Приключения по выходным: «Скрещенные перчатки»

мастерских Creative Writing School. Внешний редактор — Алина Винокурова.

Рассказ «Скрещенные перчатки» был впервые опубликован летом 1900 года а английском иллюстрированном еженедельнике The Sphere, начавшем выходить на полгода раньше. Благодаря упоминаемым в рассказе историческим событиям можно довольно точно установить время его действия: главный герой, Деннис Шир, «два года назад» стал офицером испанской кавалерии и участвовал в Испано-американской войне на Кубе, которая началась весной, а закончилась в августе 1898 года. Таким образом, действие рассказа происходит скорее всего летом 1900 года, то есть в отличие от большинства рассказов в сборнике «Прапорщик Найтли» (1901), куда он также вошел, в «Скрещенных перчатках» Мейсон описывает события, происходящие прямо «сейчас». «Сейчас», но не «здесь»: основная история разворачивается на юге Испании, в гористой Андалусии, в окрестностях города Ронда. Насколько нам известно, к тому времени автор не бывал в Испании – однако он неплохо подготовился: как географические, так и исторические сведения отличаются высокой степенью точности. Ронда и ее окрестности притягивали к себе романтических писателей и художников середины 19 века – Вашингтона Ирвинга, Проспера Мериме и Гюстава Доре: во время вторжения наполеоновских войск именно здесь зародилось партизанское движение, а когда война закончилась, партизаны стали промышлять на больших дорогах, превратившись в знаменитых тогда bandoleros. Сюжет рассказа (вероятно, полностью вымышленный) основан на историческом противостоянии между испанским троном и движением карлистов, начавшемся как спор о престолонаследии, но ставшем по сути конфликтом между двумя политическими движениями, который вылился в три карлистских войны, послужил одной из причин Гражданской войны в 1930-е годы и закончился по большому счету только с падением режима Франко. В рассказе в полной мере проявляется стиль раннего Мейсона с крутыми поворотами сюжета и «театральными» описаниями сцен.

СКРЕЩЕННЫЕ ПЕРЧАТКИ

— Хотя вы и не появлялись в окрестностях РондыРонда (Ronda) – город в Андалусии на юге Испании, в горах недалеко от побережья и города Малага. Во время действия рассказа была в основном сельскохозяйственным центром местного значения. После вторжения наполеоновских войск в 1808 году город был базой испанских повстанцев, которые впоследствии стали промышлять разбоем и контрабандой. Это создало в XIX в. романтический образ Ронды, которым вдохновлялись Ирвинг, Мериме и Доре. последние пять лет, — строго обратился испанский комендант к Деннису Ширу, — здешние места не изменились. Вы определенно лучше других офицеров способны справиться с этим заданием, поскольку, как мне сообщили, хорошо знаете местность. Поэтому сегодня вы отправитесь в ОльверуОльвера (Olvera) – небольшой город в Андалусии, сейчас относится к провинции Кадис, приблизительно в 35 км от Ронды. В 1877 году король Альфонсо XII даровал Ольвере статус города в благодарность за помощь в одной из карлистских войн. и доставите этот запечатанный конверт командиру временного гарнизона. Он должен получить письмо не позже одиннадцати вечера, так что у вас есть час или два до отъезда, чтобы повидать старых знакомых, — я очень хорошо понимаю, что вам не терпится это сделать.

Недовольство Денниса Шира теперь сменилось желанием поскорее отправиться в путь. Дорога на Ольверу проходила мимо ворот и белых стен поместья, где он собирался провести первый же вечер после своего прибытия в Ронду. Выехав от полковника, он намеренно избегал тех площадей и улиц, где с большой вероятностью мог бы встретить знакомых, предвидя их вопросы о том, с каких пор он стал испанским подданным и носит форму капитана испанской кавалерии; в семь часов он уже пересекал Пласа-де-Торос,Старейшая в Испании арена для боя быков, построенная в конце XVIII века. Находится на западной окраине Ронды. направляясь в сторону Ольверы. Но тут его окликнул знакомый голос; повернувшись в седле, Шир увидел старого священника, который когда-то получил в университете Барселоны небольшой приз за успехи в логике и с тех пор оправдывал свое назойливое любопытство необходимостью упражняться в дедукции. Ширу пришлось остановиться. Он, впрочем, тут же пресек неизбежные вопросы об испанском мундире, заявив, что должен быть в Ольвере к одиннадцати.

— Пятнадцать миль, — сказал священник. — Разве для того, чтобы преодолеть пятнадцать миль, нужны четыре часа и свежая лошадь?

— Мне нужно заехать по пути к друзьям, — и, чтобы придать убедительности этому объяснению, к которому собеседник явно отнесся с недоверием, Шир добавил: — Не доезжая Сетениля.Сетениль (полное название Setenil de las Bodegas) – городок на полпути между Рондой и Ольверой.

