Подобные выступления в печати наносят идеологический вред

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Сергей Чупринин. Журнальный век: Русская литературная периодика. 1917–2024. М.: Новое литературное обозрение, 2025. Содержание

Ходили все эти «почтовые лошади просвещения», однако же, по минному полю. Убийственное обвинение в низкопоклонстве тогда еще не предъявляли, но и за переводчиками, и за их редакторами следили зорко.

«Достаточно сказать, что из восьми членов первой редакционной коллегии половина (Бруно Ясенский, Леопольд Авербах, Артемий Халатов и Сергей Динамов) была расстреляна в годы Большого террора».

Да и Борису Сучкову, в 25-летнем возрасте вызванному с фронта на должность ответственного редактора, недолго дали пожить на воле, в 1947 году отправив за колючую проволоку.

Случилось это, правда, уже после того, как в январе 1943 года был выпущен последний номер «Интернациональной литературы», а вслед за этим, окончательно разуверившись в торжестве мировой революции, прикрыли и Коминтерн. Война с фашизмом, увенчавшаяся победой, почти без паузы перешла в противостояние со всей западной цивилизацией, и сквозь железный занавес, за считаными исключениями, могли проникнуть только произведения писателей-коммунистов, а из них одних журнал не выстроишь.

Так что пришлось прождать все мрачное семилетие борьбы с космополитами и низкопоклонниками, пока занавес не стал со скрипом приподниматься и пока 16 декабря 1954 года в дни работы 2-го съезда советских писателей Секретариат ЦК КПСС не принял наконец решение об издании с июля 1955 года ежемесячного журнала «Иностранная литература». А его главным редактором был назначен Александр Чаковский.

Конечно, коммунист, однако же еврей, и это понималось как сигнал, что с государственным антисемитизмом в СССР действительно покончено. И конечно, судя по его романам, проверенный мастер социалистического реализма, но все-таки, в отличие от своих дуболомных коллег, выпускник ифлийской аспирантуры, владевший иностранными языками и даже начавший в предвоенные годы литературную карьеру с книг об Анри Барбюсе, Мартине Андерсене-Нексе и Генрихе Гейне.

Что же до истории самого журнала, то она началась с эпизода вполне конфузного. Как рассказывает Илья Эренбург, приглашенный в редколлегию журнала, но покинувший ее еще до выхода первого номера, Чаковский

«говорил, что он собирается в одном из первых номеров напечатать новую книгу Хемингуэя, получившую осенью 1954 года Нобелевскую премию. Я ходил на собрания редколлегии, и вот вскоре редактор, мрачный и таинственный, сказал нам, что номер придется перестроить — Хемингуэй не пойдет. Когда совещание кончилось, он объяснил мне, почему мы не сможем напечатать „Старика и море“: „Молотов сказал, что это — глупая книга“. Недели две спустя я был у В. М. Молотова по делам, связанным с борьбой за мир. Я рассказывал о росте нейтрализма в Западной Европе. Когда разговор кончился, я попросил разрешения задать вопрос: „Почему вы считаете повесть Хемингуэя глупой?“ Молотов изумился, сказал, что он в данном случае „нейтралист“, так как книги не читал и, следовательно, не имеет о ней своего мнения. Когда я вернулся домой, мне позвонили из редакции: „Старик и море“ пойдет...“ Вскоре после этого я встретил одного мидовца, который рассказал мне, что произошло на самом деле. Будучи в Женеве, Молотов за утренним завтраком сказал членам советской делегации, что хорошо будет, если кто-нибудь на досуге прочитает новый роман Хемингуэя, — о нем много говорят иностранцы. На следующий день один молодой мидовец, расторопный, но, видимо, не очень-то разбирающийся в литературе, сказал Молотову, что успел прочитать „Старик и море“. „Там рыбак поймал хорошую рыбу, а акулы ее съели“. — „А дальше что?“ — „Дальше ничего, конец“. Вячеслав Михайлович сказал: „Но ведь это глупо!..“ Вот резоны, которые чуть было не заставили отказаться от опубликования повести Хемингуэя».

Все, словом, обошлось, и повесть в сентябрьском (третьем по журнальному счету) вышла. Тем не менее урок Чаковский запомнил и 3 декабря 1955 года обратился лично к М. А. Суслову с вопросами:

«Какую позицию должен занять журнал по отношению к иностранным авторам, некогда дружественно относившимся к СССР, но в последующие годы скомпрометировавшим себя антисоветскими выступлениями и теперь занимающим более или менее нейтральную позицию? (Э. Синклер, Д. Пристли).

Следует ли в дальнейшем предоставлять трибуну в журнале тем буржуазным писателям, которые относятся к нам дружественно, играют определенную роль в движении борьбы за мир, но в своих, в целом идущих нам на пользу выступлениях допускающих те или иные отклонения по отдельным вопросам с точки зрения принятых у нас идеологических норм?»

