Каспар Давид Фридрих — немецкий художник, родившийся в конце XVIII века и умевший, как никто другой, передавать в своих пейзажах романтическое томление духа. Отношение к его творчеству у разных людей в разные эпохи было неоднозначным, и Флориан Иллиес в своей книге «Магия тишины» прослеживает историю рецепции его картин. Предлагаем ознакомиться с фрагментом, в котором в невольной роли арт-критика выступает великий современник художника — Иоганн Вольфганг Гёте.

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Флориан Иллиес. Магия тишины. Путешествие Каспара Давида Фридриха сквозь время. М.: Ад Маргинем Пресс, 2024. Перевод с немецкого Виталия Серова. Содержание

Каспар Давид Фридрих родился 5 сентября 1774 года в Грайфсвальде, в полчетвертого утра, и под необычными звездами: он Дева, и по знаку Зодиака, и по асценденту. По мнению астрологов, такая констелляция светил неизбежно означает аккуратность и любовь к порядку, и тому, кто хочет убедиться в наличии этих качеств у Фридриха, стоит заглянуть в его мастерскую, хотя бы на картинах его друга Керстинга: в ней царит идеальная чистота, она совершенно пуста, один стул, один мольберт, пол и стены без украшений. «Опрятность всему голова», — написал Фридрих в одном из ранних, трогательно неуклюжих стихотворений, а чтобы никто не сомневался, добавил в следующей строфе: «Люблю опрятность». Позднее он также ценит в живописи и в быту «идеальную чистоту».

Итак, живопись в духе немецкого закона о чистоте пива. И несмотря на постоянные визиты, Фридрих допускает в свою мастерскую всего три инструмента и вешает их на гвоздь в стене рядом с мольбертом: треугольник, линейку и рейсшину, чтобы точно рассчитывать золотое сечение для своих картин. Да, он неисправим: там, где мы хотим видеть только чувства, мечту (Sehnsucht), набожность, преданность природе, у Девы Фридриха весь эффект картины основан на перфекционизме и миллиметровой точности. Возможно, именно страсть к упорядочиванию так влечет его к Деве Гёте, который пытается весь мир встроить в некую высшую систему. А Гёте по асценденту — Скорпион, поэтому он пускает по адресу Фридриха, двойной Девы, ядовитые стрелы, когда тот отказывается писать «поучительные» и «жизнерадостные» картины, какие ему были бы по нраву.

*

Фридрих любит звезды, планеты и луну. Да, он почитает повелителей неба. Но верит он только в силу Бога, а не звезд.

*

В 1974 году, к двухсотлетию со дня рождения Фридриха, в ГДР выпускают почтовые марки, посвященные художнику, который, вот счастье-то, и родился на территории будущей ГДР, и жил там, благоразумно отказываясь от поездок за Запад или за границу, об Италии он не смел и мечтать. В каталоге дрезденской «Галереи новых мастеров» Фридриха нелепейшим образом объявляют предтечей марксистского взгляда на человека, да и социалистического реализма тоже. Разве он не говорил, что люди — «рабы в руках князей»? Вот. Разумеется, о религии, ключевом факторе для понимания Фридриха, ни слова в стране, где даже ангелов переименовали в «новогодних кукол с крыльями». Однако накануне сдачи в печать Йоахиму Найдхардту, умнице-куратору, удается впихнуть в каталог свою статью о глубокой набожности Фридриха, о его вере в воскресение и христианском ожидании спасения — иначе, уверен Найдхардт, невозможно понять этого художника. Когда дирекция замечает статью, уже поздно, каталог напечатан — поэтому куратор Найдхардт получает нехристианский выговор, а директор, в свою очередь, социалистический орден за заслуги. В том же 1974 году Найдхардт едет в Гамбург на искусствоведческую конференцию, на которой обсуждают Фридриха, и не верит своим ушам. Нигде в мире в начале 70-х годов не было такого марксистско-ленинского подхода к Фридриху, как в академических кругах Западной Германии. Критики вне себя от того, что Хельмут Бёрш-Зупан в своем новом фундаментальном издании работ Фридриха повсюду разглядел христианские символы рая и воскресения — в березах, в елях, в якорях... Найдхардт с улыбкой говорит, что в ГДР порадовались бы, если бы узнали, как активно на Западе борются за марксистскую интерпретацию Фридриха.

*

Гёте всё-таки решает дать шанс этому странному Каспару Давиду Фридриху. У него есть, конечно, ощущение, что этот художник пошел по «неверному пути», а еще он признавался братьям Буассере, что ломал картину Фридриха, чтобы «охладить его пыл», но так уж и быть, он попробует не быть таким, потому что сейчас этот чудак Фридрих может пригодиться. Гёте увлечен англичанином по имени Люк Говард, которому первому удалось проникнуть в казалось бы непроницаемые облака на небе и встроить их в стройную систему: stratus, cirrus, cumulus и так далее, наконец-то у невыразимого над нашими головами появились имена, Гёте взволнован и благодарен, он немедленно пишет довольно плохое и очень облачное стихотворение на эту тему.