Священник и этим не удовлетворился.

— Не доезжая Сетениля есть только один дом, а Эстебана Сильвелу я своими глазами видел сегодня в Ронде.

— Он вполне уже мог вернуться, к тому же встретиться я хочу не с Эстебаном.

— Не с Эстебаном! — воскликнул священник. — Тогда это, должно быть…

— Его сестра, сеньора Кристина, — закончил Шир, потешаясь над настойчивостью собеседника. — Поскольку брат и сестра живут вдвоем, и речь не о брате, это должна быть сестра. Ваша дедукция по-прежнему на высоте, падре.

Священник немного отступил назад и внимательно посмотрел на Шира. Затем, с интонацией одновременно лукавой и торжественной, явно кого-то цитируя, он произнес:

— Все женщины — прирожденные обманщицы.

— Это довольно гнусное утверждение, — сдержанно ответил Шир.

— И тем не менее его нередко можно было услышать из ваших уст, когда вы выращивали виноград в долине Ронды.

— В таком случае очень многие должны считать меня дураком. Молодой человек может совершить ошибку, падре, и придать чрезмерное значение своему разочарованию. Кроме того, с этой сеньорой я еще не был знаком. Я знал Эстебана, но она тогда была еще ребенком, и мне было известно только ее имя.

Смягчившись при виде явного удовольствия на лице старого друга, он продолжил:

— Я вам сейчас все расскажу.

Они медленно двинулись дальше; Деннис, уже решившись поведать все без утайки, увлекся воспоминаниями. Склонившись в седле, он пустился в долгий рассказ: как он унаследовал небольшое состояние, провел три года в скитаниях по разным городам и наконец приехал в Париж. Там он оказался на собрании карлистов,Карлисты – политическое движение, а впоследствии политическая партия в Испании. Возникло в 1830 году, когда вопреки традиции на престол взошла дочь короля Фердинанда VII, а не его брат дон Карлос Старший. В поддержку дона Карлоса выступили в основном консервативные круги и духовенство, а также баски. В XIX веке это противостояние вылилось в три гражданских войны (т.н. карлистские войны): в 1833–1839, 1846–1849 и 1872–1876. Дона Карлоса Старшего после смерти сменяли его потомки, также претендовавшие на испанский трон. Карлисты воевали на стороне националистов во время Гражданской войны (1936–1939) и оставались, под разными названиями, серьезной политической силой в Испании до конца режима Франко. услышал знакомое имя и увидел незнакомое лицо. Шир стал описывать Кристину: она шла с изяществом лани, ступающей по упругой лесной подстилке. Ее лицо было полно жизни, каштановые волосы блестели, очарование юности сквозило в ее гибкой фигуре и больших ясных глазах.

— Она шла мимо, — продолжал он, — и я с болью в сердце ощутил, как высокомерны были прежде мои мысли и слова. Кажется, я не сводил с нее глаз, – право, ничего не мог с собой поделать – и на моем лице, полагаю, отразилось мое смятение. И тут, когда она поравнялась со мной, из ее пальцев выскользнул веер и со стуком упал на пол.

Священник силился понять, почему этот пустяк вызвал у Шира такое смущение.

— Что ж, — сказал падре, — вы подняли веер и…

— Нет, — прервал его Шир. Он еще больше смутился и, неловко запинаясь, продолжал: — Видите ли, на мгновенье я задумался: разве может женщина отказать себе в удовольствии насладиться восхищением мужчины, особенно когда для этого достаточно небольшой уловки? И пока я об этом размышлял, она сама нагнулась, подняла веер и склонилась в шутливом реверансе, как бы указывая мне на мои дурные манеры. В тот вечер Эстебан представил нас друг другу. А потом была волшебная весна в Париже и июнь в Лондоне.

Льюис Бомер. Иллюстрация к рассказу «Скрещенные перчатки».

The Sphere, 23 июня 1900 г.

— Эстебан? — с сомнением в голосе произнес священник. — Не понимаю. Мне кое-что известно об Эстебане Сильвеле. Этот нахлебник вечно плетет интриги и вынашивает замыслы. Друг мой, знаете ли вы, что у Эстебана за душой ни гроша? Состояние и имение семьи Сильвела перешли от матери к дочери. Эстебан – управляющий сеньоры Кристины, и ее замужество, по меньшей мере, пошатнет его положение. Он не испортил вам волшебство парижской весны?
Шир рассмеялся, громко и самоуверенно.

— Конечно, нет, — сказал он. — Я не знал, что Эстебан зависит от сестры, но разве ее замужество что-нибудь изменит? Эстебан — мой близкий друг. К примеру, вы спрашивали меня о мундире. Я получил право носить его по совету Эстебана и с его помощью.

— Вот оно что! — быстро сказал священник. — Как же так вышло?

