Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Томас Коэн. Любовь и смерть в Италии эпохи Возрождения. М.: Новое литературное обозрение, 2024. Перевод с английского В. С. Ярных. Содержание
Когда Орацио возвратился в дом, где появился на свет, Фаустине было всего двенадцать, максимум тринадцать. Как сама девушка позже говорила, со времени свадьбы Лукреции, за два года до этого, «не проходило и дня», чтобы Паллантьери не пытался овладеть ею. Два года спустя, вернув Орацио, он получил легкий доступ в дом.
Как только мессер Алессандро поселил в нашем доме этого маленького мальчика, Орацио, он стал часто бывать у нас. Моя мать не хотела, чтобы он принуждал меня к связи и вообще приходил. Амессер Алессандро заявил, что желает бывать у нас, и стал распекать ее. И он послал Стефано, моего брата, объявить о своем намерении прийти. Поэтому мы были вынуждены разрешить ему бывать у нас, и моя мать, стараясь избежать и его поношений, и огласки, согласилась с его визитами, но велела ему не приставать ко мне.
Похоже, что Паллантьери не внял предостережениям Адрианы. Он будет оставаться у них допоздна, лаская и целуя Фаустину или ее старшую сестру Марцию или обеих сразу.
Нездоровое принуждение к близости, как в случае с Паллантьери, развивается по определенным закономерностям и имеет свои ритуалы. С Фаустиной он, как по нотам, повторил сцену изнасилования Лукреции. К концу поста, почти перед самой Пасхой 1553 года, как Фаустина рассказала суду:
Мессер Алессандро пришел в наш дом. Он зашел в комнату, где были моя мать, Марция, моя сестра, ныне покойная, и я. Он сел в изножье кровати, притянул меня к себе и, ни слова не говоря, стал пытаться плотски познать меня. Моя мать и сестра пытались вырвать меня из его объятий, но им это не удалось. В конце концов, там, в нашем доме, он овладел мною.
Итак, Лукреции нашлась замена!
На Вербное воскресение, 26 марта, Паллантьери вернулся. На следующий день ему нужно было уезжать из Рима с неким поручением. Разъяренная Адриана не стала разговаривать с ним. Он же велел Кристофоро передать приветы Орацио, изнасиловал Фаустину и наградил ее пощечинами за сопротивление.
На Страстную пятницу, между первым изнасилованием и вторым, Лукреция навестила свою семью. Она вспоминала в суде:
Однажды я пошла в дом своей матери, поскольку она собиралась отправиться в собор Святого Петра. Это было в марте месяце, в пятницу. Когда я пришла, мама сокрушалась и томилась печалью: я застала ее в слезах. Я спросила ее, что случилось. Она ответила: «Мне так горько, что я не в силах говорить». Когда я вновь спросила, что произошло, моя мать ответила мне: «Этот предатель пришел в наш дом и сумел овладеть Фаустиной». Она имела в виду мессера Алессандро Паллантьери. А Фаустина присутствовала при этом и сказала только, что она не могла вырваться из его рук и никак не могла помешать ему. И я решила позвать сестру с собой в храм Святого Петра. Я взяла ее с собой, чтобы немного порадовать ее.
Лукреция заявила суду, что именно этот удар убил Адриану. «С того дня моя мать все время болела, и умерла она от горя и печали, которые он причинил ей».
Как и в случае с Лукрецией, Паллантьери принудил свою жертву к длительной связи. Вернувшись из шестинедельной поездки, он тем же вечером пришел к соседям, грубой силой поборол тщетное сопротивление Адрианы и вновь овладел ее дочерью. После этого их встречи будут в порядке вещей, все они будут проходить в ее доме, кроме одной ночи у него. Как и сестра, Фаустина вскоре уже ожидала ребенка. В апреле 1553 года она зачала мальчика.
Однако на этот раз что-то пошло иначе. Во-первых, очевидна стала беспомощность семьи лютье. Во-вторых, теперь они знали, что Паллантьери не исполняет обещаний. В самом начале Лукреция предупреждала сестру: «Теперь ты испытаешь точно то же, что и я». Наконец, в-третьих, они понимали тонкости канонического права и морали времени: связь с сестрой прошлой возлюбленной считалась инцестом. Кристофоро настаивал в суде, что, едва ли не в полном отчаянии, он осыпал Паллантьери упреками, что тот обещал найти любовнице мужа и что он был очень зол на дочь. «Но моя жена сказала: „А чего ты ожидал? Будь что будет!“» По крайней мере, так утверждал сам лютневый мастер. Этот рассказ противоречит тому, что мы знаем от сестер о взаимоотношениях в семье Грамар и о характере Адрианы. В их версиях отец предстает в основном пассивным участником или отсутствует вовсе, тогда как мать постоянно сражается за них и оплакивает их беды. Конечно же, Фаустина вспоминает, что именно Адриана выступала против нарушения моральных норм:
Моя мать горевала и попрекала его, что он вступил в плотскую связь с двумя сестрами и хочет добиться того же от остальных. Он же ответил: «Оставь меня в покое», а мне сказал не слушать ее.
