Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Джон У. Трафаган. Укрощение забвения. Старение тела и страх перед одряхлением в японском массовом сознании. СПб.: Academic Studies Press / БиблиоРоссика, 2023. Содержание
В отличие от находящихся в специализированных учреждениях пожилых японцев, которые часто испытывают отчуждение и социальное дистанцирование от своих сверстников, пожилые люди, живущие в Дзёнаи, практически не испытывают такого дистанцирования или отчуждения от людей своего возраста. Они участвуют в групповых мероприятиях, посещают вечеринки и ежедневно навещают сверстников. Между соседями одной возрастной группы в деревне существуют тесные связи, и пожилые люди испытывают чувство товарищества со своими единомышленниками — с теми, с кем они связаны во времени и имели разную степень близости на протяжении большей части своей взрослой жизни. Хотя на первый взгляд это может показаться радужной картиной старения в сельской Японии, пожилые люди в Дзёнаи, как и их соотечественники в других частях Японии, никоим образом не защищены от стрессов отчуждения и социального дистанцирования от других членов своего сообщества.
Бетель предполагает, что, поскольку пожилые японцы продолжают рассчитывать на заботу со стороны семьи, некоторые живущие в спецучреждениях пожилые люди, невзирая на экономические и социальные изменения, которые произошли в японском обществе за последние 50 лет, испытывают горечь, потому что им кажется, что дети отказались от них. В какой-то степени это относится и к Дзёнаи. Хотя горечь может быть слишком сильным термином для описания того, что чувствуют пожилые люди, многие определенно сожалеют о том, что их дети уехали и вряд ли вернутся, чтобы заботиться о них и вести домашнее хозяйство.
Хотя их и не оставляют в смысле, подсказываемом современными символическими значениями легенды об «Убасутэяме», у пожилых людей есть четкое ощущение, что они живут в тени горы Убасутэ. Любое серьезное ухудшение здоровья, скорее всего, будет подразумевать госпитализацию, вынудит человека переехать к детям в отдаленные места или вынудит ребенка вернуться в дом родителей для ухода за ними. В такой среде взаимозависимость часто принимает горизонтальный характер, когда в трудные времена люди полагаются на соседей и друзей той же возрастной группы — своих сверстников и представителей своей возрастной категории, — вместо того чтобы иметь вертикальную ориентацию, когда человек полагается на своих детей или внуков.
Даже те пожилые люди, которые живут вместе с родственниками разных поколений, испытывают отчуждение от младших членов семьи. Между членами домохозяйства может иметься лишь ограниченное взаимодействие, и пожилые люди часто высказываются, что их семья живет не так, как им нравится. Как объяснила одна женщина 82 лет:
«В нашем доме у каждого в комнате есть телевизор, и все мы едим в разное время. Редко когда все три поколения едят вместе. Как будто мы три отдельные семьи, живущие в одном доме».
Система возрастной градации, существующая в деревне, способствует отделению в повседневной жизни пожилых людей от молодых. Формальные возрастные ассоциации ограничивают социальные взаимодействия между разными возрастными группами, потому что большинство мероприятий, ориентированных на деревню, проводятся на основе членства в этих ассоциациях и, таким образом, ограничиваются сверстниками. В двух словах, несмотря на интеграцию пожилых людей в пределах своей возрастной группы, они испытывают сегрегацию и отчуждение по отношению к другим возрастным группам. Это не следует воспринимать как предположение, что в другой ситуации у пожилых людей все было бы по-другому. Хотя пожилые люди в Дзёнаи часто сетуют на отсутствие общения в своих семьях, они проявляют мало интереса к общению с людьми других возрастных групп за пределами семьи. Для большинства пожилых людей социальный мир ограничен предпочтением людей своей возрастной группы — круга общения, с которым они прожили большую часть своей жизни.
