Мацей Гурный. Великая война профессоров. Гуманитарные науки. 1912–1923. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2021. Перевод с польского Н. C. Поляковой, научный редактор Б. И. Колоницкий. Содержание
Таким образом, «монголизация» оказалась чрезвычайно популярной концепцией, однако радиус ее распространения был ограничен. За пределами Восточного и Балканского фронта она утрачивала свою актуальность. С другой стороны, именно отсутствие такой последовательной, однозначной и вписывающейся в ведущий антропологический дискурс концепции существенным образом повлияло на функционирование понятия расы на Западном фронте. Здесь не хватало общепринятых фундаментальных категорий, которые позволили бы интерпретировать конфликт на уровне биологии. Показательным примером нехватки таких категорий являются французские публикации, посвященные антропологическим особенностям немцев. Их общей чертой было приведение аргументов из области эстетики, а не науки. Известный палеонтолог Марселлен Буль писал, что немцы стали жертвой болезни, которую он назвал «гигантизмом». Этот «гигантизм» проявлялся как в варварской и агрессивной внешней политике немцев, так и в их физическом строении, непропорциональном и склонном к ожирению. Однако было не совсем понятно, врожденное ли это заболевание, или следствие цивилизационной незрелости немцев. Антрополог Луи Капитан на лекции, посвященной торжественному открытию 1915/16 учебного года в парижской École d’Anthropologie, говорил о том, что у австрийцев и немцев часто встречаются аномалии в строении черепа, а следовательно, и в развитии некоторых участков мозга. Центры, ответственные за материальные ценности и механические действия, развиты намного лучше, чем участки, которые отвечают за чувства и нравственные качества. В результате многие из них становятся сумасшедшими, алкоголиками и преступниками. О нетипичной форме черепа немцев говорил и психолог Эдгар Берийон, сопровождая свой рассказ поражающим воображение описанием типичного германца: широкий, плоский нос, невыразительные глаза, оттопыренные уши, похожие на уши волка или лисицы, большой рот, непропорциональное строение тела, кривые и короткие ноги. На создание этого образа психолога вдохновила антропологическая характеристика «прирожденного преступника» Чезаре Ломброзо.
Луи Капитан отмечал, что немцы имеют очень специфический запах пота, сравнительно с другими задействованными в войне нациями. Берийон интерпретировал его как «расовый запах» и связывал с болезнью, поражающей жителей провинции Бранденбург, Восточной Пруссии, Померании и Мекленбурга. Вместе с политической экспансией Пруссии это заболевание стало распространяться и на других немецких территориях. Со временем этот мотив стал все чаще появляться в публикациях французских ученых. Существовали версии, которые связывали «расовый запах» со свойственной немцам от рождения прожорливостью, не знающей никаких пределов. Прожорливость, в свою очередь, была следствием чрезмерной активности пищеварительной системы и аномального строения кишечника. Согласно этой теории, немцы были не способны воздерживаться от немедленной дефекации, что частично объясняло плачевное состояние общественных туалетов на территориях, которые отвоевали французы. Похожие истории передавали и сербы. Берийон придумал для этого явления специальное название polychésie. В своем выступлении, посвященном психике немецкой расы, он утверждал, что это явление было отмечено уже у древних германцев. Его прямым следствием были, к примеру, различия в составе мочи у немцев и французов. В конечном итоге, как утверждал Берийон, polychésie, ввиду своего постоянства и частоты проявления, является одной из наиболее характерных особенностей немецкой расы.
