Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Дмитрий Серов. Строители Империи: Очерки государственной и криминальной деятельности сподвижников Петра I. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2023. Содержание
1724 года месяца ноября в неизвестный день в покои государева дворца в Санкт-Петербурге было подброшено до крайности любопытное письмо. Пожелавший скрыть свое имя автор извещал Отца Отечества о вопиющих «неправдах», в которых оказались замешаны видные лица правительства империи.
Преисполненное гражданского пафоса послание, однако, менее всего напоминало плод воображения какого-нибудь повредившегося в уме правдоискателя. Написанное твердой рукой профессионального писца, оно было составлено человеком несомненно здравого рассудка, не один год проработавшим вблизи от обличаемых «персон».
На страницах письма мелькали фамилии Ивана Ильича Дмитриева-Мамонова, Андрея Артамоновича Матвеева, Федосея Семеновича Манукова, Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина, Егора Ивановича Пашкова, Афанасия Григорьевича Комынина — членов Вышнего суда, сенаторов, президентов, коллежских прокуроров. Взятки, расхищение казны, покровительство криминальным дельцам, развал следственных дел, неправые судебные приговоры сплетались в яркую картину полнейшего разложения высшей администрации обновленной России. Прикрывал же коррумпированную группировку не кто иной, как сам Алексей Васильевич Макаров, бессменный секретарь государя, ключевая фигура в системе государственного управления нашей страны начала 1720-х годов.
С крайне любопытным письмом возникала лишь одна загвоздка. Согласно грозным царским указам от 25 января 1715 г. и от 19 января 1718 г. подметные письма, не распечатывая, надлежало без промедления сжигать. Не было сделано исключения и на этот раз. Подброшенное в государевы покои анонимное послание прилюдно «истребили» на площади. Вот только в конверт вместо подлинника Петр I распорядился вложить чистую бумагу...
Благополучно уцелевший до наших дней, документ сохранил на полях немало высочайших помет — нервно проставленных рукой Отца Отечества крестов в кружках. Зная жестокий нрав первого российского императора, не приходится сомневаться в том, что поименованных в письме «господ вышних командиров» ожидала печальная участь.
По всей видимости, в первые месяцы 1725 г. по Санкт-Петербургу прошла бы череда грандиозных расследований, показательных процессов, кровавых «эксекуций». Не один «птенец гнезда Петрова» рисковал бы тогда встретить позорную смерть на спешно сколоченном на Троицкой площади эшафоте. В соответствии с утвердившейся на исходе 1710-х годов жуткой традицией тела казненных долгие месяцы оставались бы непогребенными. Вот и торчали бы по улицам Северной Венеции насаженные на железные спицы головы тайного кабинет-секретаря Макарова, сенатора графа Матвеева, генерал-лейтенанта Дмитриева-Мамонова, от лейбгвардии капитана Пашкова, прокурора Комынина...
Последовавшая 28 января 1725 г. кончина царя-преобразователя уберегла сановных лихоимцев от возмездия. Следует признать, впрочем, что, если бы процессы 1725 г. и состоялись, это никак не избавило бы нашу страну от язвы коррупции. Дело в том, что реформы Петра Великого как нельзя более способствовали ее развитию.
I
Взятки в России брали всегда. Брали подьячие и воеводы XVII в., ландрихтеры и коменданты XVIII, асессоры и губернаторы ХIХ, комиссары и инспекторы ХХ в. Менялись названия чинов, должностей, менялись правители, менялось государственное устройство страны. Неизменной оставалась взятка.
В далеком 1696 году инок Авраамий писал, что подкупленные едва не поголовно чиновники, «позабыв страх Божий и смертный час, губят государство нагло, судят неправедно...». Может, неактуальными покажутся эти слова в наше время?
Вполне определенные ассоциации вызывают и записи в расходной книге стряпчего, занимавшегося в 1660-е годы ведением судебных дел одного из московских монастырей:
«... [1663 года] сентября в 30 день: обедали Судного Московского приказу дьяки Иван Ондриянов да Исай Нефедьев. Куплено рыбы на 5 алтын да калачей на 6 денег.
Октября в 7 день: обедали подьячие Монастырского приказу Михайло Кривой с товарищи, восмь человек, да Патриарша Дворцового приказу подьячий Изот Иванов да Стрелецкого приказу подьячей Иван Вохромеев да Олексей Клочков. Куплена щука колотка, дано 11 алтын, 4 деньги; две ухи, 6 алтын 4 денги; колачей на 3 алтына 2 денги...
[1664 года] февраля в 11 день: [обедали] Рейтарского приказу дьяка Григория Богданова жена да Болшого приходу подьячево Якова Чернцова жена, да Сибирского приказу подьячей Аникей Семенов с женой... А куплено про них на обед гусь, утенок, поросенок, часть говядины, куренок, дано 17 алтын 2 денги...
Марта в 8 день обедал Судного Московского приказу дьяк Иван Гаврилов. Куплено колачей на 3 алтына 2 денги...»
