Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Ниал Фергюсон. Злой рок. Политика катастроф. М.: Corpus, 2023. Перевод с английского Владимира Измайлова. Содержание
Правда в том, что пандемия обнажила слабости всех крупных игроков на мировой сцене: не только Соединенных Штатов, но и Китая — и, если уж на то пошло, Евросоюза. Вряд ли это должно нас удивить. Мы уже отмечали, что эпидемии, как правило, плохо сказываются на больших империях, особенно если у тех «пористые» границы (вспомните правление римских императоров Марка Аврелия и Юстиниана). Если говорить о сдерживании заражения, то города-государства и маленькие национальные государства находятся в лучшем положении. Здесь есть важный момент, а именно отрицательный эффект масштаба, который проявляется, как только новый патоген вырывается на свободу. И все же Тайвань, Южная Корея, Сингапур, Новая Зеландия и (первоначально) Израиль — и это лишь часть некрупных стран, достойно совладавших с пандемией, — могут считаться не более чем современным эквивалентом городов-государств; но ни одна из них не претендовала на статус великой державы. Остается вопрос: для кого будет благотворной эта демонстрация, ясно показавшая, что в дни реального кризиса малое — прекрасно? Возможно, всеведущее китайское государство, все более «полицейское», доказало, что сдерживает пандемию намного лучше, чем все менее компетентная американская демократия. Но судьба Гонконга вряд ли хоть кого-то привлекла в китайский имперский паноптикум. И более того, центробежные силы, высвобожденные пандемией, оказались для монолитного однопартийного государства — по крайней мере, в теории — еще более серьезной угрозой, чем для федеративной системы, которой и так уже требовалась некоторая децентрализация.
Киссинджер заметил: «Ни одна страна... не может одолеть вирус исключительно национальными силами... Пандемия вызвала к жизни анахронизм, и город с крепостной стеной возродился в эпоху, когда процветание зависит от глобальной торговли и мобильности людей». Тайвань не мог процветать в изоляции — как не могла и Южная Корея. «Решение насущных проблем, — написал Киссинджер, — должно в конечном итоге соединиться с видением и программой глобального сотрудничества... Помня об уроках, преподнесенных разработкой „плана Маршалла“ и проекта „Манхэттен“, США обязаны предпринять серьезные усилия... и защитить принципы либерального миропорядка». Многим это показалось стремлением принять желаемое за действительное. В глазах большинства специалистов по международным отношениям репутация кабинета Трампа достигла дна задолго до COVID-19. Президент, словно шаровой таран, сокрушал те самые учреждения, от которых вроде бы и зависела мировая стабильность, в частности Всемирную торговую организацию и, совсем недавно, Всемирную организацию здравоохранения. И я уж не говорю ни о Совместном всеобъемлющем плане действий относительно ядерной программы Ирана, ни о Парижском соглашении по климату. И все же вполне справедливо будет спросить: а эффективны ли были эти инстанции и соглашения в свете основополагающей стратегии, выбранной администрацией Трампа, — вовлечением в «стратегическое соперничество» с Китаем? Если бы администрацию президента оценивали по ее действиям, предпринятым в связи с заданными целями, а не по тому, как твиты президента соотносятся с довольно мифическим либеральным миропорядком, то картина вышла бы совершенно иной. В четырех отдельных областях кабинет Трампа достиг в соревновании с Китаем определенного успеха — или имел шанс его достичь.
Первой была финансовая сфера. Много лет Китай заигрывал с идеей сделать свою валюту конвертируемой. Это оказалось невозможным, поскольку среди людей, владеющих богатствами Китая, наблюдался ограниченный спрос на активы за пределами страны. Не так давно Пекин решил усилить финансовое влияние, предоставляя крупные займы развивающимся странам; часть этих займов (хотя и не все) осуществлялась в рамках инициативы «Один пояс, один путь». Кризис, вызванный COVID-19, дал США возможность вернуть себе финансовое превосходство в мире. В ответ на жестокий глобальный кризис ликвидности, разразившийся в марте, Федеральная резервная служба создала два новых канала — соглашение о свопах и сделку РЕПО для иностранных и международных органов регулирования денежного обращения, — и благодаря этим каналам другие центральные банки могли получить доллары. Своп-линии уже существовали в Евросоюзе, Великобритании, Канаде, Японии и Швейцарии — и распространились еще на девять стран, включая Бразилию, Мексику и Южную Корею. На пике сделок сумма неуплаченных свопов составляла 449 миллиардов долларов. Вдобавок новый механизм РЕПО предоставил краткосрочный доступ к долларам для ста семидесяти иностранных центральных банков. В то же время Международный валютный фонд, подрывать деятельность которого администрация Трампа совершенно не собиралась, вполне успешно справлялся с лавиной просьб о помощи, поступавших от сотни государств, и отменил полугодовые платежи по долгам двадцати пяти странам с низким уровнем дохода (таким как Афганистан, Гаити, Руанда и Йемен). «Большая двадцатка» тем временем договорилась заморозить двусторонние долги семидесяти шести бедных развивающихся стран. Международные кредиторы готовились к череде реструктуризаций, дефолтов и пересмотров плана долговых выплат в таких странах, как Аргентина, Эквадор, Ливан, Руанда и Замбия, — и США оказались в гораздо более выгодной ситуации, чем Китай. С 2013 года общая сумма объявленных займов, предоставленных китайскими финансовыми учреждениями в рамках проекта «Один пояс, один путь», составила 461 миллиард долларов, что делало Китай крупнейшим кредитором растущих рынков. Недостаток прозрачности в этих займах — и отказ публиковать их положения и условия — уже давно вызывал подозрения у западных специалистов, особенно у Кармен Рейнхарт, ныне главного экономиста Всемирного банка.
