Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Джон Лури. История костей. Книга воспоминаний. Тель-Авив: Бабель, 2023. Перевод с английского Максима Колопотина. Содержание
Группа записала Voice of Chunk и распалась. Я чувствовал, что пора настала: надо вытолкнуть Рибо из гнезда. Он проделывал все эти потрясающие фокусы на сцене, но каждый вечер играл свои партии по-новому. Проблема была в том, что клавишные партии Эвана и гитарные партии Рибо должны были идти в смычке. Но на концертах Рибо не слышал, что делает Эван, потому что фоно звучит на сцене очень тихо. Так что каждый вечер Эвану приходилось менять свою игру, подлаживаясь к Рибо. Мне не нравилось, что гению Эвана приходилось зависеть от Рибо и порывов его великолепного безумства. Мне все яснее казалось, что единственная перспектива для Рибо — возглавить собственный коллектив. Таким путем он мог бы начать делать свое дело самостоятельно, и люди стали бы тянуться за ним как за лидером.
В общем, казалось, что лучше всего дать ему дружеский толчок, отправить его в автономное плавание. Мы встретились в баре, и я объяснил, как ощущаю ситуацию, а он рассказал про свои мысли, и все это выглядело расставанием по-хорошему. Но, видимо, с его стороны это было воспринято не так.
Несколько месяцев спустя Марк устроил гулянку в честь то ли своего дня рождения, то ли выпуска альбома, и нас с Вэл не пригласил — явно не по недосмотру. Меня это задело, показалось, что это не очень красиво, поэтому, когда в один погожий день я и Вэл завтракали снаружи кафе Orlin, мы решили, что отправим на вечеринку Марка стрип-о-грамму. Не со зла, просто в качестве шутки. Мы не хотели никому ничего испортить.
Вэл позвонила по какому-то номеру, и там среди вариантов была стриптизерша, одетая в полицейскую форму. Мы так и решили: отправим к Марку на вечеринку женщину-полицейского. Я написал для нее маленький бессвязный стишок. Точно не помню, что там говорилось, но что-то вроде:
Кто одолеет в смертном бою королевского главнокомандующего?
О, это буду я!
И по вторникам, по вторникам.
Да! Да! Быть по сему, и цветы.
Святая божественность снурков.
А раньше он был твоим боссом. Раньше он был твоим боссом.
Мы думали, что это будет весело. Шутка с подначкой, но в основном — просто шутка. Мы считали, что Марк, конечно, поступил по-свински, не пригласив нас, но в целом относились с пониманием. Мы просто хотели закинуть весточку.
Но вышла осечка, да еще какая.
Стриптизерша в полицейской форме оказалось крупногабаритной дамой с хамскими манерами, судя по полученным мной позже отчетам. Она ходила туда-сюда с дубинкой и толкалась. На вечеринке первые минут десять все были убеждены, что она реально из полиции и приехала разбираться из-за шума. Она спросила, кто тут главный. Марк сказал, что он, и после нескольких непристойных упражнений с дубинкой она притянула его к себе. Когда она начала освобождаться от формы и читать мой стишок, Марк ей подыграл, потому что подумал, что это сюрприз от Паскаль, его подружки. Думаю, выглядело все это не приведи господь. А еще и вечеринка была не поздно вечером, а днем, так что там присутствовало какое-то количество детей. Черт, совсем хреновая история получилась.
Когда она добралась до строчки, где говорилось: «А раньше он был твоим боссом. Раньше он был твоим боссом», Рой Натансон сделал ужасное лицо и обвинительно заверещал: «Это Джон Лури! Это его рук дело!»
Прости меня, Марк. Мне очень неудобно. Я правда не хотел, чтобы так вышло.
Выпуск альбома Voice of Chunk в Европе был запланирован на лето 1989 года. Мне нужно было что-то придумывать для обложки и собирать новую группу.