— Два года назад, в июне, — кстати, именно тогда я видел сеньору в последний раз, — мы все трое ужинали в одном доме в Лондоне. Когда дамы стали выходить из-за стола, я шепотом сказал Кристине: «Мне нужно поговорить с вами сегодня». Она ответила очень просто и тоже тихо: «Я жду этого всей душой»; однако Эстебан все же услышал ее слова. Он пододвинулся ко мне. Я спросил его, каковы мои шансы и может ли он мне поспособствовать. Эстебан горячо поддержал меня, но, как патриот Испании, – я передаю это своими словами – считал, что мне необходимо занять более достойное положение в обществе; именно тогда он заговорил о мундире, который я теперь ношу. Мне нечего было возразить. Тем вечером я так и не объяснился с Кристиной. Я выправил бумаги и стал испанским подданным; с помощью Эстебана я получил офицерское звание. Это было два года назад. С тех пор я не видел Кристину и не писал ей, и сегодня еду положить к ее ногам эти два года молчания и службы в доказательство своей верности. Так что, как видите, мне есть за что благодарить Эстебана.

Добравшись до окраины города, они расстались. Шир во весь опор поскакал вниз по склону холма, а священник провожал его печальным взглядом.

Дело было не только в том, что он не доверял Эстебану, — он хорошо знал Шира: младший сын в обедневшей семье, тот приехал из Англии в маленькое поместье в долине Ронды, которое принадлежало его предкам со времен испанской кампании герцога Веллингтона.Артур Уэлсли, 1-й герцог Веллингтон (1769–1852) – британский полководец и государственный деятель. Здесь идет речь о Пиренейских войнах (1808–1814), в которых Великобритания была союзником Испании и Португалии против Наполеона и в которых Уэлсли одержал несколько блестящих побед, приведших к поражению Франции (за что и получил титул герцога Веллингтона). Испанская корона пожаловала Веллингтону обширное поместье в Андалусии (часть этой области, включая описываемые в рассказе места, серьезно пострадала во время Пиренейских войн), которое до сих пор принадлежит его потомкам. Нам не удалось найти информации о получении подобного вознаграждения соратниками Веллингтона. Священник знал, что Шир — человек темпераментный и склонный бросаться из крайности в крайность, и, размышляя о его пылких словах, о его безоговорочной вере в порядочность Эстебана, о том, как он говорил о Кристине, священник задумался: а будет ли столь внезапное и стремительное превращение страстного циника в страстного романтика долговечным? И этот поучительный эпизод с оброненным веером… Даже в момент обращения в новую веру такой пустяк чуть было не разубедил Шира.

Йосип Кузакс. «Капитан в полевой форме», 1902 год

Сам Шир, впрочем, был совершенно спокоен — настолько спокоен, что ехал медленно, желая в полной мере насладиться ожиданием теплого приема, который ему непременно окажут, как только он появится на пороге. Он въезжал в рощи, где созревал миндаль и грецкие орехи, и снова выезжал на каменистые пустоши. Уже смеркалось, когда он увидел впереди у подножия обрывистого холма ярко-белые стены поместья, за которыми теснились невысокие строения. Когда он приблизился, в окнах домов замелькали огни, а потом на обочине дороги внезапно появился человек и дважды громко свистнул, словно подзывая собаку. Шир миновал незнакомца и через открытые ворота въехал во двор. Там обнаружились трое мужчин, которые сразу же бросились к Ширу, как будто ожидали его появления. Он оставил им лошадь и быстро взбежал по каменным ступеням к дому. В ту же минуту появился слуга и проводил его по галерее ко входной двери. В нетерпении Шир обогнал слугу, открыл дверь и, таким образом, вошел в комнату без объявления.

Это была вытянутая комната с низким потолком, обшитая темным орехом; единственная лампа на столе не столько освещала ее, сколько наполняла тенями. Он лишь успел заметить девушку и мужчину, склонившихся над столом в свете лампы, узнать с замиранием сердца игру света на темных волосах девушки, увидеть, что она что-то держит в руках и показывает собеседнику, – как Эстебан, словно в растерянности, быстро подошел к нему и бросил вопросительный взгляд на слугу. Потом он обратился к Ширу:

— Я смотрю, ты решил сам к нам заглянуть.

— Ну да, — ответил Шир, который не сводил глаз с Кристины и не вслушивался в слова Эстебана. Его неожиданное появление, несомненно, произвело эффект, хотя и не тот, на который Шир рассчитывал. В глазах Кристины действительно читалось удивление — но не радостное, а скорее тревожное. Наконец она заговорила — холодно и словно бы рассеянно.

— Как ваши дела? Мы так долго вас не видели. Два года, наверное? Даже больше.