В чем же дело? Отчего на протяжении веков россияне безропотно несут и несут чиновникам разнообразные подношения?
Главная причина этого очевидна: в России сила власть имущих людей всегда преобладала над силой закона. Государственная власть в нашей стране была и остается властью живых конкретных людей. Но раз власть деформализована, отчетливо персонифицирована, значит, и отношения с ней должны строиться неформально, не «по закону». Взятка и являет собой магистральный путь построения отношений с «человеческой» властью. Вопрос заключается лишь в том, в какой форме и в каком объеме эту взятку преподнести.
Можно, конечно, неформальных подходов к власти и не искать. Но тогда чаще всего из обращения к властным структурам ничего не выйдет. И это еще не худший вариант. Живые люди — на то и живые люди, что им свойственны слабости, пристрастия, перепады настроения. А если имеющий власть рассердится на скупого просителя? Игнорирование законов ведь не означает их отсутствия. Чего-чего, а законов в России всегда было в избытке. И применить их вдруг со всей строгостью для власти никогда проблем не составляло. Совсем не зря ходила в прежние времена поговорка: «Кто пред Богом не грешен и кто пред царем не винен?»
Разумеется, среднестатистический российский человек обращается сегодня к власти не каждый день. В минувшие же века делать это ему приходилось еще реже. Степень огосударствления повседневной жизни россиян в XVII в. была заметно ниже, чем в ХХ. Но не только это обстоятельство существенно отличает XVII в. от последующих.
Подношение, которое нес проситель чиновнику три с лишним столетия назад, было не только способом не формализовать отношения с властью. Это была еще плата за компетентность этой власти.
II
В XVII в. чиновников на Руси было мало. В 1640-е годы на всю огромную страну, раскинувшуюся от смоленских рубежей до Колымы, на 7 миллионов человек населения приходилось всего 1611 правительственных служащих. Между тем задачи, стоявшие тогда перед государственным аппаратом, были обширны и многообразны. Постепенно оправлявшаяся от потрясений Смутного времени страна интенсивно наращивала военный потенциал, вела все более активную внешнюю политику, отлаживала финансовую систему.
Именно в годы выхода России из самого тяжкого в ее истории кризиса, в годы скудости и разорения, сформировались три важнейших параметра национальной государственной службы: высокий престиж, компетентность и ответственность исполнителей.
Непревзойденный знаток отечественного Средневековья С. Б. Веселовский так писал об управленцах XVII в.:
«...Это были сметливые мужики, хорошо усвоившие путем практики технику дела... Связанные тесными и постоянными сношениями с управляемым населением, подьячие не только знали все тонкости и мелочи письмоводства, но и все детали дела. Они прекрасно знали, насколько приблизительно повысится кабацкий доход какого-нибудь Можайска, если через него пройдут на государеву службу ратные люди; как отразятся ранние заморозки на торговле Устюга или мелководье — на ярмарке Нижнего, где какой урожай и где хорошо идут какие промыслы...»
Начинавшие работу, как правило, 11–14-летними подростками, сотрудники тогдашних правительственных учреждений проходили многолетнюю практическую учебу, овладевали широким кругом профессиональных навыков.
Так, обыкновенный служитель дипломатического ведомства мог исполнять обязанности и референта, и шифровальщика, и стенографа, нередко — каллиграфа (по давней традиции текст отправляемой за рубеж грамоты независимо от объема писался на одном листе). Служащие Поместного приказа, ведавшего судом по земельным делам, имели познания в математике, юриспруденции, почвоведении, владели основами картографии и землемерного дела. Если учесть, что уровень грамотности населения был низок (к примеру, в 1686 г. среди посадских людей Москвы грамотных насчитывалось 23,6 %), то подобную квалификацию нельзя не признать весьма высокой.
Российская юридическая практика XVII в. здраво разграничивала взятку — плату, полученную должностным лицом за совершение заведомо незаконных действий, и почесть (посул) — плату, полученную чиновником за исполнение прямых служебных обязанностей. Поскольку значительная часть служащих обладала уникальной квалификацией, почесть была социально мотивирована и вполне легитимна. К примеру, в 1677 г. царь Федор Алексеевич, разгневавшись на группу приказных, распорядился в качестве наказания на время «быть им в приказех бескорыстно, и никаких почестей и поминков ни у ково ничего ни от каких дел не имать».
Конечно, грань между взяткой и посулом нередко оказывалась зыбкой. Этому немало способствовала и запутанность российского законодательства. Принятое в 1649 г. Уложение — универсальный кодекс отечественного права — все более обрастало несистематизированными, временами противоречащими друг другу новыми узаконениями. В этих условиях опытному служащему в принципе не стоило труда подобрать указ «на любой случай жизни» или, говоря словами позднейшего документа, «играть» законами «как в карты, прибирая масть к масти».
Затруднительно было доказать умышленность служебной ошибки. Попавшие под следствие должностные лица неизменно стояли на том, что «взятков не имывал, а давали... из воли, в почесть», что «взятков не имал, толко де поднесли... по склянице водки».
