Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Переписка В. В. Розанова и П. П. Перцова (1896—1918). В 2 т. Москва: Пушкинский дом, 2023
Переписка Василия Васильевича Розанова (1856—1919) и издателя первых его книг, литератора, философа, переводчика Петра Петровича Перцова (1868—1947) началась в 1896 г. и продолжалась фактически до кончины Розанова. Последнее письмо датируется сентябрем 1918 г. Выделить ключевые темы в переписке довольно сложно, поскольку в ней переплетаются самые разные сюжеты. Наполненная обсуждением литературных, религиозно-философских, политических и бытовых событий, она затрагивает темы, волновавшие корреспондентов в тот или иной период, — христианство, журналистику, религиозно-философские собрания, сотрудничество в журналах «Мир искусства» и «Новый путь», службу литераторов в газете «Новое время», Петербургское религиозно-философское общество и многие другие. Порой устойчивая связь между корреспондентами прерывалась из-за возникавших размолвок и ссор, «кризиса дружбы», как выразился Розанов, но через некоторое время восстанавливалась вновь.
Общественная и историко-литературная ценность переписки вполне осознавалась ее участниками. Перебирая письма в 1912 г., Розанов полагал, что «Correspondence de Pierre Perzoff à Basile Rosanoff» должна быть выпущена непременно в двух томах. Перцов выражал сомнение, что возможно вообще подобное издание, имея в виду прежде всего сложность почерка своего корреспондента: «Ну, переписку нашу если издаст когда-нибудь будущий Венгеров <...>, то ослепнет сперва над Вашим бисером. Я многое угадал лишь „верхним чутьем”. Знаете ли, что у меня, кажется, 8 или 9 пакетов, туго набитых Вашими листами?» Документы бережно сохранялись корреспондентами с расчетом на будущее издание. Особенно ценна работа, проделанная Перцовым по закреплению датировок писем Розанова, никогда не указывавшего в своих обращениях время и место их написания. Предварительная работа над всем корпусом двухсторонней переписки с уточняющими пометами позволила не только воссоздать хронологию, но и правильно осмыслить ее содержание.
Из всех изданных ныне переписок Розанова и известных корреспонденций Перцова публикуемая является, пожалуй, самой обширной. Она насчитывает 232 письма Розанова и 267 обращений Перцова, обладает несомненным научным достоинством как ценный источник для исследования русской общественной мысли конца XIX — первых десятилетий XX в. Особую значимость документы представляют для изучения биографий двух литераторов.
Переписка сохранилась достаточно полно, хотя имеются в ней явные пробелы. Несколько писем из эпистолярного комплекса изъял Перцов, что-то затерялось при пересылке в послереволюционное время. О том, какое значение обмену мыслями придавали сами корреспонденты, можно судить по их высказываниям, которыми они делились друг с другом. Так, свои письма к Перцову Розанов признавал «самыми интересными» из всех написанных им. «Содержание писем, — характеризовал их Перцов, самое пестрое, самое „раз<н>ое” и дает очень много для его характеристики и личной биографии. Ведь за 20 с лишним лет! <...> Как эпистолярный мастер, Р<озанов>, конечно, такой же unicum, к<ак> стилист вообще. Пушкин, Тургенев, Чехов, он — пятого, кажется, нет? Да и то еще Чехов много мельче, при всем внешнем мастерстве (все-таки он —„обыватель”). Хорошо еще Фет, но уж очень норовист». О собственных письмах он кратко высказался в 1922 г. в письме к Д. Е. Максимову: «Это, вероятно, лучшие мои письма, и ведь я когда-то умел их писать. Да, прочитав их, Вы и меня хорошо бы узнали». Заметим, что письма Перцова ни глубиной мысли, ни стилистической яркостью ни в малейшей степени не уступают посланиям Розанова. «...Если бы Вы так писали статьи свои, — замечал Розанов, — Вы были бы известным „я”, с надеждой на огромное „я”». Множество похвал по поводу писем друга рассыпано на страницах переписки. Розанову казалось, что в статьях «умница» Перцов «приноровлялся» к вкусам редактора, публики, а в письмах, где он не был скован заданной формой изложения и оставался самим собой, полнее раскрывался его литературный талант. «Литература Ваша гораздо слабее их, — тусклее», — досадовал он; зато все то, что писал ему Перцов в письмах на темы, волновавшие тогда Россию, Розанов считал лучшим из всего прочитанного им.