Паллантьери также говорил Фаустине: «Господь милосерден. Это грехи плоти, а Господь Бог милосерден и простит меня». Лукреция также пыталась образумить Паллантьери, чтобы он не нарушал запрета инцеста. По ее словам, «он ответил, что поступил так, потому что слишком сильно любил Фаустину. У меня дома моя мать ответила ему: „Это страшная ложь и страшный позор на мою голову“».
Летом, в начале беременности Фаустины, ее родители думали о том, чтобы избавиться от плода. «Я сказал ее матери: „Если ты не позаботишься об аборте, я убью ее“, — вспоминал Кристофоро. — Я купил кое-что, чтобы она выпила и потеряла ребенка. Я не знаю, дала ли это ей мать или нет. Это она сказала мне купить эти средства». Однако Фаустина заявила в суде, что не принимала веществ, прерывающих беременность. В начале 1554 года, примерно через пятнадцать дней после Рождества, она в положенный срок родила мальчика. Ее роды проходили долго, медленно и мучительно, и младенец родился мертвым. Как и при родах Лукреции, семья не стала звать повитуху; роженице помогали только Адриана и Марция. На рассвете Кристофоро тайно унес мертвого младенца в Сант-Агостино.
Из благопристойности или из подлинного беспокойства Паллантьери навещал Фаустину после родов. Он не домогался ее, пока она не оправилась. Их связь продолжалась целый год, пока, около Рождества 1555 года, девушка вновь не понесла. Чем больше округлялся живот дочери, тем больше Адриана увядала и приближалась к порогу смерти. В суде Фаустина утверждала, что ее мать умерла от горя из-за позора семьи:
Моя мать очень горевала из-за мессера Алессандро и из-за содеянного им. Ведь он пытался овладеть всеми нашими сестрами, а она была бессильна ему помешать. Ее никогда не радовало, что я была в тягости, напротив, из-за этого она желала умереть.
Лукреция подтверждала ее слова. В конце лета или начале осени, незадолго до новых родов сестры, Лукреция все высказала Паллантьери:
Когда моя мать умирала, совсем незадолго до ее смерти, я пришла в дом, где она лежала больной, навестить ее. Вечером пришел мессер Алессандро; уже четыре часа как стемнело. Он беседовал с моей матерью, и она потеряла сознание. Когда она пришла в себя, она сказала мессеру Алессандро: «Я препоручаю Фаустину вам, ибо я умираю несчастной, оставляя ее в этом положении». Ведь Фаустина ожидала тогда ребенка от мессера Алессандро и вскоре должна была родить. Он просил ее не беспокоиться, поскольку он позаботится о Фаустине и обо всех остальных. Тогда я сказала мессеру Алессандро: «Да простит вас Господь, мессер Алессандро, это самое меньшее, что вы можете сделать! Из-за вас моя мать умирает, ибо вы были причиной ее смерти». Мессер Алессандро обернулся ко мне и сказал: «Заткнись. Ты ничтожество. Что ты в этом понимаешь!»
Адриана дожила до новых родов Фаустины и успела увидеть, как родился младенец, но вскоре ее не стало. Ребенок родился в сентябре, это была девочка. Паллантьери — из чувства долга или из искреннего беспокойства — навестил Фаустину незадолго до родов. Поскольку Адриана была слишком больна, чтобы помогать дочери в родах, обязанности повитухи исполняла Лукреция. Сам Паллантьери пришел следующим вечером навестить роженицу; он принес ей два золотых скудо и марципан и объявил ей, что родилась девочка. Судя по всему, Фаустина не видела своего ребенка. Вероятно, ей его так более никогда и не показали.
Фискальный прокурор — а к этому времени он уже завоевал эту должность — дал роженице отдохнуть примерно полтора месяца и возобновил связь с ней. В считаные дни после этого воссоединения Адриана умерла; был канун дня Святой Екатерины, 24 ноября 1556 года. В вечер после ее похорон Паллантьери попытался нанести визит то ли ради секса, то ли из сочувствия: «Но мы в это время уже легли спать, и он не смог войти».
На следующий вечер он вошел и сказал нам, что приходил сюда вчера. Он нашел меня и мою сестру Ливию; мы сидели у очага. Он стал утешать нас и устроился с нами. Потом он отвел меня в парадный зал и там овладел мной. А Ливия оставалась на кухне. Он приласкал и ее, поцеловал и ушел.
Со смертью матери семья развалилась. Орацио и Стефано переселились в дом через улицу еще незадолго до кончины Адрианы. Ливия вскоре переехала к семье Лукреции. Оставались лишь Марция, Фаустина и их отец. Чуть позже, уже зимой, Марция умерла. Ей приходилось терпеть тисканья Паллантьери, но она никогда не принадлежала ему телесно. Целых семь лет кряду приказчик, приносивший женщинам рода Грамар заказы на рукоделие, мастер по бархату, намекал на свое желание жениться на ней, но дело так ничем и не закончилось. Когда Марции не стало, ей было, наверное, лет двадцать.