— Многое изменилось с тех пор, — сказал Эстебан. — Была война,Имеется в виду Испано-американская война 1898 года, в ходе которой США захватили принадлежавшие Испании с XVI века Кубу, Пуэрто-Рико и Филиппины. и были, увы, поражения.

— Да, я был на Кубе, — ответил Шир, и какое-то время они продолжали скучную беседу на отвлеченные темы. Эстебан говорил с наигранной сердечностью, а Кристина по большей части молчала или отвечала односложно и безучастно. Шир обратил внимание, что она лишь недавно пришла — на ней была шляпа, а на столе под светом лампы крест-накрест лежали перчатки; она беспокойно расхаживала по комнате, то и дело останавливаясь и прислушиваясь, не доносятся ли какие-нибудь звуки со двора, и посматривала на дверь в ожидании. Шир догадался, что она ждет кого-то другого, а он ей мешает. Итак, два года, проведенные в предвкушении встречи, не привели ни к чему, кроме этого неловкого вторжения; крайне раздосадованный, он поднялся со стула. Однако Эстебан подал Ширу знак остаться и, извинившись, с дружелюбной улыбкой вышел из комнаты.

Кристина теперь ходила взад-вперед по узкой половице, с такой осторожностью, как будто шла по канату. Спустя несколько минут Шир приблизился к столу и стал рассеянно теребить оставленные на нем перчатки, так что вскоре они лежали уже по-другому, не скрещиваясь.

— Помните тот вечер в Лондоне? — сказал он.

Кристина на секунду остановилась, чтобы ответить — просто и без тени обиды в голосе:

— Вам следовало объясниться со мной тогда.

Она возобновила свое упражнение.

— Да, — сказал Шир. — Но я всегда понимал, что не могу предложить вам того, чего вы заслуживаете, и в тот вечер я довольно внезапно нашел, как мне казалось, способ сделать свое не слишком достойное положение в обществе менее недостойным.

— Менее недостойным? При помощи золотистой полоски на плече? — с чувством воскликнула Кристина. Она подошла и остановилась перед ним. — Что же, эта полоска все меняет. Она затыкает мне уши, а вам должна заткнуть рот. Где мы познакомились?

— В Париже.

— Продолжайте.

— На карлистском… — Шир запнулся и шагнул к Кристине. — Ох, это не приходило мне в голову. Я думал, вы пришли туда посмеяться, как и я.

— Возможно ли смеяться над тем, во что веришь? — страстно воскликнула она, и Шир, беспомощно всплеснув руками, сел на стул. Эстебан одурачил его, – из разговора со священником стало ясно, зачем он это сделал, – и одурачил непоправимо. Чтобы убедиться в этом, Ширу даже не нужно было лишний раз искать взгляд Кристины – она и так стояла перед ним, не отводя глаз. Он заметил, что в глазах ее не было гнева – наоборот, он увидел искреннее расположение и сожаление. Но в этот момент он по-настоящему понял ее. Ее взгляд мог быть мягким – но решимость никуда не делась. Кристина была карлисткой всем своим сердцем. Карлизм был ее верой, и даже больше, чем верой, – ее страстью. Поэтому он спросил – не для того, чтобы убедить ее, а чтобы показать свое понимание:

— Разве не возможно изменить свои убеждения?

— Нет, — ответила она и добавила, хотя и с сомнением в голосе, — но возможно отказаться от мундира.

Шир встал.

— Это тоже невозможно, — просто сказал он. — Я действительно решил стать офицером ради вас. Я так же охотно стал бы карлистом, если бы знал. У меня не было желания становиться ни тем, ни другим – лишь большие надежды и желание быть с вами. Но я совершил ошибку и не могу ее исправить. Золотистая полоска обязывает меня хранить верность. Этот мундир, как вы понимаете, уже доставил мне неудобства. Он отправил меня на Кубу и заставил с оружием в руках пойти против людей почти одной со мной крови. Я не мог ничего с этим поделать тогда – не могу и теперь.

Кристина подошла к нему ближе. Сдержанность Шира и то, что он не предъявлял ей никаких претензий, смягчили ее тон.

— Да, — согласилась она. — Я ждала от вас такого ответа. И в глубине души не думаю, что была бы довольна, получив любой другой.

— Благодарю вас, — сказал Шир. Он достал часы. — Мне еще предстоит неблизкий путь. Я должен добраться до Ольверы к одиннадцати.

Он почувствовал, как Кристина, стоявшая рядом с ним, вдруг замерла, как будто даже не дыша. Он был благодарен ей за вздох, последовавший за его внезапным сообщением о расставании, но ему пришлось отвести от нее взгляд, чтобы огорчение Кристины не заставило его задержаться на пути к цели.

— Вы едете в Ольверу? — спросила она после паузы странным приглушенным голосом.

— Да. Поэтому нам пора прощаться, — на этот раз он повернулся, чтобы взглянуть на нее, но не успел этого сделать: Кристина отвернулась и направилась к двери.