А потом он через свою симпатичную подругу Луизу Зейдлер, которая покорила и сердце художника, спрашивает у Фридриха, не сможет ли тот нарисовать для него три главные формы облаков, своего рода графическую иллюстрацию, чтобы она всегда была у него перед глазами и не нужно было выглядывать в окно. И Гёте, и Луиза Зейдлер знают, что Фридрих прекрасно справится с такой задачей, да, ведь он по дружбе помогал Луизе рисовать «воздух», как это тогда называлось, на ее картинах, в чем она без стеснения признаётся.

Итак, наступает момент, которого Фридрих ждал много лет: король поэтов дает ему небольшое, несложное поручение. Очевидно, что он хочет восстановить мир между ними. И именно за этот момент многие любят Фридриха, потому что он говорит «нет». Это без меня. Я по-другому понимаю искусство, отвечает он. И скорее всего, думает при этом: по-другому понимаю небо.

Очень облачным днем 8 октября 1816 года Зейдлер пишет в Веймар, что из-за обращения Гёте над мягкой душой Фридриха сгустились черные грозовые тучи. Она еще немного ходит вокруг да около, потому что не хочет приносить Гёте плохие новости, кому же захочется сообщать кумиру своей эпохи об отказе. Но вот, вымучивает она дальнейший текст, такая неприятность, но Фридрих увидел «в этой системе издевательство над пейзажной живописью». Да, к сожалению, она вынуждена сообщить господину тайному советнику в Веймар: Фридрих «опасается, что легкие и свободные облака будут принудительно встроены в эту рабскую иерархию». Как строгая гувернантка, Зейдлер называет Каспара Давида Фридриха «непослушным».

Ах, как же Фридрих прав, что не слушается. Небо для него — волшебное, священное место, он не может низвести его до естественно-научного учебного пособия, как того желает тайный советник, который так ценит порядок в минералах и созвездиях. Который и на небе хотел бы все расставить по полочкам.

*

Писатель Ральф Ротман в своей очень облачной «Теории дождя» свел отношения между Гёте и Фридрихом, то есть между классицизмом и романтизмом, к максимально короткой математической формуле:

Классицизм: А плюс В равно С.

Романтизм: А плюс В равно бесконечность.

*

Когда Фридрих по утрам и по вечерам выходит гулять вдоль Эльбы, над рекой и городом обычно царит восхитительный, торжественный покой. А больше всего он любит, когда город укутывают туманы или когда накрывает белая вата, делая реальность не такой назойливой. Одни только церкви Старого и Нового города торчат из клубов тумана. «Когда природу окутывает туман, — пишет Фридрих, — она становится больше, грандиознее, она обостряет фантазию и создает напряженное ожидание, как девушка под вуалью». Да, Фридрих любит, когда природа надевает на свое лицо вуаль, а его ассоциации с укутанной девушкой свидетельствуют о том, что для него это почти эротическое переживание. Туманное для него значит красивое.

*

Фридрих ненавидит жару. Он вырос на море, и для него чем прохладнее воздух, тем лучше. А шуба, подаренная братом Генрихом, делает его настолько самоуверенным, что он совершает долгие прогулки даже на морозе в минус двадцать. Когда он возвращается домой, с шубы сыплется иней, а с рыжих бакенбард — льдинки. Но это не проблема. На следующее утро он опять идет гулять, потому что ему «доставляет огромную радость закутаться и бороться с зимой».

*

Разумеется, горячая история ледяных отношений между Гёте и Каспаром Давидом Фридрихом еще не закончена. Последний акт их вечной пьесы, иногда трагедии, а иногда комедии, начинается вечером невыносимо жаркого 27 июля 1994 года во Франкфурте-на-Майне. Двое мужчин прячутся вечером на выставке «Гёте и живопись» во франкфуртской галерее Ширн. Когда на город опускается темнота, они нападают на охранника, отбирают ключи, связывают его и заталкивают в кладовку. Затем они похищают с выставки две картины английского романтика Уильяма Тёрнера и одного Фридриха, картину «Клубы тумана», который случайно висит рядом, а у них в сумке еще остается место. То есть Фридрих — рыба, случайно попавшая в сеть. Потом садятся с сумкой в грузовой лифт, открывают похищенными ключами ворота на улицу, со стороны Франкфуртского собора. И растворяются в ночи. Три картины были застрахованы на сумму шестьдесят два миллиона марок.

«Клубы тумана». Каспар Давид Фридрих, 1818–1820
 

Случайная свидетельница видит, как воры выходят из музея и укладывают картины в припаркованную машину. Она хочет вызвать полицию и бежит к ближайшей телефонной будке, но перед будкой толпятся злые люди, машины которых полиция эвакуировала из-за какого-то праздника и которые хотят поскандалить по этому поводу. Никто не пропускает даму к телефону. И ей удается сообщить о краже только тогда, когда воров и след простыл.