Конечно, можно было сетовать на то, что доллар господствует в международной системе платежей. Но придумать, как сократить его влияние, — это совсем другое дело. В отличие от 1940-х годов, когда американский доллар был готов заменить британский фунт в качестве международной резервной валюты, китайский юань, жэньминьби, в 2020 году еще и близко не подошел к тому, чтобы стать конвертируемым, на что указывали Генри Полсон и другие. Эксперименты Китая и Европы с цифровой валютой центральных банков совершенно не угрожали господству доллара. Что же до великих планов Facebook, касавшихся криптовалюты Libra, то она, как заметил один остроумный человек, имела «столько же шансов вытеснить доллар, как эсперанто — заменить английский». В середине 2020 года можно было сказать только, что США отстают и от Азии, и от Европы, и даже от Латинской Америки во всем, что имеет отношение к внедрению новых финансовых технологий. Но было сложно понять, как самая амбициозная альтернатива доллару — воображаемая восточноазиатская цифровая валюта, включавшая в себя жэньминьби, японскую иену, южнокорейскую вону и гонконгский доллар, — хоть когда-нибудь сумеет обрести материальный облик, если учесть, какие глубокие подозрения испытывали Токио и Сеул к финансовым устремлениям Пекина.
Вторая сфера, в которой США должны, вероятно, хотя и не обязательно, вернуть себе мировое лидерство, — это гонка за создание вакцины против вируса SARS-CoV-2. По данным института Милкена, на момент написания этих строк велось более двухсот исследований по вакцинам и пять из них уже проходили третью фазу испытаний на людях. Семь компаний — в том числе Oxford/Vaccitech, Moderna и Pfizer — получили правительственные субсидии в рамках программы «Операция „Сверхзвуковая скорость“», учрежденной администрацией Трампа. Да, из вакцин, находившихся на третьей стадии, три были китайскими, но речь шла об инактивированных цельновирионных вакцинах, а mRNA1273 компании Moderna представляла уже новое поколение вакцин. Вот что писали в апрельском обзоре журнала Nature: «В большинстве своем разработка вакцин от COVID-19 осуществляется в Северной Америке — здесь работу над препаратами-кандидатами ведут 36 производителей (46%), по сравнению с 14 (18%) в Китае, 14 (18%) в Азии (исключая Китай) и 14 (18%) в Европе». Конечно, кто-нибудь из китайских производителей, вопреки ожиданиям, тоже мог преуспеть и создать вакцину первым. Однако следовало помнить о том, что в КНР при разработке вакцин неоднократно возникали проблемы с безопасностью и регулированием. В последний раз это случилось в январе 2019 года, когда детей в провинции Цзянсу привили от полиомиелита просроченными вакцинами. А еще раньше, в июле 2018 года, оказались дефективными 250 тысяч вакцин от дифтерии, столбняка и коклюша. Всего четырнадцать лет назад Чжэн Сяоюй, бывший глава Государственного управления по контролю качества продуктов питания и медикаментов, был приговорен к смертной казни за получение взяток от восьми местных производителей лекарственных препаратов. Кроме того, и китайские, и российские проекты вакцины, похоже, проводились в соответствии с методами разработки и тестирования, принятыми еще в 1950-х годах, — со всеми соответствующими рисками.
Далее — и это уже третья сфера — в 2020 году США опережали Китай в «технологической войне». Давление кабинета Трампа на страны-союзники с требованием запретить оборудование компании Huawei для сетей 5G начало приносить свои плоды. Норберт Рёттген, заметный представитель Христианско-демократического союза (партии Ангелы Меркель), помог провести в Германии закон, по которому любой «неблагонадежной» компании отказывали в праве доступа к «ядру системы и периферийным сетям». В Великобритании Нил О’Брайен, член парламента от консерваторов и сооснователь Группы по исследованию Китая, а также тридцать восемь мятежных «заднескамеечников»-тори успешно убедили премьер-министра Бориса Джонсона передумать насчет Huawei — чем разъярили редакторов газеты China Daily. Более важную роль играли правила, оглашенные Министерством торговли США 15 мая и ужесточенные 17 августа: согласно им, с середины сентября компания Huawei утрачивала право доступа к передовым полупроводникам, производимым по всему миру с использованием американских технологий и интеллектуальной собственности США. В их число попадали и чипы, которые изготавливала в Тайване компания TSMC, самый продвинутый производитель полупроводниковых микросхем. Из-за новых правил компания HiSilicon (подразделение Huawei, производящее полупроводники) оказалась на грани смерти.
Наконец, США опережали всех в исследовании искусственного интеллекта, а также в квантовых вычислениях, и уже начинали доминировать в этой сфере. Впрочем, Дональд Трамп решил ограничить выдачу виз H1-B программистам и другим квалифицированным работникам, и Америка рисковала со временем лишиться своего преимущества. В одной научной статье в 2020 году писали: «Китай — крупнейший источник исследователей ИИ... но большая их часть уезжает из Китая и стремится учиться, работать и жить в США». В оксфордском обзоре, посвященном войне технологий, делался вывод: «Если мы посмотрим на сто самых цитируемых патентов с 2003 года, то среди них нет ни одного китайского... Вряд ли в полицейском государстве с подцензурным интернетом и системой социального кредита, содействующей конформизму и повиновению, может вспыхнуть творческая искра». Если Янь Сюэтун, декан факультета международных отношений Университета Цинхуа, верно предположил, что Вторая холодная война будет чисто технологическим соперничеством — без балансирования на грани ядерной катастрофы и без войн чужими руками, из-за которых Первая холодная война оказалась такой рискованной и дорогостоящей, — тогда, возможно, США и правда должны считаться в ней фаворитом.