Я любил свой город, но в конце 90-х мне стало скучно. Одни и те же люди, одни и те же бары. Мордобой, девушки, водка, кокаин... Нам хотелось большого. Мы тосковали по горизонтам. Нас было четверо. Шура продавал на запад стратегические запасы какой-то химии, пока им не заинтересовался Интерпол, и лег на дно в родном городе. Вторым был мой племянник Горох, только-только демобилизовавшийся из израильской армии и приехавший домой за приключениями. Он умел пользоваться компьютером, неслыханным новшеством. Третий, Витя Князь, торговал в Питере лечением алкоголизма без ведома клиента, пока не столкнулся с реальными бандитами, от которых еле унес ноги. Мы были молоды и бесстрашны, мы знали вкус соблазнов жизни. Кроме скуки, терять нам было нечего. Тогда-то Горох и предложил идею. Я потом часто пытался вспомнить, откуда он взял ее? Подслушал или придумал на израильской гауптвахте? Суть заключалась в том, чтобы расставить конверты на почтовых ящиках в подъездах города: как будто письмо не нашло адресата или потеряно — и кто-то из жителей подъезда просто поставил его на видное место. Это было письмо из заграницы. Иностранный адрес, марки, штемпель... Живущий в Канаде человек украинского происхождения обращался в этом письме к старому другу. Извиняясь, что пропал надолго, он обещал все объяснить при встрече, которую он, старый друг, мог бы значительно ускорить. «Я в местной тюрьме из-за той самой истории, — признавался автор письма. — Чтобы выйти под залог, мне нужны деньги. Знаю, что у тебя их нет, но они есть у меня. Это две последние картины из „Библиотеки Брехта” отцовской коллекции. Сейчас они у той дуры, с которой я жил перед отъездом. Вот телефоны покупателей в Германии и в Израиле, продай им одну или найди, кому продать сам, а деньги отправь моему адвокату, вот адрес. А вторую картину просто положи у себя до моего возвращения».
Тому, кто вскрывал чужое письмо и звонил по указанному номеру, мы назначали встречу. Моя девушка играла роль «дуры». Картины существуют, ободряла она клиента, но они у папы, у которого «этот подонок» (автор письма) занял перед отъездом деньги. Нет, папа не отдаст картины, пока не получит свое. От него или его друзей? Не важно. Называлась цена вопроса — много меньше «стоимости» картин, указанной в письме. Клиент серьезно задумывался: все-таки большое искушение. Поскольку психологический рубикон был уже пройден (чужой конверт вскрыт), клиент решал для начала проверить «покупателя». На том конце провода ему «подтверждали» сделку наши израильские друзья и он перезванивал «дуре». Назначалась встреча, на которой происходил обмен денег на живопись.
Поначалу затея показалась мне бредом обкуренного резервиста, ведь, несмотря на своеобразное детство, я оставался романтиком и верил в добро. Я не мог предположить, что человек, и так уже вскрывший чужое письмо, начнет еще и выполнять наши инструкции. Я не знал тогда, что человек — это ящик Пандоры и надо просто с умом «открывать» его. Если в человеке и было что-то вечное, то это было не добро, а жадность.
Наш первый клиент, молодой смурной человек, молча выложил 300 долларов и забрал картины. Это был известный черниговский сутенер и мошенник Ляпа. По невероятной иронии судьбы один из конвертов попал именно к нему в руки. Ляпа довольно быстро выяснил, кто обвел его вокруг пальца, и возжелал мести. По воровским правилам полагалось отыскать того, кто рассудит дело. Этим человеком стал Валера по прозвищу Жид, легенда нашего криминального мира. Он рассудил дело в нашу пользу. Логика воровского мира была железной: раз Ляпа заполучил картины обманом — значит, он хотел оставить их хозяина, пусть и вымышленного, в тюрьме без денег. Это было не «по понятиям».
Мы закупили копировальную технику и вскоре завалили конвертами спальные районы Киева, Дарницы, Гомеля... Когда бегать по этажам надоело, я обратился к Гутнику. В тот год его «Десна» выиграла чемпионат, он был в силе и славе и предложил своих ребят разносить конверты. И шквал звонков буквально обрушился на нас. Люди с нечистой совестью расстаются с деньгами с легкостью, так что вскоре цена на «картины» поднялась до двух тысяч долларов. Чтобы обслуживать несколько встреч одновременно, мы наняли девушку из театрального; письма сочиняли студенты-филологи; за «старые картины» отвечала бригада из Союза художников. Содержание писем не отличалось разнообразием, герой оказывался должен то дяде, то тете, то близкому другу. Неизменным оставался ответ: «картины у папы». Если клиент выражал желание увидеть «папу», на сцене появлялся дядя Толя. 20 процентов от общей суммы делали этого в прошлом картежного шулера, а ныне алкоголика непреклонным. Что касается живописи, мы выдавали их за картины «из библиотеки Брехта». Эти картины и сейчас висят где-то, ждут своего часа.
