Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Дэвид Коландер, Крейг Фридман. Где экономическая наука сбилась с пути: отказ Чикагской школы от классического либерализма. М.: Издательство Института Гайдара, 2025. Перевод с английского Андрея Васильева. Содержание
Очковтирательство в эконометрике
Эдвард Лимер, экономист из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, который послужит нашим первым примером экономиста, занимающего классическую либеральную позицию, язвительно указывал на важность нанометодологии еще в 1980-х годах. Уже в 1983 году он написал известную статью под названием «Давайте не будем заниматься очковтирательством в эконометрике». В ней он призвал профессиональное сообщество задуматься о том, как обычно применяется эконометрика. Он отметил, что то, как прикладная эконометрика преподается студентам и используется при выработке экономической политики, выдает ее за в высшей степени научную процедуру — то, что Лимер назвал «эконометрикой офиса». Затем он говорит, что то, как на самом деле проводятся прикладные эконометрические исследования, напоминает скорее «эконометрику подвала». Подвал служит тем местом, где многие правила офиса нарушаются — не потому, что исследователю наплевать на них, а потому, что следовать этим правилам невозможно. Реальные данные неизбежно не соответствуют абстрактным проблемам, для решения которых предназначена методология офиса. Стандартные методологические правила при проведении реальных исследований неизбежно будут нарушаться.
Эта аналогия подразумевает, что существует вторичный набор действующих правил — то, что мы называем нанометодологией. Существует очевидная необходимость сформулировать менее формальные (более неявные) нормы, которыми можно было бы с пользой руководствоваться при неизбежном нарушении официальных (и менее гибких) правил. Эти официально не признанные нормы составляют центральную часть практической экономической методологии — то, что действительно работает. Эти навыки приобретаются на практике, а не внушаются в классе или лекционном зале. В этой сфере стандартная научная методология дает мало рекомендаций, которые могли бы продуктивно помогать исследованиям. Вместо этого модели, применяемые «в офисе», обеспечивают научное «прикрытие» для повседневной эвристики, применяемой в «подвале». Лимер отмечает, что эта необходимость нарушать правила делает сферу прикладной эконометрики ремеслом, а не наукой. Классическая либеральная методология открыто признает, что эта практика заставляет уделять гораздо больше внимания нанометодологии, чем официальной, канонической методологии, общепризнанной в рамках профессии. Точно таким же ремеслом является сфера прикладной экономики. Наш мысль состоит в том, что методология искусства и ремесла экономики заключается в том, чтобы сконцентрироваться на реальных практиках, предпочитаемых экономистами, особенно на практиках, принятых лидерами в этой области. То, как они подходят к своему ремеслу, имеет решающее значение для понимания рабочей методологии экономиста. Необходимо уделять больше внимания тому, что он делает, а не тому, что он говорит. Работа Лимера привела к переосмыслению эконометрической практики, а также еще более широкому вниманию к экономической риторике.
Экономическая теория как басня
Давайте теперь обратимся к экономисту, которого, как мы подозреваем, мало кто отнес бы к классическим либералам, но который, на наш взгляд, прекрасно вписывается в эту традицию. Он являет собой пример одного из многих ведущих экономистов-теоретиков мейнстрима, на практике проявляющих классические либеральные склонности, но в явном виде не признающих своего флирта с этим подходом (или не признаваемых в этом качестве другими). Большинство экономистов, даже если они склонны обсуждать методологические вопросы, редко поддаются этому искушению. Единственным исключением из этой тенденции является Ариэль Рубинштейн, экономист-теоретик, работающий в Нью-Йоркском и Тель-Авивском университетах, автор известного учебника по теории игр для магистратур. Он продолжает новаторскую работу в этой области. Что указывает на его тяготение к более классической либеральной позиции, так это его взгляды на связь между теорией игр и экономической политикой. Свою точку зрения он точно сформулировал в книге «Экономические басни», где резюмировал то, как, по его мнению, экономисты должны приступать ко многим своим рассуждениям об экономической политике.
Я хотел бы начать с того, что, по моему мнению, должен делать каждый ученый, выступая перед публикой, особенно когда он говорит о политических и других спорных вопросах, — пояснить, в какой степени он опирается в своих словах на профессиональные знания, когда он выражает взгляды, опирающиеся на авторитет научных исследований, а когда его комментарии являются не более чем личными мыслями и мнениями, [...] насколько я понимаю, экономическая теория ничего не может сказать о сути обсуждаемого здесь вопроса. [...] Потому что как экономист-теоретик я хотел бы заявить, что экономическая теория неправомерно эксплуатируется в дискуссиях о текущих экономических проблемах, и мне это не нравится [...], мягко говоря. Все, что я здесь говорю, даже в академическом контексте (а я намеренно употребляю слово «академический», поскольку не считаю, что слово «научный» подходит для экономики) совершенно субъективно, спорно и поэтому, наверное, характеризует меня самого не меньше, чем оно описывает экономическую теорию.
