Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Кристи Пичичеро. Военное просвещение. Война и культура во Французской империи от Людовика XIV до Наполеона. СПб.: Academic Studies Press /БиблиоРоссика, 2024. Перевод с английского Ю. Гиматовой. Содержание
Структура, моральный авторитет и эффективность французской армии имели большое значение для многочисленных режимов, правящих Францией в период между началом Французской революции в 1789 году и наполеоновским свержением Директории (1795–1799) и созданием Консулата в ноябре 1799 года. Военные реформы для внутренней политики постоянно наделялись символическим значением. В первые годы революции они обозначили уход Старого порядка и провозглашение гражданской нации, а позже послужили ареной для конфликтов между монтаньярами и жирондистами во время Конвента. В другие периоды военные реформы были вызваны насущными потребностями революционного движения и нации, чье существование стояло на кону. Это относится к реформам по переукомплектованию армии и флота после массовой эмиграции дворян в 1791 году. Примерно 6000 офицеров-дворян покинули Францию, как и офицеры флота: из девяти адмиралов осталось двое, из 18 контр-адмиралов трое, из 170 капитанов 42, и из 530 лейтенантов 356. Знаменитая levée en masse Конвента в августе 1793 года и последующий надзор за генералами армии со стороны Комитета общественной безопасности также проводились ради простого выживания республики. Директория унаследовала армию в запустении, испорченную годами плохой организации, произвола и неэффективности, а также поспешно разработанные и плохо соблюдаемые правила, которые породили неповиновение, инсубординацию и даже смертоносные бунты среди солдат. Хотя комплексная программа реформ Директории была «весьма непопулярна», по мнению Рейфа Блауфарба, она все же была «необходима для установления порядка, стабильности и систематичности в армии». Стремительный взлет Наполеона Бонапарта, его успешный захват и удержание власти свидетельствовали не только о пропагандистском и бюрократическом уме, но и о культурной и политической системе, которая уравнивала политическую легитимность с военной силой. В этом отношении чем больше ситуация менялась, тем больше она оставалась прежней.
Историки посвятили множество трудов неспокойным, скоропалительным переменам в стране, в гражданственности и в армии в Революционную эпоху. Эта комплексная трансформация армии в период Французской революции была тесно связана с реформами и идеологией Военного просвещения. И неудивительно: ведь такие деятели, как Наполеон, проходили обучение в последние десятилетия Старого порядка и оказались у власти в десятилетия после 1789 года. С энтузиазмом и непоколебимой уверенностью, что новый порядок не поставит под угрозу их звания, офицеры-реформаторы верили, что их голоса и планы по реформированию армии наконец воплотятся, и в более полной мере. Блауфарб пишет:
Если мы оставим за рамками радикальное решение предоставить карьерные возможности талантам, становится очевидным, что более широкая программа военных реформ Национального собрания, а также реакция офицеров на нее, была сформулирована в рамках концептуальной основы, унаследованной от Старого порядка.
И действительно, militaires philosophes ранней Революции возвращались к знакомым темам Военного просвещения: социальности, humanité и sensibilité, доблести и армии из патриотичных граждан. Последующие революционные власти пытались осознать эти идеи и узаконить их.
Первым наследием Военного просвещения стал новый поток реформистского пыла, выраженного в огромном количестве письменных документов об армии. Надежды на перемены, которые повисли на плечах Гибера и на его Военном совете, обернулись скандалом и недовольством как офицеров, так и солдат. Когда весной 1789 года Людовик XVI велел составить проект cahiers de doléances (реестров или списков претензий), французские подданные со всех уголков страны стали присылать свои жалобы. Представители третьего сословия выразили желание служить на всех должностях французской армии и флота, вторя дискуссиям о гражданских армиях и видению военного героизма среди рядовых французов. Все это можно было увидеть в патриотическом театре, в новостях о Войне за независимость США и в трудах philosophes и militaires philosophes. В письмах к Генеральным штатам звучали требования о том, чтобы жители провинций не только получили возможность служить своей patrie, но и могли делать это в звании офицеров, а не простых солдат или членов повсеместно критикуемого ополчения. Жители таких провинций, как Лимузен, и бейливиков, например Реймса, выступали за меритократический офицерский состав, в котором французы из всех слоев общества получили бы доступ к высшим армейским званиям. Жители бейливика Немура заявили, что привилегии дворянства были несправедливы, ведь бремя войны несло и третье сословие, а не только несколько офицеров-аристократов, которые платили налог лишь своей «голубой кровью». Провинции предлагали методы рекрутирования для продвижения третьего сословия по армейской карьерной лестнице и настаивали, что вместо призыва патриотические французы должны с гордостью предлагать свою службу и жизни на добровольной основе.