Снисходить до ответа было не в обычаях Суслова. Но в докладной записке вверенных его попечению Отдела культуры и Отдела по связям с иностранными компартиями ЦК от 12 января 1956 года было строго указано:

«Для ознакомления советского читателя с процессами в современной буржуазной литературе журнал вправе публиковать отдельные художественные произведения буржуазных авторов. Но им должна даваться оценка с позиций марксистской эстетики. <...> Считали бы необходимым обратить внимание т. Чаковского на то, что налаживать контакты и сотрудничество с деятелями буржуазной культуры следует без идеологических уступок».

И процесс пошел. Разумеется, подневольные писатели стран народной демократии и «полезные идиоты», как называли западных симпатизантов советского строя, вне очереди занимали места на журнальных страницах. Но читатели относились к ним как к обязательной нагрузке, а в сарафанное радио уходили вести о публикациях, без знакомства с которыми нельзя было числиться русским интеллигентом.

Ну в самом деле.

Едва не над каждым читательским домом в России взошла звезда Ремарка — «Время жить и время умирать» (1956, № 8–10), «Триумфальная арка» (1959, № 8–11).

Кумиром массовой, что называется, публики стал Грэм Грин с остросюжетным «Тихим американцем» (1956, № 6-7).

Фрагментами из романа «На дороге» Дж. Керуака (1960, № 10) прорвались американские битники.

Огромное стилеобразующее воздействие на русскую исповедальную прозу (она же проза «Юности») оказали романы «Над пропастью во ржи» Дж. Сэлинджера в виртуозном переводе Риты Райт-Ковалевой (1960, № 11) и «Убить пересмешника» Харпер Ли, столь же образцово переведенный Норой Галь и Раисой Облонской (1963, № 3-4).

И драматургия, что редкость, прочитывалась с тем же энтузиазмом: «Лиззи» Жан-Поля Сартра (1955, № 1), «Добрый человек из Сезуана» Бертольда Брехта (1957, № 2), годами позже «Смерть Бесси Смит» Эдварда Олби (1964, № 6), «Носороги» Эжена Ионеско (1965, № 9), «В ожидании Годо» Сэмюэля Беккета (1966, № 10).

Надо и то, впрочем, сказать, что от всевидящего начальственного ока сомнительные публикации нужно было «защищать» — и их во второй журнальной тетради защищали обширными статьями правоверных литературоведов Бориса Сучкова, Владимира Днепрова, Дмитрия Затонского, Анны Елистратовой, Цецилии Кин, Петра Палиевского, где хоть и давали примерный бой буржуазным идеям, но все-таки воздерживались от привычного большевистского хамства.

Правда, советские редакторы, еще не связанные Всемирной конвенцией по охране авторских прав, с текстами переводов обходились тогда достаточно свободно, делая, если потребуется, купюры в самых рискованных местах — вплоть до того, что, кроме «политики», выбрасывали эротические сцены и уж тем более нецензурную лексику. Важно было любой ценой пробить достойные произведения, а это удавалось далеко не всегда. Так — возьмем самый выразительный пример — в 1962 году Чаковский (5 июля) почти одновременно с Твардовским (7 июля) запросил инстанции о разрешении опубликовать роман Хемингуэя «По ком звонит колокол», к тому времени по секретному распоряжению Идеологической комиссии ЦК КПСС уже выпущенный так называемым закрытым изданием, распространявшимся по специальному списку, для чего каждый экземпляр нумеровался.

И... Отказано было и «Новому миру», и «Иностранке» по той же причине, что в предвоенные годы, — Долорес Ибаррури вновь заявила, что

«роман Хемингуэя антикоммунистический и антинародный, в котором фашизм представлен в розовом свете, а республиканцы изображены клеветнически».

Сорвались и попытки опубликовать роман, предпринятые алма-атинским журналом «Простор» в 1965 году и ташкентским журналом «Звезда Востока» в 1967 году. Так что в конечном счете официальная публикация романа, и то с купюрами, состоялась лишь в 1968 году в третьем томе собрания сочинений Хемингуэя, выпущенного издательством «Художественная литература».

Этот случай в хронике «Иностранной литературы» отнюдь не единственный. Но скандалом, вырвавшимся в публичное пространство, стала, кажется, только публикация эренбурговского очерка «Уроки Стендаля» в июньском номере еще за 1957 год, где, — по оценке заместителя заведующего Отделом культуры ЦК КПСС Б. С. Рюрикова и инструктора Отдела Е. Ф. Трущенко, —

«обзор пути Стендаля Эренбург использовал, чтобы высказать (открыто, а чаще эзоповым языком) свои фрондерские взгляды на политику партии в области советской литературы и искусства».

