Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Анна Делла Субин. Случайные боги. О людях, невольно ставших божествами. М.: АСТ, 2024. Перевод с английского Виктора Липки. Содержание
В начале 1921 года над деревней Чаури-Чаура, что в округе Горакхпур, взвился ввысь гигантский змей, а затем свернулся в небесное кольцо, напоминавшее петлю. В разговоре с историком Шахидом Амином женщина по имени Науджади Пасин, живо помнившая те события даже шестьдесят лет спустя, рассказывала о них так:
Хар-хар-хар-хар, все мололи и лущили чечевицу. И вдруг Бабу! Из этого самого уголка, — говорю вам, это сущая правда, — с этой самой стороны он возник и закрутился, закрутился, закрутился... Он был как пепел, как дым в небе. Люди говорили, что это спустился с гор питон.
Представители всех без исключения каст забрались на крыши домов, чтобы присмотреться поближе. На следующий день в небе появилась метла, будто чтобы вымести период бесплодия. Потом наступила очередь плуга, расчистившего облака. Вскоре открылись шлюзы, и потоком хлынули чудеса. Пшеница на поле за ночь обратилась в кунжут. Два поваленных дерева в саду прославленного юриста мистера Кишора сами посадили себя обратно в землю и вернулись к жизни. Многие видели, как из пяти разных источников поднялись столбы дыма, источавшие аромат панданового цвета. Индийская газета «Пайониар» сообщала, что, когда одна девочка взяла в руки кукурузное зернышко и дунула на него, упомянув имя Мохандаса Ганди, через мгновение зернышек стало уже четыре. А после того как крестьянин из Базантпура, города, названного в честь Анни, пообещал поверить в Махатму, если у его дома поднимется крыша, та действительно поднялась на целых пятнадцать футов, после чего упала обратно. А ученый муж, в знак открытого презрения к Ганди-джи употреблявший в пищу морепродукты, вдруг обнаружил, что все его блюда кишат червями.
Рассказы о творимых Ганди чудесах получили широкое распространение за несколько недель до того, как Ганди приехал в Горакхпур встретиться с местными активистами и произнести речь. Много лет спустя Амин собрал и классифицировал публикации о них в газетах поборников независимости. Благодаря полному неприятию капитализма божественное имя Ганди стало на удивление эффективным, когда речь заходила о возврате утраченного имущества и роста благосостояния, — коровы плодились, а украденные кошельки возвращались законным хозяевам. Несмотря на его веру в жертву, отречение и непричинение вреда, в сказаниях о его деяниях Махатма превратился в гневного, мстительного бога, что лишь лило грязь на голову правоведа, бросившего властям вызов своим призывом к отказу от сотрудничества. Когда какой-то крестьянин из Газипура оклеветал Махатму, у него тут же пали замертво жена, сыновья и братья. Другой человек, осмелившись оскорбить Ганди, вдруг обнаружил, что у него слиплись веки: сведений о том, удалось ли ему потом их открыть, не сохранилось. Во многих местах, таких как сад мистера Кишора, каждый день стали тысячами собираться окрестные жители, оставляя в виде пожертвований монеты. Потом эти рупии передавались в фонд борьбы за независимость — в виде щедрого взноса в кампанию по его финансированию.
Если раньше колонизаторы в оправдание своего присутствия непреднамеренно становились божествами, то теперь по линиям разлома апофеоза осуществлялся процесс освобождения Индии, в ходе которого заново определялось, кто человек, а кто бог, и выдвигались новые требования о возврате территорий божественности. О Ганди повсюду говорили как о новом, если не последнем, аватаре Вишну. Если раньше он выступал против оккультных махатм Безант и ее англизированного мальчика-бога, называя их уделом элит, то теперь уже боготворили его самого, пусть даже глубоко демократично. Сотни тысяч крестьян отправились в паломничество, чтобы встретить махатму, выстроившись вдоль железной дороги, по которой он ехал в Горакхпур. На каждой станции, от Нанкхара до Чаури-Чауры, его приветствовали восторженные толпы — по оценкам, в каждом городе от пятнадцати до пятидесяти тысяч человек. К Ганди относились как к статуе в храме, установленной на крыше железнодорожного вагона, чтобы собравшиеся могли совершить даршан — добиться привилегии увидеть бога и показаться ему на глаза. В своих дневниках его личный секретарь Махадев Десаи вспоминал, что железнодорожные служащие не сразу открывали поезду зеленый сигнал двигаться дальше, чтобы дать всем жаждущим даршана достаточно времени. Когда толпа прижималась лицами к горячему металлу поезда, «некоторые, переполняемые любовью, плакали», — рассказывала газета «Свадеш». «Куда бы он ни отправился, — вспоминал его биограф Д. Г. Тендулкар, — ему повсюду приходилось терпеть тиранию любви».