Пока представители армии хвастались своими привилегиями, события лета 1789 года приняли резкий поворот: конфликты при выборах, захват третьим сословием Генеральных штатов, основание Национального собрания, взятие Бастилии, Великий террор, отмена привилегий и предоставление доступа к военной карьере на основании заслуг 4 августа 1789 года. Новый поток мемуаров, писем и списков жалоб (полковых cahiers) хлынул в Национальное собрание в период между августом и октябрем 1789 года, когда Жорж-Луи Феликс, барон де Вимпфен (1744–1814), убедил членов Собрания сформировать военный комитет. Эти документы относятся к более чем 50 полкам и 70 гарнизонным городам метрополии. Благодаря предложениям, поступавшим из военных и невоенных секторов, коллективное участие в процессе реформирования революционной армии несло на себе след просвещенных предшественников как по форме, так и по содержанию.
Казалось, идеал гражданина-солдата и нации воинов, предложенный мыслителями Военного просвещения, должен был первым воплотиться из культурного образа в реальность на раннем этапе революции. Члены Национального собрания, к которым полк Барруа обращался как к «воинам-гражданам», в ночь с 4 на 5 августа 1789 года уже отменили феодализм, таким образом изменив отношения между членами нации — армией и народом. Полк Форе писал к Национальному собранию, что «каждый солдат есть гражданин, и каждый гражданин есть солдат: а значит, у нации, восстанавливающей свободу, большой интерес к освобождению солдата от рабства, в котором он погряз». Солдаты и граждане становятся единым целым, следовательно, солдата следовало освободить от его прошлого военного «рабства», так же как гражданина — от прежнего политического «рабства».
Превращение каждого солдата в гражданина и каждого гражданина в солдата, при этом с повышением статуса последнего могло принимать различные формы. Эта перспектива ознаменовала период жарких дебатов, сопровождавшихся самокопанием и выдвижением гипотез. Вопрос рекрутинга приобрел ключевое значение и вызывал яростные споры. Одно направление мысли, предложенное в Собрании Эдмоном Луи Алексисом Дюбуа де Крансе (1747–1814), предполагало, что всеобщая воинская повинность для мужчин является лучшим способом собрать французскую гражданскую армию, поскольку она сделает военную службу обязательной и потому определяющей частью гражданственности. Она также обеспечила бы доступность постоянных и резервных сил. Однако большинство полагало, что призыв в армию должен производиться исключительно на основе добровольности. Основанная на свободе выбора, а не на принуждении, добровольная повинность казалась лучшим способом организовать рекрутинг в манере, проявлявшей новый дух свободы и гражданственности. Сторонники добровольной службы верили, что, как и в случае с древними греками и римлянами, а также с современными американцами, французская любовь к patrie и готовность умереть за нее заполнит армейские ряды заинтересованными и способными воинами. Хотя приверженцы этой точки зрения признавали, что для исчезновения старых стереотипов о военной службе потребуется время, они верили, как и офицеры полка Форе, что лучшее жалованье и условия жизни повысят привлекательность и даже гордость за службу в умах французов. Идея добровольной воинской повинности победила в дебатах и была утверждена Национальным собранием 22 июля на том основании, что обязательная военная служба нарушила бы личную свободу граждан и лишила бы другие отрасли усердных мужчин, которые добились успеха в других профессиях, но стали бы «посредственными солдатами».
