Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Джефф Сахадео. Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве. М.: Новое литературное обозрение, 2023. Перевод с английского Дарьи Чагановой. Содержание
Мигранты хорошо отзывались о Советском Союзе в том числе потому, что государство брало на себя ответственность за включение меньшинств в жизнь сообщества. Эти положительные чувства сопровождались гордостью за страну и тоской по тем дням, когда мигранты чувствовали себя частью мировой державы и каждый мог добиться успеха в самом сердце современного советского общества, вне зависимости от происхождения. Азамат Санатбаев и Бакыт Шакиев вспоминали, что во время их военной службы за любое расистское высказывание или поведение можно было получить пятнадцать суток ареста. Они были убеждены, что разделение людей по этническому признаку не было повсеместным, связывали дедовщину или другие проявления дискриминации по отношению к призывникам и солдатам из-за их национальности с прихотями отдельных людей, которые злоупотребляли своим положением, самоутверждаясь или просто потакая своим расистским воззрениям. Учитывая, что жестокая дедовщина была распространенной практикой в советских вооруженных силах, такие нарративы свидетельствуют о попытках мигрантов оправдать государство, которое все же способствовало их интеграции, даже несмотря на его в лучшем случае бездействие, когда дело доходило до проявления расизма.
Несколько респондентов, которые учились в ленинградских или московских вузах, подчеркивали, как Хаджиев, что комсомол способствовал взаимопринятию студентов, а иногда и вынуждал их вести себя соответствующим образом. Алексей Юрчак отмечал, что членство в комсомоле помогало студентам понимать государственную политику и различные практики и участвовать в них. Согласно Конституции, каждый советский гражданин имел право стать членом ВЛКСМ, так же как каждый советский гражданин имел право на равное обращение, независимо от национальности. Эльмира Насирова считала, что предоставление права вступить в комсомол любому студенту само по себе предотвращало дискриминацию между ними. Нерусские студенты занимали руководящие посты в университетских комсомольских организациях. Членство в комсомоле также позволяло преодолевать советскую институциональную и национальную иерархию. Например, Нурланбек Сатилганов вспоминал, как сумел отстоять себя в противостоянии с преподавателем-шовинистом: «Я рассказывал о конфликтах с ним на комсомольских собраниях и отстаивал честь кыргызов. И тогда кого-то в университете серьезно наказали. Я, студент третьего сорта, мог противостоять учителю! [Государство] пыталось заботиться о нас, создавать для нас уют». А Дамира Ногойбаева выступила во главе учащихся в борьбе с несправедливой, по их мнению, обстановкой в классе. Массовое возмущение студентов вызвало кадровые перестановки. «Только представьте, — с удивлением вспоминала она, — у меня, студентки, была власть над моими преподавателями».
Но советская политика равноправия не была уникальным явлением для мира после Второй мировой войны. Западные индустриальные страны все чаще принимали меры для правового обеспечения и социальной защиты меньшинств, которые сталкивались с этническими предрассудками или расизмом. В Великобритании был принят Закон о расовых отношениях, который «запрещал подстрекательство к расовой ненависти и дискриминации» в общественных местах, а в 1968 г. этот запрет дискриминации по расовому признаку распространился на жилые помещения и места работы. Франсуа Миттеран разработал концепцию «многонациональной Франции» со значительными социальными расходами, направленными на интеграцию мигрантов, прежде всего из Северной Африки, в том числе на жилье и образование, вслед за острой расовой напряженностью 1970-х гг. В этих и других случаях в Европе изменения произошли благодаря протестам мигрантов и их включенности в мигрантское сообщество и политические организации. Тем не менее усилиям темнокожих иммигрантов из бывших колоний интегрироваться в западное общество противостояла партийная политика. Правые политические партии Западной Европы, в том числе британские консерваторы, пытались сгладить предполагаемое недовольство белого населения, выступая за сужение социально-экономических возможностей и льгот как для бывших подданных империи, так и для других мигрантов из стран третьего мира. Угасла и идея «многонациональной Франции», поскольку общественное мнение во Франции поддержало политиков, выстраивающих антимигрантскую кампанию, и уже в 1980–1990-х гг. они пришли к власти.