***
При всем обилии затрагиваемых в переписке тем можно выделить ряд сюжетно-смысловых комплексов, отразивших некие этапы в развитии личных отношений корреспондентов. Деление материала при этом достаточно условно. Совершенно очевидно, что первый этап переписки — это период первого знакомства и вхождения каждого из собеседников в мир другого, в круг его духовных запросов и интересов. Хронологически этот отрезок эпистолярного диалога охватывает период с конца ноября 1896 г. по май — август 1898 г. (период общения после возвращения Перцова из поездки в Италию).
Поводом для знакомства литераторов в ноябре 1896 г. послужила статья Розанова «Вечная память», написанная в связи с кончиной философа Николая Николаевича Страхова и напечатанная в консервативном журнале «Русское обозрение». Розанов был дружен со Страховым с 1888 г., Перцов же познакомился с «последним из славянофилов» только в декабре 1895 г. и видел его всего лишь «3-4 раза». Случайно не состоялась его встреча с Розановым, часто навещавшим больного друга. Оба высоко ценили Страхова как литературного критика и мыслителя. Перцов считал его «единственным человеком», от которого можно услышать веское слово. За четыре дня до кончины Страхова Перцов познакомил его с планом сборника «Философские течения в русской поэзии», над которым тогда работал, и тот с одобрением отнесся к будущей книге.
Прочитав статью, молодой литератор решил написать автору. «Естественные ассоциации „идей”», как выразился он позже, связанные с интересом к идеям Страхова, и явились поводом для знакомства, переросшего очень быстро в крепкую дружбу. Со временем Розанову стало казаться (он подчеркивал это неоднократно), что по складу личности Перцов напоминал ушедшего философа — «та же категория мысли, существования, судьбы». Тот не соглашался с таким сравнением.
Вообще Перцов не одобрил ни одну из характеристик, нарисованных Розановым. Первая попытка изобразить портрет «младшего брата» была предпринята спустя два года после знакомства. Розанов, вообразив, что он пишет роман, не мог представить Перцова центральным персонажем. «Вы проходите вдали и тенью <...> — писал он в декабре 1898 г. — Вы ужасно серьезны, и это Ваше бедствие и даже просто жизненный и моральный дефект <...> в Вас мало движения, нет будней („вверх ногами”) и нет даже праздника („масляницы”). Вы слишком ушли в „понимание” (простите за каламбур — вспомнил свою книгу); Вы все думаете, а не живете. Вы делаете — издаете одного, издаете другого. „Я дам ему дорогу — конечно, он лучше меня, который никого не издал”. Итак, труд и мышление — но где же человек?» Поблагодарив за «критико-художественную характеристику», Перцов ответил, что в ней много верного, но в «общем» она не верна, поскольку Розанов мало знает его. «...Из статей и диалектических бесед всего человека не вычитаешь», — писал он. Он как-то заметил, что глубокий индивидуализм Розанова не позволял ему схватывать чужую индивидуальность, даже хорошо знакомую в главных чертах. Сравнивая себя с младшим другом, Розанов чувствовал его нравственное превосходство и писал о «врожденном такте любви», присущем Перцову: «...я В<ам> ужасно завидую, ужасно тоскую, ибо во мне этого дара мало, да и вообще мы „субъективисты” и „собою занятые господа", ужасно паршивые существа, которым по заслугам часто дают „в морду”, не церемонясь».
Это восприятие личности Петра Петровича Розанов сохранил и в дальнейшем. И во втором коробе «Опавших листьев» в 1915 г. он весьма своеобразно охарактеризовал друга, не изменив сути ранней характеристики.
В начале знакомства литератору Петру Перцову исполнилось 28 лет. Розанов был старше на 12 лет. Оба не так давно оказались в Петербурге. Розанов перебрался в столицу из глухого городка Белый Смоленской губернии в марте 1893 г. Бывший провинциальный учитель служил чиновником Государственного контроля и печатал «ultra-консервативные» статьи в журналах «Русский вестник», «Русское обозрение», в газете «Московские ведомости» и изредка — в «Новом времени». Ко времени знакомства Розанов был в литературном мире Петербурга величиной известной в консервативных кругах, с вполне определенными общественными взглядами. По словам Перцова, Розанов в это время был тем, кого немцы называли «Liberalenfresser», т. е. «пожиратель либералов». Перцов следил за его статьями, вызывавшими его симпатии, несогласие с автором было редким. Одно время он даже выписывал «бесконечно скучные» тома журнала «Русское обозрение» ради материалов Розанова.