Как отмечалось в предыдущей главе, Смит предположил, что для японцев жизненные достижения напрямую связаны с тем, сколько усилий приложил человек для развития своих способностей и раскрытия потенциальных возможностей. Группы сверстников по возрасту, такие как гейтбольная команда, и учреждения, такие как Центр непрерывного образования, предлагают поддержку в этом начинании и функционируют как площадки, на которых пропагандируются, вводятся и оспариваются публичные дискурсы об управлении процессом старения. Но в конечном счете основным источником ответственности за успех или неудачу является человек как автономная сущность, потому что именно человек выбирает действие или бездействие.
Одна из интересных особенностей представленных здесь данных заключается в том, что, размышляя о том, как управлять процессом старения и контролировать его, люди в Японии обращаются именно к этой ценности самосовершенствования. Это помогает понять природу занятий, таких как игры и спорт, которые играют столь важную роль в формировании поведения пожилых людей. Во многих обществах, где старение стало главной чертой социального ландшафта, заполнение «свободного» времени, которое приходит через 30 (или более) лет после выхода на пенсию, стало проблемой для многих пожилых людей. Есть ощущение, что им необходимо найти образ жизни, который приносит удовлетворение, и отыскать значимые виды досуга, чтобы занимать себя.
Это, безусловно, является элементом мотивации участия в таких играх, как гейтбол. И в какой-то степени это можно рассматривать как результат того, что, по красноречивому утверждению Коэна, является в геронтологии тенденцией предполагать универсальную применимость теорий старения с небольшим или нулевым вниманием к роли культуры в переживании людьми процесса старения и реакции на него. В Японии, как и в Соединенных Штатах, геронтология превратилась в крупную область исследований, и вместе с врачами геронтологи разработали дискурс, описывающий, как можно успешно вести себя в более поздние годы жизни. Огромный толчок со стороны правительственных учреждений в Японии, направленный на поддержание активности пожилых людей, является частью этого дискурса и подтверждается работами влиятельных ученых-геронтологов.
Но это всего лишь часть истории. Деятельность с целью помощи пожилым людям в управлении воплощенными ценностями и сохранении над ними контроля и, таким образом, предотвращении или отсрочке наступления «бокэ» — это не просто досуг, это форма работы. В этом плане она является частью логики действия, которая формирует основу определения человека в японской культуре. В главе 5 я отметил, что все возрастные ассоциации, за исключением Клуба стариков, четко распределили в деревне рабочие обязанности. Это несколько отличается от практики клубов стариков в некоторых соседних городах, которые часто отвечают за такие мероприятия, как посадка цветов в местном парке.
Притом что общественная работа клубов стариков варьируется от города к городу или от деревни к деревне, все они выполняют другую, возможно, даже более важную работу. Хотя это не закреплено в качестве официальной обязанности, возложенной на Клуб стариков, его работой и задачей пожилых людей в целом является поддержание психического и физического здоровья. В ежегодном буклете Клуба стариков Дзёнаи на первой странице приведен список «Наши убеждения» («ватаситати но синдзё», watashitachi no shinjo), первый пункт которого гласит: «Давайте для поддержания здоровья нашего тела („синтай“) продолжим ежедневно продвигать интенсивную работу и упражнения». Далее в списке подчеркивается, что социальная вовлеченность важна как для психического, так и для физического здоровья. Также сделан упор на поддержание социальной полезности, особенно в форме посещения прикованных к постели пожилых людей в доме престарелых «Юайен». Цель состоит в том, чтобы оставаться активными и, таким образом, здоровыми как умственно, так и физически. Это идет на благо сообщества, потому что заставляет людей что-то делать в социальной среде, а, как я уже подчеркивал ранее, деятельность принципиально важна для того, чтобы быть нравственным человеком.
Дэвид Плат красноречиво подчеркивает это, говоря о том, как японцы рассматривают человеческие отношения:
«Что особенного в homo sapiens, так это его способность испытывать чувства и проявлять спонтанность, плакать и смеяться. Что особенного в человеке, так это не то, что он однозначно „имеет“ эти способности, а то, что он „делает“ с ними».