В отличие от европейских государств, советское правительство не зависело от поддержки избирателей и потому проводило последовательную антирасистскую политику независимо от того, отвечала она настроениям масс или нет. Кроме того, советское руководство в основном само решало все насущные проблемы повседневной жизни граждан: оно играло значительную роль в вопросах печати и издательского дела, занятости и жилья. Несмотря на то что государство поддерживало образ народов Средней Азии и Кавказа как в первую очередь приверженных традиционной культуре сельских жителей, которые поставляли в центр сырье, оно все же придерживалось дискурса дружбы народов и не ограничивало права граждан в зависимости от их национальности. Саид Набиев утверждал, что участие сильного государства в жизни граждан и общее гражданство были важными факторами, которые сдерживали россиян, в принципе склонных к расизму. А Майя Асинадзе просто сказала, что эта страна никогда не будет мириться с расистским поведением. Казахстанская ученая Алия Нуртаева считала, что советскому государству удалось полностью искоренить национальные предрассудки: «Расизм был неприемлем в Советском Союзе. Его вообще никогда не существовало. Меня воспринимали как советскую гражданку, наравне со всеми остальными».
О способности государства ситуативно устранять проявления расизма, если не искоренять их полностью, мигранты также упоминали, говоря о чувстве свободы в Советском Союзе. Эсоев считал, что присутствие сильной милиции в городах позволяло представителям меньшинств чувствовать себя «свободно», когда они гуляли по улицам Ленинграда или Москвы как днем, так и ночью. Ни один из наших респондентов не жаловался на отсутствие каких-то специализированных школ, средств массовой информации, отдельных организаций или пространств для этнических меньшинств и даже косвенно не упоминал ничего подобного. В то время как в западных странах эти элементы играли ключевую роль для мигрантов, в Ленинграде и Москве они сформировались только в эпоху гласности. Неформальные связи мигрантов с семьей, земляками или коллегами, а также государственные организации, которые следили за соблюдением их прав, обеспечивали приезжим возможность комфортно проживать в среде, где дискриминация еще не успела повсеместно распространиться.
Однако то, что все жители вне зависимости от их национальности имели одно гражданство, не гарантировало их равного положения как в глазах всех советских законодательных институтов, так и в глазах представителей власти. Запутанные правила подачи заявлений на прописку и их нерегулярное соблюдение допускали злоупотребления системой регистрации по месту жительства. А милиция, как широко известно, чаще останавливала для проверки документов именно граждан неславянской внешности, у которых могло не быть надлежащих документов, подтверждающих законность их проживания в Ленинграде или Москве. Но опыт пребывания в двух столицах у мигрантов из Средней Азии, с Кавказа или востока России существенно различался: в то время как некоторые утверждали, что годами жили там без прописки или, по крайней мере, сообщали, что никогда не предъявляли ее, другие сталкивались с постоянными требованиями милиции предъявить документы. Некоторым, даже если их документы были в порядке, приходилось давать взятки сотрудникам милиции, чтобы избежать дальнейших допросов и риска быть высланным из столичных «режимных зон». Самые большие проблемы милиция создавала, по словам мигрантов, торговцам; в основном же рассказы о взаимодействии с сотрудниками правопорядка зависели от опыта каждого конкретного мигранта и обобщали их положительный или негативный опыт столкновения с милицией в Москве или Ленинграде.
На рубеже 1980-х гг., по мере того как возрастало количество уличных торговцев с Юга в Москве, которая активно готовилась к проведению Международной олимпиады, милицейский надзор за ситуацией на улицах стал более пристальным. Как отметил один западный наблюдатель, в начале 1980-х гг. милиция насильно выгоняла кавказских уличных торговцев из центра Москвы. Во время подготовки к проведению Олимпийских игр в столице СССР их «перемещали на 101-й километр», то есть за официальную черту города, где действовали требования прописки. Азербайджанцы рассказывали, что в 1980-е гг., по их ощущениям, труднее было получить документы на регистрацию в Ленинграде и Москве, и они все чаще вынуждены были прибегать к взяткам. Рядовые сотрудники милиции и администраторы на местах действовали избирательно, то соблюдая государственную политику, то нарушая ее по собственной инициативе, потому что сами неоднозначно относились к мигрантам в своих «показательных» городах.