— Вам нужно попрощаться и с Эстебаном, — сказала она, словно пытаясь выиграть время. Взявшись за ручку, она остановилась. — Скажите, это ведь Эстебан посоветовал вам пойти в армию и получить чин? Нет смысла отрицать, это был он!

Она помолчала, обдумывая свою догадку, и добавила:

— Вы видели Эстебана сегодня в Ронде?

— Нет, но слышал, что он там был. Мне нужно идти.

Он взял шляпу и, снова повернувшись к выходу, увидел, что Кристина стоит в дверях, прислонившись к ним спиной и вытянув руки в стороны – словно преграждая ему путь.

— Вам нечего бояться, — сказал он, чтобы успокоить ее. — Я не буду ссориться с Эстебаном. Он ваш брат, и что сделано, то сделано. Кроме того, оглядываясь назад на те годы, когда я не носил эту форму, я не уверен, что сделано только плохое. В те времена меня занимали исключительно личные разочарования, мелочные чувства и желания. Я смог обрести покой, забыв о них и став маленькой, но нужной деталью огромной машины, пусть это и не лучшая машина такого рода, пусть она и работает со скрипом. В этом я тоже нахожу определенное достоинство.

В нем снова говорил человек, склонный к крайностям, – и говорил вполне искренне. Кристина, однако, ничего не ответила и как будто даже не слышала Шира. Ее странно напряженный взгляд был устремлен на него; дыхание было неровным, словно после погони, и в наступившей тишине казалось неестественно громким.

— Вы должны доставить в Ольверу распоряжение? — наконец спросила она. Шир достал из кармана конверт.

— Да. И мне пора отправляться, чтобы не нарушить приказ, — сказал он.

— Отдайте мне письмо, — потребовала Кристина.

Шир уставился на нее в изумлении. Изумление сменилось подозрением. Его лицо, казалось, сузилось и заострилось, приобретя какое-то лисье, недоброе выражение.

— Нет, — сказал он и медленно убрал письмо на место. — Тот человек на дороге, — задумчиво продолжал Шир, — он свистнул, когда я проезжал мимо, – это, несомненно, был сигнал. Вы карлисты. Это ловушка.

— Ловушка, но она была предназначена не вам, — ответила Кристина. — Уверяю вас! Пока вы не упомянули Ольверу, я ничего не знала.

— Это вы так думаете, а Эстебан считает иначе. Вы удивились моему появлению, а Эстебан – только тому, как именно я появился. Я помню – он спросил, сам ли я решил к вам заглянуть. Он был в Ронде сегодня днем. Вполне вероятно, что именно он сообщил полковнику о том, что я хорошо знаю местность. Он хотел, чтобы вы увидели во мне не просто врага, а врага, который вредит вам, – вот что ему было нужно. Да, это я понимаю. Но, — он вновь заговорил резко и холодно, — даже вам известно, что ловушка предназначалась тому, кто повезет письмо. Вы тоже замешаны в обмане.

Он повторил последнее слово и резко рассмеялся, смакуя его и словно вспоминая что-то давно забытое.

— И этот обман мог привести к убийству! Интересно, что произошло бы, если бы я не решил к вам завернуть? Сколько бы я еще смог проехать в сторону Ольверы? И каким деликатным способом меня должны были остановить?

— Всего лишь взявшись рукой за уздечку вашей лошади – ничего более опасного. Вам сказали бы, что я прошу о небольшой услуге в Ольвере.

— То есть при помощи лжи. Ну разумеется... — с горечью сказал Шир. — И все-таки вы преграждаете мне путь, хотя знаете, что письма вам не получить. Так ли безобиден ваш обман? Не притаился ли кто-то – Эстебан, например, – в темном коридоре за дверью или на темной дороге за воротами?

— Я докажу вам, что вы заблуждаетесь.

Кристина опустила руки, отошла от двери и позвонила в колокольчик.

— Сейчас Эстебан будет здесь, он выведет вас за ворота и проводит до дороги на Ольверу, ради вашей безопасности.

Теперь она говорила совершенно спокойно. В ее чертах, манере держаться, в ее речи не осталось никаких следов испуга и волнения. Но сама внезапность этой перемены наполнила Шира еще большими подозрениями. Только мгновенье назад Кристина стояла перед ним, и ее бледное лицо и расширенные от ужаса глаза выдавали сильнейшее напряжение. А теперь, приняв непринужденную позу, она небрежно перебирала пальцами перчатки у освещенного лампой стола, и голос ее был безмятежен. Шир силился понять причины столь резкой перемены.

Фотография окрестностей Ольверы. Дата неизвестна

Фото: olvera.es

На звонок явился слуга, и хозяйка отправила его за Эстебаном. Шир не заметил ни многозначительных взглядов, ни жестов, которые могли бы служить сигналом.