Люди проводят свою жизнь в работе, чтобы выполнять свои обязанности перед другими и постоянно совершенствоваться, отчасти за счет взаимодействия с другими. Как отмечает Плат, «культурный кошмар» Японии следует исключить из области социальных взаимодействий. Чтобы быть полностью реализованной, зрелой личностью, нужно быть активным игроком в рамках общества. Состояние «бокэ» — это состояние, в котором человек позволил себе выйти из игры. Работа пожилых людей заключается в том, чтобы оставаться в игре как можно дольше.
Это делает «бокэ» в конечном счете моральной концепцией. Японские нравственные ценности подчеркивают самосовершенствование, социальную полезность и социоцентризм. Стать «бокэ» означает не выполнить свою обязанность позаботиться о себе и остаться, таким образом, членом социального мира. Определяющей чертой здесь является активность: бездействие — это путь к переживанию культурного кошмара, о котором пишет Плат.
С этнологической точки зрения это говорит о том, что, в отличие от представления Бурдье об устойчивом габитусе, овеществление тех абстрактных ценностей, которые формируют и регулируют поведение и способствуют формированию самоидентичности, незначительно и существует в связи с состоянием тела конкретного человека. «Бокэ» указывает на неспособность или, что еще хуже, на нежелание проявлять свободу действий. Это представляет собой потерю воплощенной когнитивной памяти, культурных знаний, которые являются определяющими характеристиками хорошего человека. В свою очередь, человек становится зависимым, превращается в бремя и неизбежно становится антисоциальным. При наличии официально диагностированных заболеваний, таких как болезнь Альцгеймера, человек может быть в такой же физической форме и в таком же зависимом состоянии, однако поскольку считается, что состояние «бокэ» можно контролировать или нужно приложить все усилия для его контроля, оно становится символом нравственного падения.
До сих пор я исследовал культурную конструкцию «бокэ», но не рассматривал функцию, которую эта конструкция выполняет в японском обществе. В некотором смысле кажется странным, что понятие с такими негативными моральными коннотациями стало основным понятием, формирующим одну из центральных тем для размышления о старости. Если «бокэ» рассматривается в японской культуре столь сурово и если формы деменции, определенные с точки зрения биологии и медицины, не имеют такого же нравственного веса, можно спросить: «Почему концепция „бокэ“ продолжает существовать?»
В последних главах этой книги я исследовал «бокэ» как совокупность значений в японской культуре. Мой анализ показал, что «бокэ» — это культурный конструкт, двусмысленный, многозначный и иногда олицетворяющий собой противоположные значения. Это состояние отличается от таких заболеваний, как болезнь Альцгеймера, но при этом совпадает с патологическими формами деменции, от которых его обычно отделяют по признаку свободы действий.
Чтобы разъяснить этот момент, полезно использовать этномедицинский подход Орасио Фабреги, в котором он проводит различие между недомоганием (illness) и болезнью (disease). Согласно Фабреге, недомогание — это категория, относящаяся к социокультурно обусловленным отклонениям от нормального здоровья. Болезнь, напротив, является категорией, определяемой членами биомедицинского сообщества. Если применить это разграничение в японском контексте, становится ясно, что с этномедицинской точки зрения «бокэ» в большинстве случаев воспринимается как недомогание, а «тибо» и БА явно попадают в категорию болезней.
Различие между «бокэ» как недомоганием и деменцией как болезнью заключается в отношении к свободе действий человека в связи с возникновением и прогрессированием этих состояний. Проще говоря, термин «бокэ» подразумевает возможность индивидуальной волевой деятельности. Пределы личного или человеческого контроля наступают в момент, когда состояние становится недвусмысленно связанным с болезнью, если для них существует определенная причина с точки зрения биомедицины; в этот момент у индивида нет или мало возможностей проявлять волю. Это не следует воспринимать как предположение, что люди не предпринимают шагов, чтобы избежать возникновения медико-биологических состояний. Они это делают. Занятия, направленные на предотвращение или отсрочку «бокэ», считаются полезными для поддержания здоровья в целом, поэтому другие состояния не обязательно исключаются из сферы их влияния. Именно в момент, когда двусмысленность проясняется, в момент постановки диагноза, пожилые люди смиряются — «сё га най» (sho ga nai) — с тем, что, будучи болезнью, а не недомоганием, дряхлость находится за пределами способности человека к управлению или контролю и, таким образом, не так четко отождествляется с моральными последствиями.
