Нина Агишева. Шарлотта Бронте делает выбор. Викторианская любовь. М.: Редакция Елены Шубиной, 2020
Свой лучший роман — а я настаиваю на этом вслед за Теккереем и Джордж Элиот — Шарлотта Бронте назвала французским словом Villette. Не Ville — город, а именно Villette — пригород, городской район, или, как обозначили его русские переводчики, «городок». Чего здесь больше, в этом уменьшительно-ласкательном суффиксе, — нежности и тепла или насмешки и горечи? Это одна из многочисленных загадок ее великого романа, недочитанного, недооцененного, особенно в России.
И я догадываюсь почему. Читатели, в особенности читательницы — а родоначальницы женской прозы обращались преимущественно к ним, — не любят печальных финалов. Это прекрасно знала умная и ироничная Джейн Остин, вот уже третий век заманивающая всех, от дам в кринолинах до девочек с айфонами, звоном свадебных колоколов в конце каждого своего романа. Бессчетное количество экранизаций «Джейн Эйр» вызвано в том числе тем обстоятельством, что после всех страданий героиня была вознаграждена соединением с любимым, хотя бы и ослепшим, и даже родила от него сына. Сгори Рочестер в пожаре Торнфилд-холла, судьба безутешной добродетельной Джейн вряд ли интересовала бы столь многих. Все мечтают о счастье, все надеются на него, и даже суровый пастор Бронте, прочитав первый вариант «Городка», попросил дочь изменить финал на более благополучный. Она его не послушалась, но написала новые страницы, полные иносказания и недоговоренности, отчего сердце читателя щемит еще больше. И в самом деле: «Кто тебе сказал, что ты должна быть счастлива? — заявил однажды своей молодой жене Осип Мандельштам. — На свете есть много прекрасного, кроме счастья».
История Люси Сноу — а рассказ ведется от первого лица — не изобилует бурными событиями и мелодраматическими поворотами, всем тем, что теперь называют словом action, она сдержанна, подспудна и причудливо соединяет фантастический мир и реальный поток жизни. Драмы там прячутся за обыденностью, в которой герои зарабатывают себе на пропитание, завтракают и обедают, общаются с родственниками и друзьями, о чем-то мечтают, чего-то боятся — словом, ведут себя как все. И даже влюбляются редко. Но роман полон потаенного смысла, начиная с имени героини: «Люси» в переводе с латыни означает «свет», «Сноу» — с английского «снег». Шарлотта писала: «Холодное имя (Люси Сноу), должно быть, с одной стороны воплощает принцип lucus a non lucendo (пример нелепой этимологии, который впервые использован в „Обучении оратора“ Квинтилиана и с тех пор употребляется для обозначения противоположного действительности названия. — Н. А.), а с другой — означает внешнюю холодность героини, которая нужна ей, чтобы примириться с обстоятельствами жизни». И еще: подробно описывая будничную реальность, автор многое недоговаривает, оставляет смутным, туманным, пробуждая тем самым воображение самих читателей. Шарлотта здесь стоит у истоков импрессионизма и символизма в мировой литературе, не иначе. Мы, например, даже не знаем точно, сирота ли Люси Сноу, хотя, скорее всего, сирота. Когда она ребенком покидает гостеприимный дом своей крестной в Бреттоне, о дальнейших событиях автор пишет так: «Пусть читатель воображает, что моя жизнь в течение последующих восьми лет походила на сонное покачивание парусника в тихой гавани при безветренной погоде... Но в самом деле все случилось по-иному! Я, должно быть, упала за борт, или же в конце концов мое судно пошло ко дну...» И дальше сразу идет скучнейшее реалистическое описание пребывания Люси у мисс Марчмонт в качестве компаньонки: традиционные романтические образы Шарлотта словно опускает с небес на землю, вдребезги разбивает о прозу жизни. Мешает стили и понятия не хуже постмодернистов. И совсем уж не будет ничего романтического в описании жизни Люси в пансионе мадам Бек и ее отношениях сначала с доктором Джоном, а потом — с учителем литературы Полем Эманюэлем. Кстати, то обстоятельство, что первые умозрительны и мертвы, а вторые — драматичны и полны жизни, яснее ясного говорит о том, что на самом деле она испытывала к своему издателю Джорджу Смиту и своему учителю Константину Эже, которые послужили прототипами этих героев. А уж полнокровный, сложный и по-своему притягательный образ мадам Бек — вообще один из самых запоминающихся во всей литературе той эпохи, ничуть не менее яркий, чем Бекки Шарп Теккерея, Моби Дик Мелвилла или Эмма Бовари Флобера (все, кстати, появились в 1840–1850-е годы). Хотя, по сути, он имел мало общего с реальной мадам Зоэ Эже, вдохновившей Шарлотту на его создание. Тут уж она дала волю воображению — и клокотавшей в ней до сих пор ревности.