2 февраля 1557 года Паллантьери на время разорвал отношения с Фаустиной. Почему — неизвестно. Вероятно, он не столько устал от этой удобной для него связи, сколько ощутил, что без Адрианы все в доме Грамаров разладилось. В этот день он написал от имени Кристофоро записку знатной монахине Лауре делла Корнья с прошением способствовать тому, чтобы Фаустину приняли в обители кларисс близ Монтечиторио — монастыре Кастеллане под покровительством семьи Джустини. Письмо возымело действие.
Для Паллантьери обитель Фаустины была не духовным приютом, но удачно подвернувшейся крышей над головой, где имелись наготове ночлег и пропитание. Он был убежден, что девушка все еще принадлежит ему и он сможет пользоваться ею, когда вздумается, — половой акт оказался прерван лишь наполовину. В начале апреля Фаустина покидает стены монастыря, чтобы вместе с Лукрецией совершить пасхальное паломничество по семи римским церквам; Фаустина и Ливия должны были спать вместе на кровати старшей сестры. Однако Паллантьери послал Кристофоро, отныне своего пособника-сутенера, чтобы тот забрал Фаустину из дома его старшей дочери в ее старый дом. Он стоял совершенно пустой; теперь Фаустина жила здесь в полном одиночестве, если не считать Паллантьери, который провел здесь с ней три дня. Также прошли и четыре июньские ночи, когда выходила замуж Ливия; на этот раз муж Лукреции присоединился к Кристофоро, чтобы сопроводить Фаустину в дом отца. Ее последний выход из-за монастырских стен произошел всего за несколько дней до низвержения Паллантьери — в конце сентября 1557 года. Кристофоро, Ливия (по приказу отца) и одна из дочерей Лукреции приехали в монастырь в экипаже Паллантьери, чтобы забрать Фаустину на торжественное празднование появления на свет очередного ребенка у Ливии. Фаустина провела одну ночь у Лукреции, но остальные — в отцовском доме.
Ливия, теперь замужняя женщина, обрисовала суду очень выразительную картину этих событий. Учитывая прошлый опыт, мы уже можем прекрасно представить подробности, умасливание и развратные обжимания: нет смысла цитировать весь рассказ. Но обратите внимание на некоторые подробности. Обе молодые женщины оказались взаперти. Когда пришел Паллантьери, «Фаустина подошла к окну и сказала: „Идите к отцу — ключи есть только у него“. И мессер Алессандро ушел и возвратился уже с моим отцом, который отпер ему дверь и затем вернулся в дом мессера Алессандро». Кристофоро, ставший теперь дворецким Паллантьери и вошедший в круг его прислуги, ради платы нарушил родительский долг по отношению к дочерям и превратился в их тюремщика и сутенера на жалованье у их соблазнителя. Ливия сопротивлялась до последнего. По ее словам, прокурор прошипел ей: «Я удивлен, что ты соизволила остаться».
Он одной рукой взял мою сестру, а другой меня и сказал: «Пойдемте вместе втроем в спальню». И он усадил нас там, с одной и другой стороны подле себя и стал заигрывать с нами. Тогда я встала и ушла, собираясь оставить их там вдвоем. Но не успела я уйти, как он схватил меня за косы и поцеловал в губы. Фаустина велела ему оставить меня в покое, однако он не желал ее слушать. Я вышла из комнаты, и он велел мне убираться. Я оставила его там, но немного погодя вернулся мой отец, и я пошла обратно в спальню. А до того я сидела одна на кухне и читала книжку.
В этой случайной детали можно видеть нечастый пример практического применения женской грамотности.
В пятницу 1 октября, всего за пять дней до своего ареста, прокурор в частном экипаже потихоньку вернул Фаустину обратно в ее монастырь. Никто еще не знал, что это будет концом их связи.
С арестом Паллантьери дальнейшая судьба Фаустины повисла в воздухе. Фискальный прокурор часто говорил ей, что найдет ей жениха или даст средства на пострижение в монахини. Однако он не успел сделать ничего из этого; сестринская обитель в Монтечиторио приняла ее лишь как пансионерку, содержащуюся на 28 джулио (чуть меньше 3 скудо) в месяц, выплачиваемых Паллантьери. При общей сумме в 30 с лишним скудо в год эта договоренность выходила недешево: два года в монастыре обходились в сумму, равную скромному приданому; а один год стоил больше, чем ничтожная подачка Паллантьери на свадьбу Лукреции. Куда направится Фаустина, когда в начале декабря 1557 года, после двух месяцев в заключении, она покинет тюрьму Тор-ди-Нона? Кто будет кормить и содержать ее? Нам это неизвестно.
В тюрьме Фаустина, в отличие от прочих свидетелей, как и Лукреция, подверглась пытке. Она, подобно сестре, была скомпрометирована и нуждалась в юридическом подтверждении своих слов через боль. На дыбе она поносила Паллантьери: «Сколько я перенесла из-за него, а теперь еще и это». Когда ее вздернули на веревке, она начала терять сознание от боли. Судьи отпустили ее так скоро, как только было допустимо, после стандартного времени, затрачиваемого на Miserere. «Его милость велел бережно опустить ее, приказал принести уксус и распорядился позаботиться о ней». На этом след Фаустины в источниках теряется.