Пенсионеры и студенты, фабричные рабочие и богема, интеллигенция — никакой особой статистики по части клиентов не наблюдалось. Сценарий развивался, как правило, в двух направлениях. Первый: клиент прикидывается добрым ангелом и просит девушку сначала отдать картины. «Вы вообще знаете, что такое тюрьма?» (Надо сказать, фантазия клиентов в таких случаях бушевала, это были Дюма и Диккенсы). «А деньги я подвезу потом», — говорил он. Люди из второй категории молча отдавали деньги и удалялись. Был случай, когда на встречу пришла целая троица. Тот, который назвался экспертом, признал картины подделкой, однако на следующий день парень перезвонил и сказал, что специально нанял человека, который сыграл специалиста, чтобы таким образом избавиться от приятеля (они нашли письмо вместе).
К концу первого года мы почти ничего не делали своими руками, только планировали встречи и изучали карту Родины. Мы тратили деньги и размышляли о подлости. Каким изобретательным и ловким делают человека алчность и легкие деньги. Я мог бы составить книгу сюжетов, которые они придумывали, ведь нужно было не только выдумать историю узника замка Иф, но и поверить в нее самому, и сыграть от всего сердца — даже не подозревая, что находишься внутри чужого спектакля. Да, тут было о чем поразмыслить. Тем более что источником «зла» все-таки были мы, авторы «замечательного мошенничества», как написал в «Вечернем Гомеле» журналист Андрей Новиков. Из-за этой статьи мы чуть и не погорели.
В тот день по дороге в Гомель нашу машину остановил наряд «Беркута». Это была плановая проверка, и нас отпустили бы, если бы не полторы тысячи одинаковых писем в багажнике. Формально никакого криминала в нашей авантюре не было, ведь не существовало заявлений от потерпевших. Но начальник участка был заинтригован чисто по-человечески. Хохлятское любопытство — страшная вещь, и я решил, что лучше рассказать ему хоть что-то, чем отмалчиваться. Историю с письмами я выставил как психологический эксперимент в области нравов. «Скажите, товарищ офицер, — закончил я свою историю, — вот вы, когда найдете такое письмо, что сделаете, вскроете?». «Наверное, нет», — задумчиво ответил он.
«Значит, вы порядочный и честный человек. А мне интересен тот, кто не только вскроет письмо, но и захочет использовать ситуацию». «Так-так… — он снова задумался. — А картины, что с ними?» Я почувствовал подвох, ведь о картинах офицер не должен был знать. «Картины?» — переспросил я. Он медленно разложил газету. «Робин Гуды из Чернигова» (заголовок), ниже крупное фото конверта... «Ах, вот вы о чем! — я видел эту публикацию впервые. — Ну, не сам же я придумал эту историю (я сделал вид, что не знаю, с чего начать). Видите ли, я социолог. Я пишу диссертацию о ситуативности психологических реакций в период кризиса. Я прочитал статью и решил воспользоваться методом. Хотя журналистам следует быть осторожнее. Вдруг кому-то в голову взбредет повторить их подвиги? Если можно, я использую ваш ответ в своей работе», — добавил я.
Офицер отпустил меня с миром, но вскоре наша история все равно закончилась. Одним из писем решил воспользоваться «человек с холодной головой и горячим сердцем». При встрече я узнал оперативные номера, они даже не сменили ведомственную тачку. Мы заспорили. Я не хотел иметь с чекистами дела, но Шурик и Витя решили по-другому, и картины были проданы. Они тут же вскрыли схему и «наехали». Теперь нам предстояло работать на чужих людей. Я взял время подумать. К тому времени у меня имелся вид на жительство в Германии, оставалось только купить билет на поезд Киев — Берлин, а там пересесть до Бонна, где предпочитали жить мои многочисленные фиктивные женушки. Спустя время ко мне перебралась моя жена. Уже в Германии я узнал, что наша идея «пошла в народ», и, несмотря на интернет, заметно усложнивший дело, пара семей где-то за Уралом еще кормится с писем счастья. Надеюсь, мой рассказ не навредит им. Сам я десять лет живу в Германии и забыл о прошлой жизни. Я верю, что все можно начать заново. Я оптимист.