Ключом к пониманию «Городка» может стать отрывок из письма Уильяма Теккерея своей приятельнице Мэри Холмс. Летом 1851-го — как раз в это время Шарлотта начала писать роман! — мисс Бронте побывала в Лондоне и посетила лекции Теккерея, которые писатель давал лондонской знати и интеллектуалам. К тому времени Шарлотта была уже автором вызвавшего небывалый читательский интерес по обе стороны океана романа «Джейн Эйр». Знакомство со знаменитым писателем вышло бурным и напряженным (со стороны нашей героини, конечно), и вот Теккерей пересылает ее письмо другу (оставим за скобками благородство такого поступка) со следующим комментарием: «Вы видите из письма Джейн Эйр, почему мы с ней не можем стать близкими друзьями? У нас была переписка — небольшая, и встреча, весьма горячая с ее стороны. Но в этой маленькой женщине бушует яростный огонь, он изнутри выжигает ее сердце, которое не подходит мне. У нее была своя история и свое большое горе, что не отпускает ее и является плохим попутчиком».
В апреле 1852 года Шарлотта писала Летиции Уилрайт: «Мое одиночество усугубляется другими несчастьями. Бессонница — я лежу без сна ночь за ночью, — слабость и невозможность чем-либо заняться — я сижу в кресле день за днем, и одни лишь печальные воспоминания составляют мне компанию. Эти моменты я никогда не забуду, но Бог посылает их, и, должно быть, не просто так».
Наконец в конце мая она решает поехать в Файли — крошечный городок на морском побережье все в том же Скарборо, где умерла Энн. Элен просит ее не делать этого: воспоминания слишком тяжелы. Она не слушает подругу, хотя в этот раз выбирает другое место для проживания — двухэтажный Клиф-хаус, сохранившийся по сию пору. В том тяжком 1849-м, когда 30 мая Энн похоронили в Скарборо на кладбище при церкви Святой Марии, Шарлотта и Элен спустя неделю после прощания молча прошли пешком десять миль по побережью, в Файли. И вот теперь она живет здесь одна до конца июня, даже окунается в воду в специально обустроенной купальне, хотя море еще холодное. Но главное — гуляет по нескольку часов в день, любуется волнами, заливающими берег белоснежной пеной, и вспоминает, вспоминает... Здесь сделаем небольшое отступление. В еще одном великом романе, хотя уже и другого века — я имею в виду роман Антонии Байетт «Обладать», — героиня тоже бродит по побережью Скарборо в поисках следов своего кумира, вымышленного знаменитого поэта викторианской эпохи Рандольфа Генри Падуба. Он был здесь примерно тогда же, что и Шарлотта. «Женщинами подмечено, что героини литературных произведений нередко испытывают острейшее наслаждение, пребывая в одиночестве в тайных местностях, укрытых от постороннего взгляда, — пишет Байетт. — По моему скромному убеждению, сюда следует добавить уединенную прогулку по морскому берегу, где волны одна за другой накатывают на песок, давая ощутить их сокровенную связь с последовательно-содрогательными волнами наслаждения при женском оргазме. Есть некое морское-соленое-волнообразное женское начало...» («Обладать», глава тринадцатая). Интересно, что далее писательница говорит именно о Шарлотте Бронте! По неведомой нам ассоциации она вспоминает ее первую встречу с морем все в том же Файли, когда ее спутницы, уловив состояние Шарлотты, отдалились и спокойно ожидали в стороне, пока та, трепещущая всем телом, с краскою на лице, с глазами, полными слез, не присоединилась к ним, чтобы продолжить прогулку. И хотя о женском оргазме во времена Шарлотты никто и помыслить не мог, ее романы как раз и были страстным протестом против той смирительной рубашки ханжеских норм и сексуальных запретов, которую пытались надеть на женщин викторианской эпохи. И чем сильнее были ограничения, тем отчаяннее протест. У «холодной» Люси Сноу он выражался в поразительно свободном и критическом восприятии действительности, шокировавшем окружающих. Такое же было и у самой Шарлотты. Так или иначе, именно Файли, где сегодня на стене Клиф-хауса красуется памятный знак в честь того ее визита, сыграл исключительно важную роль в создании «Городка». Как будто само море — источник вечной жизни — дало автору некий важный импульс, и работа закипела: роман в основном был написан в августе — октябре 1852 года. 30 октября первые два тома уже отосланы мистеру Джорджу Смиту. Она так нервничает и так не уверена в успехе, что просит напечатать книгу «анонимно», если только это не повредит финансовым интересам издательства.