Хотя подобные рассуждения о биологических недостатках немцев были, безусловно, очень колоритны, они не находили научного подтверждения в расовых теориях, в том числе и популярных во Франции. Правда, во Франции предпринимались попытки связать свое происхождение с кельтской расой. Главным приверженцем этой теории был сам Берийон, описывавший французов как типичных представителей кельтской брахицефальной расы, отличительными чертами которой были пропорциональное строение тела и склонность к демократическому государственному устройству. Именно эти свойства, по мнению Берийона, отличали их от долихоцефальных германцев, стремящихся к завоеваниям и обладающих короткими руками и ногами при непропорционально крупном туловище. В его трактовке военный конфликт также был очередным проявлением извечной борьбы рас: «Война, идущая между сонмами долихоцефальных германцев и группой брахицефальных кельтов, является очередным эпизодом противостояния этих двух антагонистических рас в борьбе за победу одной из двух диаметрально противоположных концепций общественного и цивилизационного устройства». И хотя во французских лагерях для военнопленных не проводилось исследований, которые могли бы по своему масштабу сравниться с немецкими или австро-венгерскими, Берийон также использовал специально отобранные фотографии для иллюстрации расового превосходства французских представителей «чистой кельтской расы» над военнопленными представителями других, низших рас.
Французские теории не получили широкого международного признания. Большинство англосаксонских антропологов попросту их игнорировали. Одним из немногих исключений был американский расолог Сет К. Хамфри. Любопытно, что к этому расовому дискурсу тотчас же присоединились польские авторы, проживавшие во Франции и писавшие на французском языке. Мечислав Гениуш был автором научной работы об эволюционной незрелости немцев. По его мнению, они еще не достигли стадии «народа», а были примитивной расой, не обладающей выраженной индивидуальностью, — следствие того, что они не относились к оседлым расам. В трактовке Гениуша немцы были наполовину кочевниками, что объединяло их с венграми, турками и монголами. Их кочевнические черты проявлялись в постоянном стремлении к экспансии и господству над представителями других рас. Такого же мнения придерживался Винценты Лютославский. Оба автора говорили о первоначальном союзе между родственными кельтами и славянами, который был разрушен в результате нападения германских кочевников. Лютославский, верный своим антироссийским убеждениям, к кочевникам относил и москалей, в жилах которых течет тюркская кровь. Однако польские попытки связать французский расовый дискурс с идеей «монголизации» не встретили большого отклика. Далеким эхом французских теорий представляются работы Станислава Сроковского, посвященные Восточной Пруссии. Польский автор описывал найденный им в этом регионе антропологический тип так: «...каштановый цвет волос, широкая, мощная шея, широкая грудь, довольно длинное туловище, относительно короткие руки и ноги и крупные, мясистые стопы». В одних своих публикациях он ассоциировал его с праславянским расовым типом, описанным в работах Чекановского, в других — с населением Средней Азии. Любопытно, что эти описания, равно как и высказывания Берийона, всегда содержали элемент эстетической оценки: чтобы коротко охарактеризовать внешний вид жителя Восточной Пруссии, Сроковский употребил выражение «человек-такса».
Антропологические аргументы французской «войны духа» обнаружили свою слабость во время споров о биологических последствиях изнасилований француженок немецкими солдатами. В 1915 г. на страницах журнала „Chronique médicale” разгорелась дискуссия по этому поводу. Несколько участвовавших в ней французских гинекологов высказались в пользу допустимости аборта ради поддержания чистоты «кельтско-латинской расы». Они также проводили аналогию с южными штатами США, где по закону белая женщина имела право прервать беременность, наступившую в результате изнасилования чернокожим. Повсеместно распространялись брошюры, в которых говорилось: если не прерывать беременность, то «эти дети навсегда останутся свидетельством пусть и временной, но победы варваров. Когда-нибудь мы сможем полностью восстановить наши дома, города и церкви... и только они будут жить, постоянно напоминая нам о тех трагических временах». Более того, в ходе этой дискуссии неожиданно ожила теория телегонии, в данном случае выражавшаяся в убеждении, что женщина, единожды оплодотворенная немцем, всегда будет иметь потомство с его биологическими чертами, вне зависимости от фактического отца. Согласно этой теории, немецкое семя должно было оставаться в организме женщины всю жизнь, вплоть до окончания фертильного периода. Весной 1915 г. ведущие врачи страны выступили с заявлением, опровергавшим телегонию и подчеркивавшим роль матери, чьи расовые характеристики имеют более важное значение для ребенка, чем данные отца. Вся эта дискуссия выявила, насколько слаб во Франции авторитет пропагандируемой Берийоном теории о кельтском расовом превосходстве. Рут Харрис справедливо отмечает, что в ней проявилось опасение относительно недостаточной мужественности французов при столкновении с немецким «белокурым монстром». Показательно, что, хотя российская оккупация части Восточной Пруссии и послужила толчком для организации подобной расистской кампании, во время которой также затрагивалась проблема Kosakenkinder, вопрос о возможной легализации абортов в случаях изнасилований, совершенных российскими солдатами, в Германской империи не стал предметом публичной дискуссии.