— Мы не собирались никому причинять зла, — сказала Кристина, когда дверь затворилась. — Это было мое условие, на котором, впрочем, можно было и не настаивать, – ведь я обещала забрать письмо у гонца тотчас же, как он войдет в комнату.

— И каким же образом? — спросил Шир с явным презрением в голосе. — Обманом?

Кристина быстро подняла на него глаза, гнев на мгновенье исказил ее черты; но она не произнесла ни слова и вновь опустила голову.

— Как бы там ни было, — тихо сказала она, — я пока ни разу не попыталась вас обмануть.

И тут Шир заметил, как Кристина с деланным равнодушием сложила перчатки крестом под лампой; и отчего-то он сразу понял, что этот странный жест противоречит ее словам. Сначала это было только смутное ощущение, потом он начал рассуждать. Когда он вошел в комнату, перчатки лежали так же. Кристина что-то объясняла Эстебану, и они оба стояли, склонившись над столом. Условились ли они о таком расположении перчаток? Возможно, она так легко смирилась с его отказом отдать письмо, потому что знала, как подать брату знак? Может быть, это условный сигнал, который укажет, удалось ли ей заполучить письмо? И Шир понял, как он это выяснит. Лишь полчаса назад он безгранично доверял ей, а теперь его терзали бесконечные подозрения; когда Кристина вновь заговорила пылким умоляющим голосом, он почти не слышал ее оправданий.

Принц Хайме де Бурбон, герцог Сеговии и Анжуйский

— Слишком много поставлено на карту, — сказала она. — Совершенно невозможно допустить, чтобы к вечеру в Ольверу прибыли неожиданные распоряжения, – нам нужно это письмо! Сейчас в Ольвере находится человек – я вынуждена довериться вам, хотя вы и наш заклятый враг, – человек, от которого многое зависит; мы любим его и надеемся, что он возродит нашу Испанию. Нет, речь не о нашем короле, а о его сыне, молодом и доблестном.Речь идет о Хайме де Бурбоне, герцоге Мадридском и Анжуйском (1870-1931), единственном сыне дона Карлоса Младшего, карлистского претендента на престол. После Третьей карлистской войны Хайме был вынужден уехать из страны, окончил Австрийскую военную академию и в 1896 году поступил на военную службу в Российской империи. В 1900 г. участвовал добровольцем в «китайском походе» с целью подавления Боксерского восстания. После смерти отца в 1909 г. стал карлистским претендентом на престол. Хайме действительно посещал Испанию инкогнито, хотя, как считается, значительно позже 1900 года. Завтра он уедет, но сегодня он все еще в Ольвере. Как только Эстебан узнал, что вечером коменданту Ольверы должны доставить распоряжение, мы поняли, что выбора у нас нет. Совершенно ясно, что распоряжение не должно застать этого человека в Ольвере, поэтому мне остается только одно – прибегнуть к женским хитростям и завладеть письмом; тогда никто не пострадает, в противном случае беды не избежать, хочу я того или нет.

— А гонец? — спросил Шир и подошел к столику. — Что произошло бы с ним? Что же, ему просто пришлось бы убраться назад в Ронду? Честь его уже запятнана – осталось только сочинить историю получше. Насколько тут вообще можно придумать что-то правдоподобное. Или вы и в этом собирались ему помочь?

Кристина отшатнулась от стола, словно ее ударили.

— Вам безразлична его судьба, — продолжал Шир. — Он выехал из Ронды честным солдатом, а кем бы вернулся? Солдатом ему теперь не быть, как этой перчатке не быть вашей рукою.

Тут он взял одну перчатку, задержал на мгновенье в руке и бросил поодаль от второй. А когда Кристина заговорила, намеренно отвернулся от стола.

— Так уж вышло, что гонец – наш заклятый враг, а значит, или он перехитрит нас, или мы – его. Но с тех пор, как вы здесь, мы не предприняли ни одной попытки вас обмануть. Это, во всяком случае, вы должны признать. Письмо при вас, в целости и сохранности, честь ваша не пострадала; для нас же последствия могут оказаться трагическими, и тогда позор падет на нашу голову – ведь это мы не остановили вас. Признайте это! Быть может, мы больше не увидимся. Так признайте же, что я ни в чем вас не обманула!

И эта мольба в ответ на оскорбительные обвинения из уст женщины, от природы по-настоящему гордой, неожиданно растрогала Шира. Он повернулся к ней, повинуясь внутреннему порыву, чтобы признать ее правоту, но вдруг передумал.

— Вы так уверены в этом? — спросил он медленно, потому что заметил, что Кристина снова сложила перчатки крестом, когда он отвернулся. Теперь сомнений не оставалось. Разумеется, скрещенные перчатки были условным знаком для Эстебана, и этот знак говорил о том, что письмо забрать не удалось. — Не пытались меня обмануть? — повторил он ее слова. — Вы уверены?