С одной стороны, мигранты критиковали некоторые практики взаимодействия с государством (или его представителями), но с другой — ценили то, сколько возможностей оно открывало для граждан из отдаленных от центра советских республик. Марат Турсунбаев рассказывал о своем разочаровании от того, что в университете все комсомольские собрания проводили на русском языке. Кроме того, мусульманам не выделяли времени на религиозные практики или не уделяли должного внимания их праздникам. Узбекам и казахам, чтобы занять весомую должность в комсомоле или добиться успеха в партийных и государственных органах, нужно было стать, как с насмешкой выразился Турсунбаев, «святее самого папы римского», отказавшись от своей культуры, несмотря на риторику дружбы народов. Многие советские мигранты в той или иной степени хвалили советское государство, потому что оно позволило им торговать, учиться или работать в двух самых привилегированных городах СССР, но все же чувство унижения проскальзывало в их рассказах. Эльнур Асадов подчеркивал, что достигнутый им успех в торговле лишь частично искупал то, что в начале 1980-х гг. каждый день он «морально страдал», подвергаясь различным расистским оскорблениям на рынках Москвы, пока милиция смотрела на это сложа руки. Фридон Церетели, благодарный советскому государству за то, что имел возможность попасть в один из лучших университетов Москвы, а затем и возглавить профсоюз, тем не менее с горечью вспоминал о том, как везде — даже в государственных учреждениях — слышал «шутки о грузинах». Он размышлял: «Почему они так над нами шутили? Пусть это будет на их совести. Но почему это весело — посмеяться над кем-то из-за его акцента? Неважно, кто этот человек: нельзя шутить над чьей-либо национальностью». Деа Кочладзе, чьи ленинградские коллеги не поняли, что она грузинка, по внешности посчитав ее русской, признавалась, что ей стыдно за то, что она не делала замечаний, когда на работе довольно часто унизительно шутили о ее земляках, даже несмотря на то, что другие мигранты в основном характеризовали шутки в адрес грузин или представителей других национальностей как довольно безобидные.
Но на откровения о личных страданиях респонденты обычно отваживались позже, уже после рассказов о преодолении препятствий на пути к достижению личных целей. Хамагова, изначально заявлявшая, что благодаря внешности избежала расистских нападок, позже говорила: «В молодости я сильно страдала из-за проявлений нетерпимости». Хорошо отзываясь о дружбе народов, она продолжала: «Я не была так глупа, чтобы не замечать, что в повседневной жизни этой дружбы почти и не было. Я объясняла себе это жизненными проблемами, которые раздражают людей; действительно, жизнь была очень тяжелой». Здесь Хамагова говорит о нетерпимости через призму более широкого спектра проблем, которые объединяли всех советских граждан — упоминание о трудностях повседневной жизни в брежневскую эпоху в наших интервью было редким, почти неуловимым. В своем рассказе она продолжала уравновешивать нарративы включения и исключения из сообщества.
Другие советские люди, которых называли черными, рассматривали предрассудки в более широком человеческом контексте. Лишь немногие идейно связывали советскую нетерпимость с западным расизмом, который советские СМИ изображали как составную часть капиталистического, колониалистского мира. Они представляли расизм как движение в Соединенных Штатах Америки, нацеленное в основном против африканцев или афроамериканцев, которые страдали от расовой сегрегации, закрепленной на уровне законодательства, и часто становились жертвами избиений или убийств. Случай Советского Союза представлялся им чем-то иным. Вспоминая расистские выкрики в Москве 1980-х гг., Гульнара Алиева говорила: «Тогда я поняла, что людям нужны враги. Проще всего выделить кого-то, кто не похож на вас по разрезу глаз или цвету кожи. <...> Такова человеческая природа». Дина Атаниязова поделилась «глубокими личными мучениями», которые она испытывала за десятилетия с момента ее приезда в Москву в 1970 г. Она осуждала «всеобщую ненависть русских к народам Кавказа и Центральной Азии». Атаниязова, которая продолжала работать в постсоветской Москве, анализировала свой опыт претерпевания расистского отношения до и после 1990—1991 гг. Эта веха была важной и для других мигрантов, которые сравнивали советское время с 1990-ми гг., когда расизм открыто проявился в Ленинграде и Москве. Но среди них Атаниязова сильно выделялась тем, что оценивала эти различия в расистских проявлениях как не очень существенные. Большинство же респондентов в своих воспоминаниях противопоставляли равенство и динамизм 1980-х гг. постсоветской эпохе, ключевыми чертами которой стали ксенофобия и отсутствие возможностей.