Молодой сотрудник казанских газет Петр Перцов впервые оказался в Петербурге в конце сентября 1892 г. Еще в Казани он познакомился с членами народнической редакции петербургского журнала «Русское богатство». Знакомства произвели на него настолько сильное впечатление, что он приехал в столицу, где началось его короткое сотрудничество с упомянутым радикальным журналом. Фактический редактор «Русского богатства» Н. К. Михайловский прочил ему дорогу литературного критика радикального лагеря: «Вы можете сделаться новым Белинским, т. е. первым человеком в России!» Однако расхождение с «русскими богачами» началось очень быстро. Главной причиной разрыва с редакцией журнала явился тот факт, что искусство рассматривалось здесь исключительно утилитарно. Перцов спорил по этому вопросу с «кормчими» журнала «до расстройства нервов и порчи крови». Спустя несколько месяцев, весной 1893 г., он покинул либеральный «эдем». Свернув со столбовой дороги журналистики, ведущей в радикальный лагерь, он вступил на совершенно новый путь и оказался в противоположном литературном стане. Новые идейные предпочтения сочетались в нем с широтой воззрений.
Отступник, покинувший «Назарет», — так иронично Перцов окрестил редакцию журнала, — сохранил дружеские отношения с «русскими богачами» в дальнейшем. Правда, в переписке он именовал Михайловского не иначе как ослом. «...Ведь я даже с некоторыми из моего „ослиного периода” не разошелся», — писал он Розанову. Либеральную закваску в Перцове Розанов сразу же почувствовал. «Радикал с „геттингенской душой”» — так высказался он о нем в письме в 1897 г., подразумевая романтизм своего младшего друга и намекая на пушкинского Ленского.
Розанову вряд ли было знакомо имя адресанта, хотя его круг знакомств был отчасти тот же, что у Перцова. Оба навещали Страхова, были знакомы с молодым юристом Борисом Никольским. «Мальчишка-гений» философ Федор Шперк, друг Розанова, откликнулся сочувственной рецензией на сборник «Философские течения русской поэзии», вышедший весной 1896 г. Через Никольского и Шперка Перцов передал книгу Розанову. Таким образом, посланное спустя полгода письмо было не первой попыткой вступить в общение с Розановым. Перцов явно искал встречи с ним. О том, что знакомство имело идейную подоплеку и это весьма существенно, несколько позднее упомянул Розанов: «Самый мотив знакомства — память об H. Н. Страхове, а также интерес к огромным умственным богатствам последнего и сострадание к его положению в литературе, как неоцененного и непризнанного писателя, соединил нас».
По содержанию письма казалось, что это встреча единомышленников. Однако наличие некоторых идейных симпатий не предполагало полного единства во взглядах. Расхождения обнаружились очень быстро. Третье письмо Перцова выявило линии несовпадения. Его гневные слова в адрес консерватизма прозвучали вызовом мировоззренческим установкам корреспондента. Подчеркнув, что недавно сам был русским либералом, он писал запальчиво: «Вы зовете нас назад — к черному собору Соловецкого монастыря, к Александровской слободе, к московским застенкам...». Знакомство литераторов, казалось бы, должно было оборваться, поскольку их идейные разногласия были очевидны. Однако после обмена довольно колкими письмами они решили встретиться, чтобы более основательно прояснить взгляды.
Анализ всей переписки приводит к заключению, что корреспонденты, пожалуй, больше спорили, чем соглашались друг с другом. В одном из писем Перцов обронил фразу, что он в «вечной оппозиции» к Розанову, и позже писал, что им положено только на том свете столковаться, но, когда наступала пауза в переписке, Розанов скучал без «ругательных» писем оппонента. «Ну, простите, дорогой, — писал он, — хоть Вы меня и раздражили (обидели) письмом, но я еще побеседую с Вами. С кем же и поговорить, как не с мизантропом в Казани».
