:

— Простите, но как вы туда забираетесь?

— О, милостивая госпожа, это нужно видеть! Я за долю секунды взбираюсь наверх, и там, в неудобной позе повиснув между землей и небом на этой занавеске, я наблюдаю всех перелетных птиц от Кранца до самого Мемеля.

Это было грубо с моей стороны. Почтенная дама, если спустя столько лет эти строки попались вам на глаза, я бесконечно прошу у вас прощения — но тогда я просто не смог ответить иначе. Ваш вопрос задел струны моего сердца, и вот так они зазвучали.

Здесь я должен поблагодарить за находчивость господ фотокорреспондентов, которые сумеют помочь в любых обстоятельствах. Один такой господин пришел за фотографиями птичьей станции для журнала и обнаружил, что выглядит она совсем как другие дома: ни башни, ни подзорных труб, ни даже птиц в небе! Нельзя же предлагать общественности что-то настолько невзрачное! Господин ничего не сказал, но по лицу было видно, что он разочарован. Он сделал несколько фото пейзажей и уехал. Через некоторое время он прислал мне журнал с фотографиями, и я смотрел на них с тем же чувством, с которым смотришь на редкое произведение искусства. На них была моя птичья станция; но что это с ней? Вокруг все просто кишит птицами! Откуда взялись птицы! Еще и в самых невероятных местах. Они залетают на открытый балкон, в открытые окна, проносятся прямо над головой у человека в кадре, и даже внизу, у фундамента, тоже птицы. Что случилось? Я никогда не видел такого скопления птиц ни у одного деревенского дома! Но я нашел разгадку: изображение птичьей станции было напечатано поверх фотографии озера Мёвенбрух! Так орнитологическая станция наконец обрела птиц, а мне очень хотелось знать, что подумали непосвященные.

Мне и теперь иногда приходится выводить посетителей из верхних помещений станции, где они в задумчивости стоят перед гостевыми кроватями и ищут подзорные трубы. Нет, почтенный читатель, никаких башен и подзорных труб здесь нет! Они нам попросту не нужны. Станция — это наблюдательный пункт посреди девственной природы. Мне бы хотелось, чтобы в дни перелета ты мог бы стоять рядом со мной на дюне и наблюдать за стаями пролетающих птиц — здесь, на пороге Германии, — и тогда бы ты по-настоящему осознал, что мы на птичьей станции.

Теперь я хочу коротко охарактеризовать передвижения птиц в течение года, особенно в сезон перелета. Но пока только в общих чертах: в дальнейшем я надеюсь написать на основе полученных сведений отдельную книгу. Нам предстоит провести на косе год и понаблюдать за передвижениями птиц в течение этого времени. Наблюдение не доставит нам трудностей, здесь перелет протекает особым образом, не как за пределами косы; здесь все происходит прямо на наших глазах и кажется чем-то необъятным. Много ли мы замечаем от перелета в других местах? В небе стаи диких гусей выстраиваются клином, на телеграфных столбах и крышах домов становится больше ласточек, а в садах — больше зарянок. Но на этом все. А здесь, на косе, даже самый равнодушный человек, мало что смыслящий в проявлениях природы, непременно обратит внимание на что-то интересное в воздухе, лесах и полях.

Мы начинаем зимой, в рождественскую пору. Каждый год в это время наблюдаются стаи ворон, особенно серых, летящих на юг. Здесь я должен оговориться, что для краткости говорю «на юг», когда перелет идет в сторону Кранца, и «на север», когда в сторону Мемеля. Правильнее, учитывая расположение косы, было бы говорить «юго-запад» и «северо-восток». Вороны улетают на юг и в первой половине января, а в 1917 году разгар их перелета выпал и вовсе на 26 января. Эту миграцию ворон следует рассматривать как часть осенней, как ее завершающий этап; и — что любопытно — уже в начале февраля первые вороны, а с ними и галки, возвращаются на север. 3 февраля появляются первые жаворонки, а 15 февраля 1925 года на север полетели первые гуси. Это уже начало весенней миграции, и вы закономерно спросите: когда же в таком случае перерыв между сезонами? А он составляет всего несколько дней. В среднем от четырнадцати дней до трех недель.