У тех, кто хорошо знаком с брюссельским периодом жизни Шарлотты Бронте, не возникает сомнений в том, что «Городок» стал почти зеркальным отражением если не внешней канвы, то сути тех драматических событий, что разворачивались в пансионе мадам Эже. Главная коллизия романа — борьба за учителя литературы месье Поля Эманюэля между владелицей пансиона для девочек Модестой Бек и католическим священником Силасом, с одной стороны, и скромной молчаливой учительницей, англичанкой и протестанткой Люси Сноу, с другой. Симпатия между Полем и Люси возникает не сразу, исподволь, но когда огонь разгорается, то и мадам Бек, сама имеющая на него виды, и ханжа и святоша Силас, и родственница Поля мадам Уолревенс переходят в наступление и делают все, чтобы разорвать эту связь. И хотя формально ситуация в Брюсселе была совершенно иной, это именно Зоэ «не отходила от меня, не спускала с меня глаз, она дышала прямо мне в шею, и у меня от этого бежали по коже мурашки, она ужасно раздражала меня». И это Шарлотта говорила ей (мысленно, конечно): «Мадам, вы сластолюбивы. При всей вашей безмятежности, важности и спокойствии — вы сластолюбивы, как никто... В вашей руке холод и яд. Вы отравляете и морозите сразу». Да и сам стиль отношений уже открывшихся друг другу Люси и Поля, когда один нежный жест заменяет тысячу слов и объятий, Шарлотте не надо было выдумывать — она запомнила эти жесты на всю жизнь и то и дело перебирала их в памяти, как нищий перебирает и разглядывает, не веря своему счастью, брошенные ему монетки. В романе учитель уезжает навсегда — и Люси это знает, — но перед отъездом помогает ей открыть собственную школу. На самом деле ни Шарлотте, ни Люси Сноу не были нужны никакие школы в мире: любовь, творчество и свобода — вот к чему они стремились.
Весь XIX век шла борьба за права женщин в обществе (вели ее в основном мужчины), но ничуть не менее важным было внутреннее освобождение женщины, понимание ею того, что она может и должна сама строить свою судьбу. И тут литература сыграла огромную роль. Сестры Бронте вместе с Джордж Элиот одними из первых ступили на этот путь, потом его продолжили гениальная американка Эмили Дикинсон (ее лирика прямо перекликается со стихами Эмили Бронте), Оливия Шрейнер, Вирджиния Вульф, Сильвия Плат и другие. Это была «женская» литература особого рода, не в нынешнем значении слова: она, наоборот, ставила под сомнение исконно женские занятия и стремилась к идеалу. I am a rising character... — говорит Люси Сноу («развивающаяся, восходящая натура»). В этом развитии можно было дойти до головокружительных высот, как Шарлотта, и хотя бы отчасти избыть земные печали.