Этот момент помогает понять культурное влияние, которое «бокэ» оказывает в японском контексте. В отличие от однозначно патологических форм деменции, при «бокэ» сама неоднозначность этого состояния допускает возможность того, что можно предпринять усилия, чтобы предотвратить или отсрочить его начало.
«Бокэ» как символ упадка в старости опосредует разрыв между культурными, нравственными нормами, придающими особое значение мысли о том, что нужно всегда прилагать усилия, чтобы быть правильным человеком и тем самым вносить свой вклад в общественное целое, и фатальной реальностью, в которой дряхлость и вход в небытие сенильности могут отнять у человека волю к действию. Рассматривая проблему через призму знакомых культурных тем, подразумевающих, что усилие и действие являются в жизни самым важным, при появлении функциональных ухудшений в пожилом возрасте люди действуют, исходя из мысли о том, что на состояние «бокэ», в отличие от патологических форм деменции, можно влиять посредством направленных на его предотвращение действий. «Бокэ» поддерживает соответствие между культурной структурой смысла и конкретными реалиями функционального упадка, которые по-разному сказываются на процессе старения. Вкратце: понятие «бокэ» продолжает существовать, потому что в обществе, которое придает большое значение личным усилиям и ответственности перед другими людьми, оно представляет категорию упадка, которая согласуется с логической структурой японской культуры, подчеркивающей тесную связь между моралью и действием.
Но сама медиативная природа понятия делает наступление этого состояния еще более болезненным, поскольку оно связано с потерей самоидентичности и вступлением в форму существования вне нормативных социальных тенденций. Именно отрицание свободы действий формирует основу для пересечения с культурной структурой, которая отдает предпочтение деятельной жизни как основополагающему элементу человеческой сути. «Бокэ» — это конец социальной жизни и начало потенциально длительного периода социального отстранения; это социальная смерть, от которой человек освобождается только со смертью физической.
Как я говорил в главе 7, люди надеются на «правильную» смерть, то есть на смерть, которой не предшествует период тягот и односторонней зависимости от других (как антиобщественного поведения). Беспокойство или страх пожилых людей по поводу процесса старения связаны не столько со смертью как таковой, сколько с потерей социальной идентичности. В действительности же смерть в Японии не обязательно означает потерю социальной идентичности. Как утверждали и Смит, и Плат, считается, что предки вовлечены в жизнь живых потомков. Их заботит преемственность и благополучие семьи, и они остаются полноправными ее членами после своей смерти. Живые заботятся о предках, принося в жертву еду, сообщая умершим семейные новости и заботясь о семейной могиле. В свою очередь, предки присматривают за домом живых и защищают его. В противоположность «бокэ» смерть не означает ни развоплощения социальных ценностей, связанных с взаимодействиями с другими, ни потери социальной полезности. Наоборот, меняется лишь форма этих отношений, а мертвые остаются присутствующими в царстве живых и продолжают быть полезными в качестве защитников домохозяйства.
А вот в состоянии «бокэ» человек попадает в ситуацию, когда он физически жив, но социально мертв. Таким образом, «бокэ» представляет собой обезличенное, пограничное состояние между жизнью и смертью. Фактически такая судьба хуже физической смерти, поскольку человек оказывается вытесненным из поля взаимных обязательств и социальных взаимодействий, которые определяют, что значит быть человеком. Я не хочу давать основание полагать, что другие люди, например, члены семьи, обязательно воспринимают «бокэ» таким образом. Как пишет Дженике, для многих личный приоритет сыновней почтительности кажется «естественной обязанностью помогать своим собственным родителям, исходящей из любви к ним». Уход за человеком часто является не столько бременем, сколько тем, что многие дети делают с любовью, иногда с чувством удовлетворения и с ощущением, что это часть естественного взаимообмена между поколениями. Но для пожилых людей «бокэ» означает однонаправленную зависимость и социальную смерть.