Поскольку меня часто обвиняли в том, что я слишком все контролирую, я решил, что не стану заморачиваться с оформлением альбома. Я поручил это дело дизайнеру, который был приятелем приятеля — называть его я не буду. Мы с Ари Маркопулосом устроили фотосессию с моим лицом в профиль, и результат отдали приятелю приятеля, чтобы тот соорудил вокруг него остальную обложку. Это был первый раз, когда я использовал фотографию одного себя для лицевой стороны альбома, и мне такая идея не очень нравилась. Моя группа была группой. Только так. Хотя группа, сделавшая эту запись, больше не существовала, и, скорее всего, с точки зрения маркетинга использовать мое фото было выгодней — из-за киношных ассоциаций и моей «по-собачьи красивой» физиономии, — к музыке это на самом деле отношения не имело. Потому что именно группа и только она дала этой музыке красоту.
Я отправляюсь посмотреть, что наваял тот парень, и реально не могу поверить своим глазам. Он взял фотографию моего лица и увеличил ее на всю обложку. Одно мое лицо и две прилепленные надписи: Lounge Lizards и Voice of Chunk. Поскольку это пластинка, а не компакт-диск, лицо — гигантского размера. Примерно на 30% больше, чем в жизни.
— Что это? Куда мне это?!
— Да нет, хорошо получилось. Это означает, что Lounge Lizards теперь крупнее всех.
Мой мозг вскипел.
Этот парень был фанат гольфа, все время смотрел турниры и сам играл.
— Я здесь выгляжу Дональдом Трампом. Группа решит, что у меня крыша поехала.
— Нет! Хорошо получилось.
— Если я и возьму эту обложку, то только в одном случае — ты напишешь здесь большими буквами: «ГОЛОВА НЕ В НАТУРАЛЬНУЮ ВЕЛИЧИНУ».
Мне нужно срочно что-то придумывать, потому что альбом уже вот-вот выходит в Германии, а потом в остальной Европе.
Я не знаю, что делать, но потом на сеансе массажа у Эллен, которая — гений шиацу, у меня в голове появляются кое-какие идеи.
Мы сделаем три снимка рта Кадзу, и еще нам понадобится угорь.
Ари проявляет невероятную сноровку в реализации моего плана. Мы фотографируем рот Кадзу снаружи моего дома. Снимки, в трех видах, должны пойти по низу обложки, а угорь должен стать чертой, подчеркивающей мое лицо.
Угря надо снимать до трупного окоченения, чтобы можно было вытянуть его в прямую линию. Мы с Ари отправляемся в порт на Саут-стрит, чтобы попробовать найти там угря, который только что умер. Угрей там нет. «Может, завтра привезут, но не факт».
Тогда мы идем к пристаням, где швартуются рыболовные суда. Тоже по нулям. Кто-то из тамошних предлагает порыскать в Чайнатауне.
За несколько дней до того в Чайнатауне избили нашего с Ари приятеля. Он орал на свою девушку, и вдруг отовсюду повылезали какие-то китайцы и его отпинали. Очевидно, китайцы не любят, когда кто-то грубит или слишком шумит на их территории.
Мы идем на рыбный рынок, на котором, однако, не продают угрей. Потом ресторан, опять мимо. Нам обоим нужно через час быть в других местах по своим делам, но, с другой стороны, обложка горит. Мы проходим мимо еще одного ресторана и видим в окне угрей, плавающих в аквариуме.
Я захожу и прошу позвать хозяина. Хозяин — коренастый китаец в элегантном старом костюме. Спрашиваю, не продаст ли он мне угря. Он говорит, что нет.
Я делаю еще одну попытку: сто долларов за одного живого угря.
Он приобнимает меня со спины и мягко выпроваживает. На меня — даже не смотрит.
Мы вышли на улицу, и он поворачивает обратно в ресторан. «Постойте, мне нужно купить угря. За сколько вы согласны?»