Когда Ганди тем же вечером вернулся из Горакхпура, поклонение ему приняло еще более экстремальный характер; по словам Десаи, «на даршане к тому времени настаивали почти как на неотъемлемом праве». Хотя махатма от дневных трудов очень устал, сторонники его культа так и не дали ему выспаться. «Наше купе начали штурмовать все новые и новые массы народа, — вспоминал Десаи. — На каждой станции крестьяне с факелами и длинными-предлинными посохами в руках — используемыми в качестве дубинок — подходили ближе и поднимали крик, вполне достаточный, чтобы у нас лопались барабанные перепонки». Совершенно отчаявшись, верный помощник выдал себя за Ганди, и ярые последователи стали падать пред ним ниц, пытались потереться о него, коснуться его одежды и уйти. На каждой остановке это хаотичное зрелище повторялось снова и снова. «Наконец даже хваленые терпение и стойкость Ганди-джи подошли к концу, — писал Десаи. — Он стал упрашивать собравшихся: „Расходитесь, пожалуйста. Почему вы беспокоите нас в столь поздний ночной час?“ Но в ответ услышал лишь победоносные вопли, способные разорвать небо на части!.. То была вершина человеческой дерзости, порожденной безумной любовью». «И что мне было делать? — вспоминал позже Ганди. — Выпрыгнуть из окна? Закричать? Избить кого-нибудь из них?» В Салемпуре не спавший всю ночь махатма начал биться лбом и не успокоился до тех пор, пока собравшиеся своими криками не стали молить его о прощении и не «попросили меня идти спать».
Обращаясь к неисчислимым толпам народа в Горакхпуре, Ганди проповедовал ахимсу, то есть принцип ненасилия, и осуждал недавние массовые волнения. «Мы не можем добиться свараджа, противопоставляя сатанинскому правительству сокрытое в нас самих дьявольское начало, — заявлял он, — это мирная борьба». В своей речи Ганди в общих чертах обрисовал свой этический кодекс и подчеркнул, что, если следовать ему, установить самоуправление можно будет уже через год. Он предупреждал, что людям нельзя пользоваться своими дубинками, грабить и воровать; им следует поддерживать бойкот и самостоятельно прясть одежду, очищаться, не пить и не играть в азартные игры: этот совет — пусть даже ему никто особо и не следовал — тут же запал в душу дорогим сердцу божественным наставлением. Уехав из Горакхпура ночным поездом, махатма не пробыл в регионе и суток. Но для сотен тысяч тех, кто видел его, слышал, сумел потереться об него или его секретаря, божественное присутствие Ганди словно низвергло властные структуры, правившие их повседневной жизнью. Махатма предстал перед людьми в качестве альтернативы власти, будто опровергавшей любую священную иерархию — между Индией и ее британскими правителями, крестьянами и землевладельцами, между высшими и низшими кастами, — чтобы провозгласить новый век.
В сварадже, обещанном махатмой в земной жизни, многие его сторонники увидели что-то вроде мукти, то есть высшего спасения души и избавления от вечного круговорота рождений и смертей. Поначалу индийские конгрессмены не предпринимали особых усилий с тем, чтобы отбить у масс пылкую веру в божественное начало Ганди. В одной из своих передовиц газета «Свадеш» призывала читателей помочь направить накопленную крестьянами энергию поклонения их идолу в русло борьбы за обретение независимости. «Представ пред нами в столь трудные времена в облике божества, Махатма Ганди сотворил величайшее благо нам, нашему обществу, нашей стране... Подув в раковину, как брамин в храме, он тем самым провозгласил сварадж... Для вас это движение словно эликсир. Махатма Ганди дарит его вам». Передовица призывала активистов обуздать это могущество и направить его на достижение конкретных политических целей. Но, когда поклонение Ганди плавно перетекло в требования, многим показавшиеся опасными и противоречившими повестке дня Партии Конгресса, индийские газеты наперебой бросились от этих советов отрекаться.
В сварадже, вкладывавшем в термин «избавление» совершенно новый смысл, виделось грядущее тысячелетие, по пришествии которого чрезмерные налоги больше не будут обрекать крестьян на вечную нищету. Для землепашцев, освободившихся от гнета землевладельцев благодаря своему упорному труду, наступит эра благоденствия. Квитанции о пожертвованиях в пользу движения за независимость стали высоко цениться в качестве альтернативы деньгам и превратились, по аналогии с банкнотами, в гандиноты. Когда же их отказывались принимать в виде законного платежного средства, это считалось грубейшим нарушением воли махатмы. В Бихаре прошел слух, что Ганди приказал снизить цены — до разумного уровня, составлявшего лишь малую толику от текущего, — после чего владельцев лавок, отказывавшихся выполнять это требование, начали избивать. В марте 1921 года молва принесла новую весть о том, что махатма заключил с британцами пари: если ему удастся пройти сквозь огонь и не обжечься, Индия обретет независимость. Когда пришло сообщение, что Махатма, держа в руках хвост теленка, вышел из пламени живым и невредимым, на улицы высыпали огромные толпы, полагая, что Индия уже свободна. Газета «Гьян Шакти» сообщала, что вечером сотни крестьян устроили шествие, сопровождающееся громкими криками и кимвалами.
«Это барабаны свараджа. Мы добились самоуправления».