Повернулась дверная ручка – Кристина быстрым шагом пересекла комнату. Шир проследовал за ней, но по пути на миг задержался у стола и точным движением переложил одну перчатку параллельно другой. Когда дверь отворилась, он стоял так, что Кристина не могла их видеть.

Впрочем, Кристина и не смотрела на стол, в отличие от вошедшего Эстебана, который сразу же бросил на него взгляд. Кристина не сводила глаз с брата, и, когда он наконец обернулся, Шир заметил, как они коротко обменялись понимающими взглядами. Шир был уверен, что расстроил их коварный план с перчатками, поэтому вежливо попрощался с Кристиной и вышел из комнаты, с трудом скрывая торжествующую улыбку.

Кристина стояла не шелохнувшись, только слегка подалась вперед, прислушиваясь к удаляющимся шагам своего возлюбленного. Когда они смолкли, девушка быстро подбежала к окну, распахнула ставни и выглянула: снизу донесся стук копыт его лошади по мощеному двору. Вот Эстебан что-то дружелюбно сказал Ширу, и тот ответил с сердечностью. Гулкое цоканье стихло, когда лошадь выехала на дорогу, и теперь шаги ее звучали приглушенно; голоса стали едва различимы, и уже нельзя было понять, кому они принадлежат. Наконец, раздалось громкое и отчетливое «доброй ночи!», а потом лошадь пустилась рысью и ускакала. Кристина медленно закрыла окно и окинула взглядом комнату. Она увидела стол, освещенный лампой, и под ней – лежащие параллельно перчатки.

Шир был прав: перчатки действительно служили условным знаком; но смысл сигнала он истолковал неверно. Как и предполагал падре, страстный романтик снова стал страстным циником. Он видел лишь обман и вовсе не доверял девушке, которая была в нем замешана; его не трогали ни слова ее, ни взгляды, ни искренний голос; он не сомневался, что трюк с перчатками был обращен против него, – на деле же он призван был его защитить. Шир не сомневался: скрещенные перчатки означают, что письмо все еще у него, и поэтому изменил их положение. На самом же деле этот знак говорил о том, что письмо у Кристины и гонец может беспрепятственно продолжать свой путь.

Кристина не издала ни звука. Она просто не могла поверить своим глазам. Ей пришлось дотронуться до этих перчаток, чтобы убедиться, что это правда, но в следующий миг она уже сомневалась, не она ли сама только что поменяла их положение. В конце концов она поняла: неважно, как и зачем их переложили, важно, что теперь они лежали по-другому. Она выскочила из комнаты в коридор, сбежала вниз по ступеням и оказалась во дворе. Никто не встретился на ее пути. Тишина была такая, что дом казался заброшенным. Она пересекла внутренний двор – впереди замелькали белые стены – и через ворота выбежала на дорогу. Ночь была ясная; далеко впереди ярко светил красным светом фонарь. Она снова бросилась бежать и, когда была совсем близко, четко, как на картине, увидела лица людей, склонившихся над чем-то. Никто не замечал девушку, пока она не подошла вплотную и не успела разглядеть, что поодаль один человек держал под уздцы лошадь без всадника, а другой сматывал толстую веревку. А потом Эстебан – это у него в руках был фонарь – жестом попытался ее остановить.

— Несчастный случай, — сказал он. — Он упал, и упал неудачно, вместе с лошадью.

— Несчастный случай, — повторила Кристина и указала на моток веревки. Теперь уже не имело смысла напоминать, что они обещали ей не прибегать к насилию. Конечно же, как она и говорила Ширу, в любом случае требовать этого было бессмысленно. Мужчины расступились, и Кристина прошла туда, где на земле лежал Деннис Шир; его бледное лицо, покрытое испариной, исказилось от боли. Она опустилась на землю, взяла его голову в ладони, как будто собиралась приподнять и положить к себе на колени, но кто-то остановил ее словами: «Он повредил спину, сеньора». Шир открыл глаза и увидел, кто склонился над ним, и Кристина содрогнулась от его красноречивого взгляда. Как могли человеческие глаза источать столько ненависти! Его губы зашевелились, и она склонилась еще ниже, чтобы не упустить ни слова. Но он лишь повторял:

— Обман! Обман!

Разубеждать его или оправдываться времени не было. У Кристины оставался лишь один аргумент. Она поцеловала его в губы.

— Это не обман! — воскликнула она.

Эстебан опустил руку ей на плечо и сказал:

— Он не слышит и едва ли ответит на поцелуй.

Эстебан был прав. Шир больше не мог ее слышать, и Кристина поняла, что все кончено.

— Письмо все еще у него, — сказал Эстебан. Кристина оттолкнула брата и припала к мертвому телу, словно защищая его.

Немного погодя она сказала:

— Да, письмо у него.