Личная встреча состоялась во второй половине ноября 1896 г. Тон письма Розанова от 18 ноября («Рад буду всегда Вас у себя видеть, и приходите без чинов, когда хотите...») дает основание предположить, что знакомство уже имело место. Оно и внесло в зарождавшиеся отношения взаимную симпатию.
Казалось бы, какие точки соприкосновения могли быть между «ex-либералом», а теперь «чистым эстетиком», новатором Перцовым и традиционалистом, язвительным критиком декадентства Розановым? Но такие точки пересечения нашлись. При общем философском складе ума их сближала склонность к славянофильству и та «русскость» души, по которой люди понимают и легко сходятся друг с другом даже при различии темпераментов. Оба были патриотами, любили Россию, и оба скорбели от бессилия что-либо изменить в судьбе Отечества.
Ко времени встречи с Розановым Перцов уже был известен как автор, составитель и издатель нескольких литературных сборников. Только что вышел в свет сборник его литературно-критических статей «Письма о поэзии» (1895). Он также выступил в роли редактора и составителя двух книг: «Молодая поэзия. Сборник избранных стихотворений молодых русских поэтов» (1895) и «Философские течения в русской поэзии» (1896). Примечательно, что собственные стихи он не включил в сборник «Молодая поэзия», хотя выступал в журналах и газетах как поэт. В этом сказался его характер: он никогда не стремился выдвинуть себя на первый план, предпочитая оставаться в тени, как бы на втором плане, выбрав характерные псевдонимы «Посторонний», «Ignotus». Это в полной мере сказалось на его творческой судьбе. Благородство Перцова чувствовал Розанов, и когда неоднократно набрасывал портреты друга, то неизменно обращал внимание именно на эту черту личности.
Перцов был одним из немногих, кто помнил Розанова на исходе «провинциального периода». На первые годы жизни в Петербурге Василий Васильевич смотрел всегда как на духовно мрачную страницу своей жизни. «Переезд в Петербург. Афанасий и Тертий. Ненависть к славянофилам, — писал он позже, — к бороде, поддевке, фразе и обману. — Вот они какое жулье. Примыкаю к декадентам (знакомство через Перцова)». Упомянув начальников по службе в Государственном контроле, Розанов переход из лагеря консерваторов к символистам, новому, только еще зарождавшемуся в России литературному направлению, связывал именно с Перцовым. С «декадентами» Розанова познакомил он. Письма конца 1896 — начала 1897 г. свидетельствуют о частых встречах корреспондентов и пополнении крута общения Розанова литературными знакомыми Перцова. В январе 1897 г. Перцов знакомит Розанова с четой Мережковских и Акимом Волынским, редактором журнала «Северный вестник», ориентированного на новейшие литературные течения. Несколько позже состоялось знакомство с Федором Сологубом. «Помните, — писал Перцов из Рима, — как Вы однажды чуть не сели на него у Мережковских? Это одно из самых забавных моих воспоминаний». «Да, батюшка, — признавался Розанов Перцову спустя год, — я стал любить декадентов <...> Потянуло новым в воздухе...» Умонастроение Розанова дает некоторый крен «влево», и вскоре произойдет его публичное отречение от славянофилов.
Розанов, как вспоминал Перцов, оставил «затворничество» и начал «выглядывать» со своей Павловской улицы, хотя сближение с новыми знакомыми шло медленно. «…Нас соединял, — писала Зинаида Гиппиус, — и молодой соловьевец Перцов, большой поклонник Розанова. Перцов — фигура довольно любопытная. Провинциал, человек упрямый, замкнутый, сдержанный (особенно замкнутый потому, может быть, что глухой), был он чуток ко всякому нарождающемуся течению и обладал недюжинным философским умом». Гиппиус отметила закрытость Петра Петровича, обратив внимание на то, что эта черта характера могла объясняться глухотой. Эта «ужасная глухота» делала невозможным «журчанье бесед» и мешала «настоящему слиянию в дружбе». Во всяком случае, Розанов, вспоминавший дружбу с Перцовым, писал: «Эта физическая ужасная преграда, неодолимая, сделала из нашей возможной дружбы — ½ дружбы. „Все недоговорено. Все недосказано”. <...> И собственно, мы более догадывались друг о друге, нежели обменивались друг с другом». Глухотой Петра Петровича отчасти можно объяснить обширность переписки.