Изучение «бокэ» как культурного конструкта важно для понимания Японии, но также поднимает вопросы более общего характера для понимания дряхлости не как состояния, требующего врачебной помощи, а как характеристики человеческого опыта, истолкованной в культурном контексте. В Северной Америке медикализация деградации (умственной или физической) вследствие старения привела к тому, что мы сосредоточились на дряхлости как на болезни, которую нужно победить, без полного понимания природы дряхлости как культурно сформированного вида жизненного опыта для тех, кто заботится о человеке в этом состоянии, тех, кто стареет и видит, что рискует дойти до старческого слабоумия, и тех, кто сам впадает в маразм. Попытки медицинских светил, будь то в Северной Америке или Японии, унифицировать категорию дряхлости как дискретную и недвусмысленную форму патологии, представляют собой концептуальную проблему, поскольку они скрывают динамику одряхления как механизм объяснения отличий в поведении пожилого человека как индивидуума или пожилых людей как социального класса. Наше понимание старческого слабоумия / болезни Альцгеймера / деменции / «бокэ» должно быть помещено в рамки культурных паттернов, которые определяют способы классификации людей, переживающих такие состояния, как социальных сущностей.
Определение «бокэ» не вписывается в рамки подхода, основанного исключительно на состоянии разума/мозга, которое характеризует болезнь Альцгеймера или другие формы старческого слабоумия в том понимании, в каком они изучаются в медицинских учреждениях Японии или Северной Америки. Действительно, «бокэ» влияет на человека в целом как на психическую, физическую и социальную сущность. Более того, с точки зрения коллективного интереса «бокэ» как недомогание расширяет границы контекста, оказываясь не только личными, но социальными опытом и ответственностью. Личное пространство тела становится местом, нарушение работы которого сигнализирует о возможности социального разлада, тогда как, будучи активным, оно указывает на социальный порядок. Ясно, что такой призрак, маячащий на закате жизни, придает культурно ограниченный смысл наступлению старости и потенциальному функциональному упадку, который оказывает сильное влияние на то, как переживается старость.
Интерпретируя опыт старости в его пересечении с публичными дискурсами о старении, я попытался показать, что люди не только подвержены влиянию этих дискурсов, но и используют их для организации своих занятий в поздние годы жизни. Элементы публичного дискурса, которым человек сопротивляется до наступления старости, могут стать инструментами действия, поскольку пожилые люди участвуют в соответствующих возрасту занятиях в попытке предотвратить или отсрочить начало функционального упадка. Точно так же, как человек может не хотеть играть в гейтбол в возрасте 65 лет, в 75 он вполне может оказаться увлеченным игроком, пытаясь предотвратить наступление «бокэ». Несомненно, усилия по борьбе с деградацией поддерживают вовлеченность в них пожилых людей одновременно как социальных субъектов и, наконец, как активных участников публичных дискурсов, определяющих старость и помогающих формировать опыт переживания и значение старения в Японии.
Значение и опыт переживания старости в Японии, как и в любом обществе, — это не просто вопрос биологических или психологических изменений, обусловленных патологическим состоянием. В равной степени это вопрос способов человеческой самоидентификации, поскольку они меняются и обсуждаются между людьми в течение их жизни. Личность впадающего в маразм человека — это личность, столь же интегрированная в смысловую ткань, культурную среду, как и любая другая. Таким образом, понимание значения старости — путей, которыми само понятие, а не состояние дряхлости переплетается с контекстом социальных и культурных смыслов, — начинается с понимания того, каким образом дряхлость материализуется как категория личности и какие культурные факторы влияют на реакции людей на ее потенциальное наступление.