Ближе к концу года в передовице для издания «Навдживан» Ганди, пожалуй, впервые за все время, написал предложение, которое потом без конца повторял до самого конца своей смертной жизни.
Я не бог.
А когда его спросили, почему во время землетрясения одни обречены умереть, а другие выжить, он произнес:
Мой ответ: Я не бог.
Потом повторил эти слова, произнося речь перед рабочими Ахмедабада:
Я не бог. Я такой же труженик, как вы.
И еще раз в ходе речи, впоследствии приведенной в одной из бенгальских газет:
Не просите у меня даршана и не стремитесь коснуться моих ног. Я не бог; я человеческое существо. К тому же старик с ограниченными возможностями выдерживать большие нагрузки.
В последний год жизни в письме своему другу Г. Д. Бирле Ганди писал:
Так или иначе, я не бог. И могу совершать ошибки... Поэтому диктую это послание с оздоровительной маской из глины на глазах и животе.
Но последователи ему не верили.
Сторонников Ганди из деревни Чаури-Чаура, которые, пытаясь укрепить его волю, решили на время прекратить продавать мясо, рыбу и спиртные напитки, а заодно снизить цены на другие товары, жестоко избила полиция. Через несколько дней, 5 февраля 1922 года, у полицейского участка в знак протеста собралась разъяренная толпа. Когда стражи порядка стали стрелять в воздух, чтобы ее разогнать, собравшиеся закричали: «Милостью Ганди-джи ваши пули превратились в воду». После чего бросились на полицейских, которые открыли по протестующим огонь и убили трех человек. Но на них, в свою очередь, тоже посыпался град кирпичей и камней. Когда же стражи порядка укрылись за стенами участка, взбешенная толпа забаррикадировала дверь, облила его керосином и подожгла. «Ганди-джи добился для нас свараджа. Сжечь их дотла!» Полицейских, пытавшихся вырваться из горящего здания, заталкивали обратно или рвали на части и бросали в огонь фрагменты их тел. В приступе звериной жестокости, вспыхнувшей по вине бога, проповедовавшего отказ от насилия, были убиты двадцать три полицейских. Когда известие о случившемся облетело окрестные деревни, уничтожение участка стало считаться решающим поступком, предваряющим так называемый Ганди Радж, что в переводе означает «правление Ганди». Чтобы собственными глазами увидеть его руины, в Чаури-Чауру отовсюду хлынули толпы крестьян, в том числе ополченцев из Горакхпура во главе с садху, который нес в руках знамя. Британцы в ответ ввели военное положение, арестовали несколько сотен человек, а девятнадцать приговорили к смертной казни и повесили. В числе заключенных оказался и муж Науджади, которая, узрев в небе питона, сразу поняла, что он предвещает несчастье.
В ипостаси бога Ганди превратился в своего собственного зловещего двойника, в божественного близнеца, который зачеркнул его посыл о ненасилии, воспламенив любовь, способную сжечь все, что ее окружает. В передовице для газеты «Молодая Индия» от 6 февраля он осудил события предыдущего дня, назвав их «национальным грехом», и заявил, что приостанавливает кампанию гражданского неповиновения, которая до этого проходидила с небывалым успехом. Но даже это, писал Ганди, было «недостаточной епитимьей» за то, что он позволил превратить себя в инструмент жестокого, кровавого побоища. «Мне нужно очиститься», — торжественно объявил он и устроил пятидневную голодовку. «Я не предъявляю претензий на сверхчеловеческое могущество. Мне ничего такого не нужно. У меня точно такая же бренная плоть, как у моего самого слабого ближнего», — добавил он. А месяц спустя признал в суде вину за разжигание насилия и получил шесть лет тюрьмы в Йерваде. Запертый в бетонной камере с загаженным навозом полом, Ганди взялся писать автобиографию и часами читал «Бхагавадгиту». А когда через два года вышел на свободу, назвал события 1922 года «смертью ненасилия».
Он пришел к осознанию парадоксов, всегда скрывавшихся за его принципами: в конце концов, принцип ненасилия представлял собой лишь отрицание и без насилия, его двойника и противоположности, напрочь терял смысл. Реальности в отказе от насилия было не больше, чем в отказе от правды. Призывая к отказу от сотрудничества, он порождал те или иные ситуации, прекрасно зная, что они приведут к физическому конфликту и нанесут немалый ущерб, но все равно высоко их ценил, видя в них возможность продемонстрировать свои принципы. Как писал историк Фейсал Девджи, его политика «сводилась к тому, чтобы подбивать на жестокость с целью потом силой страданий превратить ее в нечто совершенно неожиданное». Предполагая, что отказ от насилия — считавшийся чем-то вроде магического вмешательства в историю, вроде летящей пули, остановленной в воздухе, — сработает, Ганди не учел, что сам превратится в сверхчеловеческий фактор влияния. Он признавался, что когда слышал от кого-то титул махатма, его тошнило и охватывало желание покончить с собой. Оказавшись в силках своей святости, в 1924 году он заявил: «От слова „махатма“ мне в нос бьет вонь».