Трудности, с которыми сталкивались попытки расовой интерпретации французско-немецкого и британско-немецкого конфликта, парадоксальным образом способствовали популяризации откровенно расистского дискурса, объектом которого были военнослужащие — представители «цветных рас», сражавшиеся во Франции. Выше уже затрагивался вопрос о том, какую роль сыграл этот мотив в самом начале «войны духа». Сразу после начала войны многие исследователи выразили обеспокоенность генетическим влиянием «цветных» солдат французской и британской армий на расовые качества европейцев. В работе, опубликованной в нейтральной Швейцарии, Отто Шлагинхауфен писал о «расхищении генетического наследия белой расы». С другой стороны, популяризаторы расовых теорий, среди которых были редакторы журнала „Politisch-Anthropologische Revue”, обращались к теме колониальных войск с целью доказать жителям «германских» стран ключевую роль расы в истории человечества. Чтобы подчеркнуть масштабы этого явления, они охотно сравнивали «дикарей» с «лучшими выпускниками немецких университетов»:
«Я знаю нескольких храбрых, образованных и наделенных благородным сердцем молодых немцев, — писал американский исследователь, — которые сейчас в любой момент могут столкнуться в бою лицом к лицу c гуркхами, алжирцами или сенегальскими неграми! Я каждый день вижу бледные и испуганные лица их родителей. То, что сделали Англия и Франция, — это преступление против цивилизации. Потеря этих молодых людей означает истребление цвета тевтонской расы, сотен тысяч интеллигентных, талантливых, обладающих выдающимися способностями юношей. При этом их убивают значительно менее ценные в расовом отношении люди, перед которыми поставлена задача убивать немцев и уничтожать ту прекрасную структуру, которую они пытаются защитить».
Солдаты колониальных войск британской и французской армий играли важную роль не только в расистской пропаганде, но и в военной антропологии. Достаточно вспомнить, что именно они, наряду с представителями редких народностей Российской империи, служили стимулом для проведения немцами антропологических измерений в лагерях для военнопленных. В издаваемых местными властями популярных публикациях (чаще всего в виде альбомов) о лагерях для военнопленных представителям «цветных рас», и в особенности неграм, отводилась несоразмерно большая роль. Случалось, например, что изображения чернокожих военнопленных помещались на обложки документационных альбомов лагерей, в которых вообще не было никаких колониальных военнослужащих. Немецкие власти официально выражали протест против содержания взятых в плен немцев во французских африканских колониях или под охраной чернокожих служащих. Франция и Англия, в свою очередь, выражали протесты против немецкой политики совместного содержания в лагерях представителей разных национальностей. На то были не только расовые, но и сугубо практические причины. Поскольку большую часть военнопленных составляли русские, которые, как правило, не получали посылок от своих семей и потому часто умирали от голода, а также, как считалось, являлись переносчиками тифа, даже если сами им не болели, англичане и французы обвиняли немцев в намеренном распространении заболеваний и увеличении смертности среди пленных французов и британцев.