Она расстегнула пуговицы мундира и осторожно извлекла конверт. Не вставая с колен, молча взглянула на адрес. Эстебан открыл дверцу фонаря и поднес его ближе.

— Нет, оно должно быть доставлено в Ольверу, — сказала Кристина.

Она отправилась в Ольверу той же ночью. Мужчины отпустили ее, сбитые с толку ее хладнокровием: все решили, что она собирается отвезти письмо «человеку, от которого многое зависит».

Но хладнокровие Кристины было не чем иным, как оцепенением ума и сердца. Она была убеждена только в одном: Шир должен исполнить свой долг, раз уж на карту поставлена его честь. И потому в Ольвере она направилась прямо на квартиру коменданта, рассказала о несчастном случае, приключившемся с гонцом, и вручила письмо. Комендант прочел письмо и вежливо выразил беспокойство в связи с тем, что Кристине пришлось проделать такой нелегкий путь. В письме сообщалось о том, что завтра утром его гарнизон отзывается в Ронду. И только тогда Кристина начала понимать, что произошло на самом деле.

ОБ АВТОРЕ

Альфред Эдвард Вудли Мейсон
(1865–1948)

За свою долгую жизнь Альфред Мейсон успел побывать и профессиональным актером, и членом парламента от партии либералов, а в годы Первой мировой войны — майором Королевского полка морской пехоты и агентом секретной службы Великобритании в Испании и Мексике. Он был страстным путешественником, яхтсменом и альпинистом, совершившим свое последнее восхождение в 81 год; современники писателя отмечали его прекрасное чувство юмора, широкий кругозор и память на мельчайшие детали.

Сын присяжного бухгалтера, в 1884 году он окончил Тринити-колледж в Оксфорде, где подружился с Энтони Хоупом, впоследствии известным писателем, автором романа «Узник Зенды». В университете Мейсон уделял много времени занятиям в любительском театре, а после получения диплома дебютировал и на профессиональной сцене — в частности, исполнил роль герцога Орсино в «Двенадцатой ночи» Шекспира и участвовал в постановках ранних пьес Бернарда Шоу и Уильяма Йейтса. Начало его писательской карьеры также связано с театром: в 1894 году была опубликована пьеса «Бланш де Малетруа», представляющая собой инсценировку рассказа Роберта Луиса Стивенсона «Дверь сира де Малетруа». Театральный опыт, безусловно, отразился на творчестве Мейсона-писателя: он мастер диалога, неожиданных «сценических» эффектов, а создавая образы своих героев, большое внимание уделяет жесту.

Впоследствии Мейсон написал еще несколько пьес, из которых самая известная — «Свидетель обвинения» 1911 года — называется так же, как один из шедевров Агаты Кристи, хотя сюжетного сходства нет. Однако популярность ему обеспечили прежде всего многочисленные приключенческие романы («Четыре пера» и «Пламя над Англией» издавались на русском языке), а также детективная серия из пяти романов об инспекторе Ано. Первый роман этой серии, «Вилла Роза», был опубликован в 1910 году, на 10 лет раньше «Таинственного происшествия в Стайлз», и, несомненно, послужил для Агаты Кристи одним из источников вдохновения при создании образа Эркюля Пуаро.

В 20-е и 30-е годы Мейсон находится на пике славы, которую во многом подогревают многочисленные экранизации его произведений: только фильмов по самому популярному роману Мейсона, «Четыре пера», не меньше семи. Последнюю экранизацию 2002 года с участием Хита Леджера удачной не назовешь, а вот версия Золтана Корды 1939 года остается классикой британского кинематографа, как и фильм «Пламя над Англией» 1937 года о противостоянии Англии и Испании в царствование Елизаветы I. Именно на съемках этого фильма начался роман Лоуренса Оливье и Вивьен Ли. Безусловного внимания заслуживает и еще один фильм Корды по сценарию Мейсона, «Барабан» (1938), где снимался очаровательный индийский мальчик Сабу.

Альфреда Мейсона, как и, например, Редьярда Киплинга, сейчас часто осуждают за прославление английской колониальной политики — действие многих его романов происходит в английских колониях (Индия, Африка). В его защиту можно привести один интересный эпизод: в 1907 году, через год после того как уже известный писатель был избран членом Парламента, он опубликовал роман «Разбитая дорога» (The Broken Road), где выразил недоумение тем, что индусы, служащие в британской армии, не могут быть представлены к Кресту Виктории, высшей воинской награде Великобритании. Вскоре это несправедливое правило отменили.

В последние годы жизни Альфред Мейсон, продолжая публиковать новые романы, также обратился к жанру биографии — в частности, написал о сэре Фрэнсисе Дрейке (1941) и умер, не закончив книгу об адмирале XVII века Роберте Блейке, которого называли отцом Королевского флота.