Как бы то ни было, чиновничьего «беспредела» Россия XVII в. не знала. Не был он неизбежен и в перспективе. Завидный общественный статус, безусловная компетентность немногочисленных служащих, не исключено, выработали бы в XVIII в. тип управленца, сочетающего профессионализм и ответственность за исполняемое дело с высоким культурным уровнем, с понятием о служебной чести. В среде таких людей все более уважался бы закон, не была бы нормальным явлением взятка. Впереди, однако, Россию ожидала эпоха «великих реформ» Петра I.
III
На протяжении четверти века Петр I упорно стремился организовать жизнь русских людей «правильно». Человек деятельный, но не деловой, волевой, но не дальновидный, царь Петр Алексеевич вполне искренне желал сделать в России как лучше, абсолютно не видя при этом реальной действительности.
Поверхностно, но твердо усвоив набор западноевропейских политико-юридических идей, Петр I (подобно реформаторам 1990-х) был полон романтической уверенности в их универсальности, однозначно конструктивной приложимости к российским условиям.
Одной из таких идей, всецело овладевших царем, была идея о том, что целью существования государства является «общее благо» его граждан. Проблема заключалась в том, что гарантировать «общее благо» могло государство не всякое, а лишь «регулярное», устроенное по новейшей западноевропейской модели. Это-то «регулярное государство», эту «машину для производства счастья народов», необходимо было создать в России.
Административные реформы 1700–1710-х годов в самом деле заметно усилили роль государства в повседневной жизни общества, преобразили структуру центральных и местных учреждений. На смену нерациональному нагромождению приказов пришла организованная по шведскому образцу стройная система коллегий, на смену допотопным воеводским избам — губернские и провинциальные канцелярии.
Гораздо больше стало и самих чиновников. Если в 1640-е годы один «приказной служитель» приходился на 4,4 тысячи жителей, то в 1710-е годы — один на 2,9 тысячи. Особенно резко возросла численность служащих местного управления. Если в 1640-е годы их насчитывалось в России 774 человека, то в 1710-е (при населении, увеличившемся вдвое) — 4082.
Неувязка получилась лишь с гарантией «общего блага». Вместо того чтобы всемерно содействовать его достижению, чиновники «правильно» организованных учреждений вдруг повели себя «не пастырями, но волками, в стадо ворвавшимися». Административная практика запестрела эпизодами безудержного лихоимства, взяточничества, а то и дикого произвола должностных лиц.
Так, группа подьячих — помощников комиссара С. М. Акишева — устроила настоящий погром в Устюжском уезде. Как доносил в Сенат один из местных служащих, комиссарские подьячие «волостных людей бьют без милости и тиранскими муками мучат, в церковных трапезах и на станех, и в дыбах, и на козлех, и на санях плетми свинцовыми и батожьем бьют и огнем стращают, руки, и ноги, и зубы ломают...»
Расследование установило, что новоявленные созидатели «общего блага», вымогая взятки, подвергли пыткам в общей сложности 219 человек крестьян, четверо из которых погибли от истязаний.
Не лучше обстояло дело и в других местах. В Тамбове воевода незаконно освободил из-под стражи лидера преступной группировки Чичасова. Служивший на Урале судья Томилов торговал крадеными лошадьми, держал у себя в услужении бандита, убившего трех человек...
Что же произошло? Отчего использование шведской схемы привело на русской почве к столь нелогичным результатам?
С одной стороны, резкое увеличение численности персонала государственных учреждений не сопровождалось какой бы то ни было работой по обеспечению его профессиональной подготовки. Наряду с процессом стремительного размывания прослойки компетентных чиновников «старой закалки» это привело к нарушению преемственности в среде правительственных служащих, к падению их культурного уровня, к необратимому разрыву с лучшими приказными традициями XVII в. В этой ситуации никуда не исчезнувшие традиции худшие — мздоимство, пренебрежение к закону — бесповоротно стали доминирующими.
С другой стороны, в петровское время существенно снизился престиж гражданской службы. Неуклонно возраставшая на протяжении 1700 — начала 1720-х годов милитаризация жизни страны весьма неблагоприятно отразилась на статусе чиновничества. Наиболее почитаемым человеком в России отныне стал военный.
Вследствие этих факторов сложившиеся к исходу XVII в. конструктивные тенденции в развитии отечественной государственной службы оказались пресечены, не успев окончательно выкристаллизоваться. На место уважаемого за его уникальную квалификацию ответственного исполнителя пришел безликий, невежественный, фатально коррумпированный чиновник новой формации, принципиально неотличимый от своего преемника 1840-х или 1970-х годов.
В результате, благодаря усилиям царя-реформатора, вместо корпорации просвещенных управленцев наша страна получила нецивилизованную бюрократию. Бездумно наложенная на российские условия — правовой нигилизм общества, сильнейшую персонифицированность власти, — шведская модель административного устройства породила монстра.