Однако стимулирование добровольцев к поступлению на службу и внушение гражданских ценностей требовали определенных институциональных изменений, с чем соглашались военные и члены военного комитета. Ряд этих изменений уже давно входил в планы военных реформ и вновь прозвучал в полковых cahiers. С учетом того, что сам военный комитет состоял из 20 представителей, 18 из которых были действующими офицерами или офицерами в отставке с опытом сражения за Францию в международных военных театрах, это чувство преемственности не вызывает удивления. В своей работе они не только тщательно изучили новые cahiers, но и обратились к мемуарам, письмам и трактатам, отправляемым в страну на протяжении XVIII века. Новые документы вновь затрагивали темы humanité и sensibilité, открыто или неявно. Офицеры, жившие в гарнизоне Лилля, и те, кто писал из полков, таких как Роан или Пентьевр, сходились во мнении, что солдаты нуждались в лучшем питании и одежде. Материальная помощь ветеранам, например повышенные пенсии и государственное попечение вдов бойцов и сирот, обеспечила бы механизмы социальной защиты для солдат. Это также повысило бы долю поступивших на службу, а еще помогло бы государству выразить признательность своим гражданам-солдатам. Государство должно было вкладывать средства в улучшение медицинских услуг для заботы о физическом и эмоциональном здоровье солдат. Солдаты также постоянно критиковали Военный уголовный кодекс за его произвольность и суровость.
Военный комитет, Национальное и Учредительное собрания при возможности обращали внимание на эти просьбы. После жестоких мятежей в Нанси в августе 1790 года, которые будут обсуждаться позже в этой главе, Национальное собрание возвестило о взятии на попечение жен и детей национальных гвардейцев, погибших при захвате города. В то время как пропагандистские цели этого поступка неоспоримы, он наверняка порадовал офицеров, которые писали об этой проблеме всего за несколько месяцев до самого события. Сфера военной медицины тоже стала ведущим направлением государственных усилий по удержанию военных, при этом воплощая принципы sensibilité и humanité. Если в 1788 году в стране работало 726 военных докторов и хирургов, то к 1794 году их число превысило 8000. Врачи продолжали исследовать военно-полевую психопатологию и искать средства лечения солдат и офицеров, которые страдали от смертоносной тоски по дому. Эти исследования казались все более неотложными из-за начала всемирной войны. Один санитарный врач подсчитал, что nostalgie, или тоска по дому, стала причиной смерти каждого четвертого солдата в Вердене в 1793 году.
Военное уголовное законодательство, при котором государство рисковало нарушить честь или личную неприкосновенность своих собственных солдат, также обсуждалось несколько раз. Все сходились во мнении, что Уголовный кодекс необходим для поддержания дисциплины. Однако степень наказания за то или иное преступление потребовала переосмысления в свете новой политической идеологии. Новый кодекс, представленный Национальному собранию 29 октября 1790 года юристом и членом военного комитета Жан-Батист-Шарлем Шабру (1750–1816), поручал государству защищать солдатскую честь, которую Шабру описывал как sensibilité, je ne sais quelle («чувствительность, я не знаю какую»). Объединив дискурсы о sensibilité, чести и гражданственности, Шабру объявил, что государство должно стать гарантом этой sensibilité чести — «достоинством человека и гражданина, которого не лишен солдат» — посредством уточнения и ограничения болезненных или бесчестящих наказаний. Дополнительные корректировки для успешного достижения этой цели и контроля за нарушением Уголовного кодекса военачальниками были сформулированы в 1792 году, после чего эту позицию закрепила все более недоверчивая железная рука администрации Великого террора вместе с Судом рейнской армии Луи-Антуана де Сан-Жюста (1767–1794) и Филиппа-Франсуа-Жозефа Леба (1764–1794), главным наказанием которого был смертный приговор.
Чарльз Хэммонд утверждает, что «просвещение» системы военного правосудия произошло, когда были сформулированы новые системы: категоризация преступлений; пропорциональность совершенных преступлений или проступков и степени тяжести наказаний; повышенная эффективность расследования и рассмотрения дел; учреждение первого военного апелляционного суда во Франции. Чтобы продемонстрировать структуры и темы Военного просвещения: проводились эксперименты, в которых гражданские становились присяжными в военном суде, а когда это не сработало, простые солдаты получили исключительную власть над вынесением вердиктов. «Революция не добралась до сути юрисдикционных проблем, состава военного суда или огромной роли командиров, — утверждает Хэммонд. — Но, несмотря на недостатки, Кодекс военной юстиции 1857 года многим обязан просвещенной работе Революции».
Помимо реформ, связанных с вопросами sensibilité и humanité, некоторые вернулись к реформаторскому мышлению Военного просвещения. Они затрагивали проблемы системы заслуг и равенства, а также улучшения социальных связей в армии. Для многих военнослужащих, особенно для солдат и младших офицеров, доступ к дополнительным возможностям поощрения и продвижения, извлечение выгоды из большего уважения и товарищества между сослуживцами, возможность стать героями революционной политической культуры были тесно взаимосвязанными направлениями прогресса.