А раз, как сказано в той же докладной записке, «подобные выступления в печати наносят идеологический вред», то в «Литературной газете» 22 августа появилась статья Н. Таманцева, крайне резко осуждающая и «Уроки Стендаля», и общую мировоззренческую позицию Эренбурга. За друга попытался заступиться член ЦК французской компартии Луи Арагон, но травля была продолжена: в «Знамени» (№ 10) с неменьшей резкостью выступила Евгения Книпович, в «Литературной газете» ее поддержал анонимный «Литератор» (14 ноября), пока наконец на заседании президиума Союза писателей Чаковский не признал, что

«ошибкой редакции была публикация статьи И. Эренбурга „Уроки Стендаля“, содержащей полемику с основополагающими принципами советской литературы».

Понятно, что после такого заявления какие-либо отношения с Чаковским Эренбург прекратил, и его сотрудничество с «Иностранной литературой» возобновилось только в 1964-м, когда Чаковский уже год как командовал «Литературной газетой».

На языке тех лет такое перемещение называлось «пойти на повышение». И карьерист Чаковский это понимал отлично, но тем не менее, как он вспоминает, будто бы попробовал сопротивляться, даже написал 20 декабря 1962 года заведующему Отделом культуры ЦК Д. А. Поликарпову, что просит оставить его на обжитом месте. Однако «решение ЦК стояло высокой стеной, и преодолеть ее было невозможно». Так что через несколько дней коллектив «Иностранной литературы» уже знакомили с новым главным редактором.

Им стал Борис Рюриков, славный и своей биографией партийного аппаратчика, впрочем, вроде бы либеральничавшего, и вступительной статьей к многократно переиздававшемуся тому «Ленин о литературе и искусстве» (1957, 1960, 1967, 1969), и собственными научными трудами типа «Литература и жизнь» (1953), «О богатстве искусства» (1956), «Марксизм-ленинизм о литературе и искусстве» (1960), «Коммунизм, культура и искусство» (1964). А в первые заместители к нему уже в 1967 году был отряжен Константин Чугунов, подполковник из действующего резерва КГБ и по совместительству переводчик с английского языка.

И работа пошла как на конвейере. В редакционной коллегии, как рассказывает современник,

«шли жаркие дискуссии, однако больше относительно того, пропустят или не пропустят главные идеологи публикацию того или иного западного писателя? Существовала процентовка: столько процентов писателей должно быть в журнале из третьего мира, столько из братских социалистических стран и столько из враждебного капиталистического мира. Шел отдельно разбор по персоналиям: иностранные писатели, замеченные в отрицательной оценке социалистического строя и политики СССР, навсегда исключались из списка претендентов. Черные списки составлялись несколькими ведомствами, в частности информацию направляли в ЦК советские послы с подачи советников по культуре, а это, как правило, были сотрудники советской разведки».

Держать пристойный художественный уровень в таких условиях было, что и говорить, непросто. Однако тандем в журнальном руководстве сложился отличный: теоретик соцреализма Борис Сергеевич, как и его титулованные сменщики, был вхож в высокие кабинеты на Старой площади, а подполковник Константин Алексеевич пользовался проверенными личными связями в КГБ, цензуре и МИДе. Для благих, впрочем, целей. И вот результаты:

– при Рюрикове и Чугунове: «Превращение» и другие новеллы Франца Кафки (1964, № 1), «Глазами клоуна» Генриха Бёлля (1964, № 3), «Кентавр» Джона Апдайка (1965, № 1), «Праздник, который всегда с тобой» Эрнеста Хемингуэя (1965, № 7), «Смерть в Риме» Вольфганга Кёппена (1965, № 7), «Homo Фабер» Макса Фриша (1966, № 4), «Женщина в песках» Кобо Абэ (1966, № 5), «Комедианты» Грэма Грина (1966, № 10), «Кошки-мышки» Гюнтера Грасса (1968, № 5)1, «Посторонний» Альбера Камю (1968, № 9), «Шпиль» Уильяма Голдинга (1968, № 10);

– при Николае Федоренко (1969–1988) и Чугунове: «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса (1970, № 6-7), «Шум и ярость» Фолкнера (1973, № 1-2); «Стон горы» Ясунари Кавабаты (1973, № 9-10), «Рэгтайм» Эдгара Л. Доктороу в переводе Василия Аксенова (1978, № 9-10), «Мертвая зона» Стивена Кинга (1984, № 1–4);

– при Чингизе Айтматове (1988–1990) и все том же Чугунове: «Замок» Франца Кафки (1988, № 1–3), «О, дивный новый мир» Олдоса Хаксли (1988, № 4), «Улисс» Джеймса Джойса (1989, № 1–12), «Монсеньор Кихот» Грэма Грина (1989, № 1-2).

Железный занавес не то чтобы исчез, но прохудился, и картина мировой литературы XX века перед советскими читателями предстала не то чтобы полной, зато многокрасочной.