Он качает головой, по-прежнему отказываясь признавать мое существование. Он не поднимает на меня глаз. Считает, что я белый призрак. — Я дам вам двести пятьдесят за одного угря. Никакого ответа. Он качает головой и ходит по кругу. Я начинаю злиться. Я хочу, чтобы он хотя бы на меня посмотрел. Я не забыл о приятеле, которого здесь избили две недели назад, но этот мужик просто хам какой-то, и я этого так не спущу. Он должен хотя бы взглянуть на меня, прежде чем я уйду. У Ари очень нервный вид, вокруг начинает собираться толпа.
Я уже почти готов сорваться, когда сзади подходит маленькая старушка и тянет меня за рукав. Я думаю, что она сейчас начнет меня отговаривать, но она шепчет: «Угорь хочешь купить? Иди за мной».
Мы идем. У нее в переулке небольшая рыбная лавка. В аквариуме с покрытыми какой-то плесенью карпами прижались ко дну три живых угря. Угря трудно поддеть сачком, потому что пузырьки от аэратора бурлят на поверхности и загораживают обзор. Их скользящие по дну темные формы почти не разглядеть. Старушка возится целую вечность, но под конец вытаскивает улов. Я даю ей сто долларов, и мы мчимся к машине с угрем в ведре.
Мы с Ари уже опаздываем. Нужно все сделать по-быстрому. Добираемся до Нижнего Ист-Сайда и выходим из машины. Я вываливаю умирающего угря на тротуар. Тот заторможенно извивается. Ари пробует его сфоткать, но он свернулся петлей. И тут же начинается дождь.
Я спрашиваю, как насчет сделать все у меня дома, и Ари говорит: «Да, мы можем сфоткать его на подоконнике». Быстро доезжаем до моего дома, бросаем машину в неположенном месте и бежим вверх по лестнице. Угорь весь в грязи от тротуара, и я захожу в ванную, чтобы его отмыть. Я держу угря за среднюю часть. Он совершенно дохлый и не двигается, просто мертвая болтающаяся вещь. Но как только его касается первая капля воды, угорь резко оживает!
Если вы сами через это не проходили, то просто не сможете себе представить, насколько это сильный зверь. Он старается меня цапнуть. Его рот, полный отточенных зубов, со свистом чуть не чиркает по моему лицу. А еще из-за воды угорь стал таким скользким, что я с трудом могу его держать. Но дело даже не в скользкости, а в его невообразимой силе. Моя рука мечется, пытаясь его не выпустить — потому что хрен я выпущу эту буйную, извивающуюся тварь ползать по своей квартире. Эта слизь невыводима, я ее никогда не отмою. Мне придется менять квартиру.
Угорь щелкает зубами у самого моего лица, я резко подаюсь назад и врезаюсь спиной в дверной косяк ванной.
Держусь из последних сил.
Ари слышит грохот, доносящийся из ванной, и подходит как раз в тот момент, когда я хватаю угря обеими руками за шею. Я вижу, как у Ари закатываются глаза при виде меня, старающегося задушить угря. Это занимает много времени, и я на всякий случай держу угря подольше — чтобы быть уверенным, что он точно мертвый.
После этого я чувствую себя отвратительно.
— Как думаешь, задушить угря — это плохо?
— Нет, если мы никому не расскажем, — говорит Ари.
Выкладываем угря на подоконник и делаем пять-шесть фотографий. Выглядит неплохо. Ари убегает, а я иду в ванную, чтобы вымыть руки, но слизь не отстает, и моя ванная покрыта клейкими следами угря, которые от воды, кажется, только разбухают.
Я никак не могу отчистить руки, хватаю полотенце и выбегаю из дома вместе с ним. Когда вечером я возвращаюсь домой, угря нет. Подоконник, где мы его оставили, пустой.
Позже, около десяти вечера, когда я иду по Седьмой авеню, я вижу его в дождевой канавке, ярдов за пятьдесят от моего дома.
Угорь Распутин, оказывается, был еще жив, лежа на подоконнике. Свалившись с высоты четырех этажей и забравшись по шести ступенькам обратно на уровень улицы, он прополз по канавке почти до Седьмой авеню, и только там, наконец, принял свою смерть.