Свою точку зрения он развил в интервью, в котором подробнее остановился на лежащем в основе его мышления методологическом подходе:
В целом мой взгляд на формальные модели состоит в том, что модель — это басня. Теория игр — это сборник басен. Полезны ли басни? В каком-то смысле можно сказать, что они полезны, потому что хорошие басни могут дать вам новое понимание мира и помочь взглянуть на ситуацию по-другому. Но басни бесполезны, если вы хотите получить совет о том, что делать завтра или как достичь соглашения между Западом и Ираном. То же самое справедливо и в отношении теории игр. Основное различие между теорией игр и литературой состоит в том, что теория игр написана формальным математическим языком. Это имеет свои преимущества и недостатки. Преимущества в том, что формальный язык позволяет нам быть более точными, позволяет избавиться от ненужных ассоциаций и лучше исследовать некоторые умозаключения. Недостатком формального языка является высокий уровень абстракции, который имеет два основных минуса. Прежде всего он делает эту теорию очень далекой от всех, кроме небольшой группы людей, размер которой стремится к нулю. Даже в академическом сообществе большинство людей, утверждающих, что используют теорию игр, вряд ли ее понимают. Во-вторых, у абстракции есть тот минус, что, абстрагируясь от чего-то, вы теряете много информации и большинство деталей, которые в реальной жизни очень важны.
В целом я бы сказал, что те, кто занимается теорией игр, делают чересчур сильные заявления об ее актуальности. Каждая книга по теории игр начинается со слов: «Теория игр очень важна для всего, что только можно представить, а может быть, и для многого из того, что даже и представить нельзя». На мой взгляд, это всего лишь рекламная уловка.
Позиция, которую выражает Рубинштейн здесь, как и во многих других своих работах, как теоретических, так и политически ориентированных, можно охарактеризовать как, в сущности, попадающую в обойму классического либерализма. Мы считаем, что если бы все экономисты при переходе от теории к политике придерживались подобных взглядов, то структура экономической науки, а также характер политических дискуссий значительно улучшились бы. Ключевой момент в том, чтобы постоянно поддерживать плодотворный барьер между этими двумя сферами.
Экономист как инженер
В то время как Ариэль Рубинштейн демонстрирует классический либеральный подход к абстрактной теории игр, Элвин Рот демонстрирует классический либеральный подход к применению теории игр в прикладной политике. Рот, используя идеи теории игр, разработал системы подбора для врачебных ординатур и учебных заведений, а также для тех, кто нуждается в трансплантации почек и потенциальных доноров. Это не какие-то спорные решения — большинство наблюдателей согласны с тем, что они представляют собой системное улучшение. (За свою работу в 2012 году Рот получил Нобелевскую премию.) Рот использует идеи теории игр, но применяет их к реальным проблемам, признавая существующие в обществе представления о справедливости неотъемлемой частью своего анализа и проектирования систем. Он не пытается сохранять формальную научность. Его метод состоит в том, чтобы использовать любые инструменты, дающие нужный результат. Так, например, вместо того, чтобы призывать к созданию рынка почек, на котором люди могли бы их покупать и продавать, он разработал систему передачи донорских органов, которая не требует какого-либо явного денежного ценообразования, но открывает возможности для прямого обмена, а также позволяет альтруистическим донорам генерировать многоуровневые донорские цепочки.
Что заставляет нас относить его к классическим либералам, так это тот факт, что он прямо называет себя инженером, а не ученым. Он интегрирует вычислительные и экспериментальные инструменты в свою проектную работу и открыто защищает свой инженерный подход. Он пишет: «Инженерное дело — вещь часто менее элегантная, чем элементарная физика, на которую оно опирается, но со временем оно позволяет строить все более длинные и прочные мосты, спроектированные на основе одной и той же базовой модели, по мере того как мы начинаем лучше понимать сопутствующие проблемы и способы их решения».
Важная причина, почему его система и другие подобные системы подбора работают, состоит в том, что вместо того, чтобы закладывать в основу системы существующие отношения богатства, как это было бы в случае стандартного «рыночного» решения, он разрабатывает альтернативную структуру прав собственности, которая более созвучна тому, как судил бы о справедливости системы беспристрастный наблюдатель. В конструкцию системы изначально заложены как соображения эффективности, так и соображения справедливости. Разработка систем, которые беспристрастные наблюдатели сочли бы справедливыми, является для Рота центральным аспектом проектирования систем. Соображения справедливости, встроенные в изначальный проект системы, — это тот элемент, который критически отсутствует во многих прикладных работах, претендующих на научность.