Читая «Городок», невозможно отделаться от ощущения, что Люси с самого начала понимает, что обречена на одиночество. На самом деле это Шарлотте уже все известно про свою судьбу. И она дает настоящий мастер-класс: как пережить несчастную любовь, как справиться с горем, которое не дает дышать. Как прийти к смирению и приятию жизни — не слишком подходит для романтизма, не правда ли? Слова банальные, можно сто раз произнести слово «смирение», но не достичь его — в романе оно вытекает из повседневности, из неуклонного выполнения долга, из жизни по своим! — не чужим законам. В этом есть что-то очень чеховское, хотя сам Антон Павлович тогда еще и не родился.
Люси Сноу, подобно Алисе Льюиса Кэрролла, попадает из всамделишной Англии в несуществующий Лабаскур. И пусть слово отдаленно напоминает Les Pays-Bas (название Нидерландов, в состав которых входила Бельгия до революции 1830 года), и мы прекрасно понимаем, что Бельгия-то как раз и имеется в виду, это все равно переход из одного мира в другой. Духовное — прежде всего! — путешествие. Признаков мифа, сказки в тексте предостаточно, вот одно только описание мадам Уолревенс, живущей к тому же на улице Волхвов: «Но было ли то подлинно человеческое существо? Ко мне, затеняя арку, двигалось странное видение... Здесь царят чары седой старины, колдовские силы перенесли меня в очарованную темницу, и вдруг исчезнувший портрет, и арка, и сводчатый переход, и каменные ступени — все это только подробности волшебной сказки. И еще отчетливее декораций стояло на сцене главное действующее лицо — Кунигунда, колдунья! Малеволия — злая волшебница!» А описание видений героини во время опиумного опьянения? Сегодня филологи уже называют роман «Городок» премодернистским и исследуют его связь с «мифологическими» романами Джойса и Кафки. Шарлотта-писательница опередила в нем свое время на целый век. Шарлотта-женщина искала спасение в Фантазии: «Не будь у меня в запасе доброй Фантазии, которой я тайно поклялась в верности, Разум давно довел бы меня до гибели своим жестоким обращением: лишениями, разочарованиями, скудной пищей...» Кому-то эти рассуждения наверняка покажутся пафосно-старомодными, но они обладали и обладают магической способностью давать человеку силы в тяжелую минуту. Книги иногда помогают лучше, чем люди, это многим известно. Фантазия подсказала Шарлотте и трагический финал романа.
Она всегда трезво смотрела на порядок вещей: «Я прихожу к выводу, что это часть Божьего замысла — страдать кому-то в течение всей своей жизни, и боюсь, что я определенно в их числе». Можно сопротивляться обстоятельствам, но нельзя — Провидению, неслучайно в финале романа появляется Джаггернаут — индийское божество, воплощающее неумолимый рок. Хотя всегда есть возможность чувствовать свободу внутри себя. Именно это и дала ей любовь, и здесь ей очень повезло: мужчины готовы озолотить женщину и даже умереть ради нее, но многие ли способны сделать ее свободной? В Брюсселе она была несчастна, в «Городке» — счастлива.
По отношению к внешним обстоятельствам такая свобода предполагала терпение и покорность. Отказ от побега, от воли, от Парижа, наконец, который снился ей по ночам, от возможности любви. В одном из неотправленных писем Константину были такие слова: «Нас всех куда-то тянет. Притяжение — основа мироздания: Землю притягивает Солнце, Человека — власть и наслаждения, новые земли и новые строки, а меня тянет к Вам. И я как те гуси, которые весной пролетают над Хауортом, — повинуясь инстинкту, они улетают из теплых краев на север, через моря и океаны, — так и я стремлюсь к Вам. Это преступно, неразрешенно и непрощаемо, но все это — то же, что для гусей: есть на море шторм или нет, погибнут они в бурю или спасутся — какая разница, ведь главное — лететь, чувствуя ветер и солнце на крыльях, ощущая, как кружится голова, когда посмотришь вниз, как стремительно там все исчезает и остается позади, лететь — и чем дальше, тем упоительнее и счастливее...» Она написала роман и отпустила свою любовь, будто та снялась с якоря и отправилась в самостоятельное плавание по океану жизни. И никто, в том числе и она сама, не знал, что вместе с этим она заканчивала свою жизнь. Так решили небеса: вслед за якорем оборвалась нить, удерживающая ее на земле. Все-таки Шарлотта Бронте была по-настоящему романтической героиней.