Внутридворянские трения и конкуренция оставались одними из самых устойчивых и деструктивных сил в армии и флоте XVIII века, которые не смогли устранить реформы Сегюра, Кастри и Военного совета. Военный совет хорошо знал, что рекрутинг и продвижение офицеров были серьезной проблемой времен Старого порядка. Эта проблема требовала переосмысления, если не принятия срочных мер, для воссоздания постэмиграционных офицерских корпусов. Реформаторы Старого порядка стремились повысить профессионализм и снизить влияние богатства, культуры роскоши и политического фаворитизма в назначениях и продвижениях. Военный комитет сохранил некоторые из этих целей. Он предложил более профессиональную и во многом меритократическую «композитную систему» офицерского найма, при которой 75 % новых назначений присуждалось тем, кто получил высокую оценку на строгом экзамене. Оставшиеся 25 % назначений, особенно на уровне младших лейтенантов, предназначались опытным младшим офицерам, которые уже доказали свою храбрость в бою. Так открылась дорога к продвижению по службе на основании таланта, хотя этот процесс замедляли сохранившаяся роль фаворитизма в назначениях и поступление на дополнительный срок службы значительного числа дореволюционных офицеров, в том числе 2200 сверхштатных военных, вынужденных сделать это по решению Военного совета Гибера. Тем не менее политический и военный переворот помешал воплотить новую систему.
Хотя многие офицеры подтверждали, что дворянство сохранит посредством революционных военных реформ более высокий статус и влияние, другие понимали, что их позиции изменятся, и потому были согласны на некоторые изменения ради общественного, а также личного блага. Менее состоятельные и среднего положения дворяне говорили, что новообретенное равенство между дворянами и недворянами предпочтительнее притеснения, которое они испытывали от высших аристократов в период Старого порядка. Как писал в октябре 1789 года Шарль-Эли, маркиз де Феррье (1741–1804): «Я предпочитаю, чтобы простой человек считал себя моей ровней, вместо того чтобы представитель высшей знати относился ко мне как к подчиненному». Сохранившиеся социальные предрассудки, выражавшиеся в эскалации напряженности и жестокости между офицерами и солдатами летом 1790 года, вскоре стали мишенью якобинского движения. В январе 1791 года два дворянских почетных военных ордена, Ordre royal et militaire de Saint-Louis и Institution du mérite militaire для протестантов, были отменены и заменены на более меритократический Décoration militaire (знак отличия). Зимой и весной 1791 года якобинцы (в основном члены Марсельского клуба) предложили такую меру, как licenciement, расформирование постоянных офицерских корпусов с целью собрать их заново более демократическим путем. Учредительное собрание отклонило проект и прибегло к повторному набору офицерских корпусов через утвержденные назначения после эмиграции тысяч офицеров-дворян.
Эти шаги подтолкнули Конвент занять жесткую позицию в отношении военных реформ с целью устранить последние следы аристократии и установить систему заслуг в полностью республиканской военной структуре. В октябре 1792 года, спустя месяц после упразднения монархии, Décoration militaire был отменен как пережиток Старого порядка. Амальгама, которая будет обсуждаться позже в этой главе, и система демократического избирательного продвижения были приняты в феврале 1793 года. Тем не менее в последующие 18 месяцев политическое самосохранение все больше вытесняло идеалы оценки по заслугам и равных возможностей в офицерских корпусах. После периода государственного контроля и устранения подозрительных или опасных с политической точки зрения офицеров 1 термидора II года (19 июля 1794 года) Бертран Барер успешно протолкнул пересмотренный закон о продвижении, согласно которому треть продвижений происходила выборным путем, треть по выслуге лет и треть по государственному назначению. Эта смена точек зрения о рекрутинге и продвижении, которые пульсировали между желанием сформировать систему заслуг и сопутствующим стремлением государства контролировать результаты, позже повторилась в Директории до и после государственного переворота 18 фрюктидора V года (4 сентября 1797 года) с новыми репрессиями, амальгамами и декретами. Бонапарт снова реконструировал систему в манере, которую Блауфарб метко называет «невероятным синтезом Наполеона: монархией и меритократией в восстановлении офицерских корпусов».