Проблема с макроэкономикой
Лимер — эконометрик, Рубинштейн — теоретик микроэкономики, Рот — теоретик прикладной микроэкономики. Наш следующий пример — теоретик макроэкономики; макроэкономика — это та область, в которой экономический мейнстрим сильнее всего отклонился от классического либерального подхода. Как говорилось в предыдущих главах, в 1960-е и 1970-е годы макроэкономическая теория и экономическая политика оказались тесно связаны друг с другом: кейнсианцы использовали модель IS/LM, чтобы продемонстрировать необходимость активной денежно-кредитной и фискальной политики. Чтобы противопоставить этим требованиям свои, чикагские, экономисты использовали сокращенную форму монетаристской модели, позволявшую настаивать на политике невмешательства. Обе стороны непримиримо заявляли, что выстроили безупречно научную основу для своих противоположных политических выводов. Эти бесконечные споры так и не были разрешены должным образом (по сути, они неразрешимы), но к концу 1970-х годов они начали угасать.
Почти одновременно с затуханием этих споров макроэкономика претерпела радикальную трансформацию. Макроэкономисты отказались от моделей IS/LM и заменили их более формальными научными моделями, опиравшимися на микроэкономические процессы и рациональные ожидания. Первоначально это направление получило название «новая классическая теория». В конечном итоге оно вылилось в макроэкономику динамических стохастических моделей общего равновесия (DSGE). К 2000 году макроэкономика DSGE окончательно взяла верх. Ожидалось, что любой уважающий себя экономист, работающий в макроэкономике, будет использовать модели DSGE. Они стали обязательными. Если вы были достаточно безрассудны, чтобы применять альтернативный подход, вам, по сути, закрывался путь к публикациям в любом ведущем экономическом журнале. Экономисты, ставившие под сомнение полезность или возможность использования моделей DSGE для решения проблем прикладной политики, подвергались остракизму как еретики (и фактически переставали рассматриваться всерьез). Эти несчастные были обречены прозябать на периферии мейнстримного макроэкономического исследовательского сообщества.
Такая практика привела к доминированию DSGE-моделирования даже в области макроэкономической политики. Предполагалось, что любые политические рекомендации макроэкономиста должны основываться на DSGE-модели. Проблема состояла в том, что для создания работоспособной модели требовались допущения, настолько далекие от реальности, что было сложно определить практическую ценность получаемой модели. В частности, чтобы модель могла работать, анализируемая экономика должна содержать только одного репрезентативного агента, и это допущение по определению исключает какие бы то ни было проблемы координации для любого подмножества разнородных агентов. Агенты в модели DSGE задаются как наделенные сверхрациональностью, а любые возможные трения (или трансакционные издержки) удобно принимались за несуществующие. Но каким-то образом, несмотря на эти жесткие ограничения, модель по-прежнему подавалась как дающая пользователю надежное руководство к экономической политике. Вместо того чтобы относиться к этой модели как к басне, иногда полезной, иногда нет, модель DSGE превратилась в точный слепок истины. Такой абсолютистский подход явно противоречит сути и духу классического либерализма.
Внутри профессионального сообщества лишь немногие экономисты открыто подняли возражения. Если вы возражали, то вас, по сути, начинали избегать. Модель DSGE была единственным допустимым методологическим подходом, тем самым «безальтернативным вариантом». С классической либеральной точки зрения в использовании такой абстрактной модели для прикладного анализа политики едва ли был какой-то смысл. Вполне возможно, что модель DSGE действительно была лучшей из доступных научных моделей (поскольку, будучи логически более последовательной, с научной точки зрения во многих отношениях она была предпочтительнее логически противоречивой модели IS/LM). Но для классического либерала лучшее, что может предложить наука, не обязательно является лучшей моделью политики. Этой альтернативной позиции не уделялось серьезного внимания, поскольку считалось, что политика обязательно должна следовать из научных моделей. Как следствие, учитывая эту предполагаемую взаимосвязь, экономическая политика, продиктованная моделью DSGE, обладала определенной убедительной логикой. Как и со многими другими подобными моделями, внося достаточное количество «корректировок» и модификаций в ту или иную версию DSGE, сообразительные экономисты могли адаптировать ее практически к любой ситуации, которая только могла возникнуть. Утверждалось, что модели DSGE являются единственным правильным способом выработки макроэкономической политики.