Кража? А разве это не было с самого начала сплошным недоразумением, что именно такую туманную, мрачную картину Фридриха показали на выставке, посвященной Гёте? В небе громоздятся облака, не поддающиеся никакой систематизации, они рассказывают свою историю, освещенные сзади далеким вечным светом. То есть картина дрезденского вечернего неба с множеством взлетевших ворон, создающих волшебную атмосферу напряженной тишины, томительной меланхолии (sehnsüchtige Melancholie), за которую мы так любим Фридриха — и которую так ненавидит Гёте.

Поэтому не так уж и очевидно, что 28 июля 1994 года неизвестными была совершена «кража» картины с выставки, как может показаться людям, плохо знакомым с историей искусства. Может быть, юридически это была «необходимая самооборона согласно параграфу 32» или, по крайней мере, случай «оправданной необходимости согласно параграфу 34», а воры хотели вызволить картину Фридриха из опасной ситуации. Их действия также можно интерпретировать как «освобождение заложника», ведь Фридрих вряд ли хорошо себя чувствовал на выставке про Гёте, так что воры спасли его от издевательства со стороны псевдодруга. Да, для этого они связали охранника и украли картину, но это можно считать «действиями в случае крайней необходимости согласно параграфу 904 федерального свода законов». Но ничего из вышеперечисленного не упоминалось в суде над взломщиками. Их закатали в тюрягу на восемь и одиннадцать лет, к сожалению, их адвокаты мало разбирались в истории мировой культуры. В противном случае они процитировали бы одну фразу из каталога выставки «Гёте и живопись», которая неопровержимо доказывает, что картине Фридриха нечего было там делать: «Картина „Клубы тумана“ — характерный пример того, что увлечение Фридриха атмосферными феноменами не резонирует с метеорологическими интересами Гёте».

*

Той же ночью, когда стало известно о краже, шокированная директриса франкфуртской галереи срочно требует связи с директором Гамбургского Кунстхалле, потому что Фридриха для выставки взяли именно оттуда. Она не может дозвониться и оставляет сообщение на автоответчик, рассказывая о случившейся трагедии. Она пытается дозвониться в Гамбург и на следующее утро, но директор не подходит, мобильных телефонов тогда еще не было, и она опять оставляет сообщение. Она совсем ничего не понимает, когда в полдень ей звонит злой гамбургский директор и спрашивает, почему она до сих пор с ним не связалась. Оказывается, она оставляла сообщения гамбургскому стоматологу с такими же именем и фамилией.

*

Дерзких воров схватили довольно быстро, они по глупости оставили на двери грузового лифта отпечатки своих пальцев, уже имея при этом судимости и будучи известными полиции, поэтому вскоре их задерживают в привокзальном районе Франкфурта. Но от картин ни слуху ни духу. В тюрьму садятся только исполнители, а о заказчиках по-прежнему ничего не известно, они скрылись в «клубах тумана», густых, как на картине Фридриха. И вот что интересно: иногда облака как будто рассеиваются, но потом сгущаются еще сильнее и покрывают всю историю густым туманом.

Под подозрение в качестве заказчика попадает югославский мафиози по кличке Стево, на франкфуртском диалекте — старина Штефан. Он вроде бы пытается быстро продать Фридриха и обоих Тёрнеров в Марбелью, но ничего не выходит, и он решает хранить их, пока шум не утихнет. Поэтому он берет три картины, кладет в багажник своего «мерседеса» и едет в автомастерскую некоего Йозефа С., венского механика, который по полдня лежит под машинами. Уже много лет он тюнингует машины боссов югославской мафии.

Мастерская неприметно расположилась во дворе на Вальдшмидтштрассе во Франкфурте, прямо напротив огромного зоопарка в районе Остенд. Когда Йозеф С. лежит под машинами, он слышит крики из птичника, а иной раз, когда уже стемнело, тявканье африканских гиен.

Итак, в августе 1994 года Стево приезжает сюда и просит своего доверенного автомеханика о небольшом одолжении. Можно оставить эти три старые картины, завернутые в покрывала, где-нибудь между шин? «Не вопрос», — отвечает Йозеф С., для него такие услуги — часть сервиса, как он потом скажет в суде. На колоритном австрийском диалекте он скажет: «Югослав как бы невзначай спросил: мол, пусть они полежат у тебя за шинами?» Конечно, пусть полежат.

В какой-то момент в криминальную полицию поступает сигнал, что Стево — заказчик дерзкого похищения картин, и полицейские пытаются выйти на след через подставных покупателей, но безуспешно. Вскоре Стево задерживают в его любимой пивной «Синяя вода» во Франкфурте, он тогда еще удивил полицейских просьбой дать ему допить пиво.

Его арестовывают, но на следующий день выпускают — не хватает улик. У него отличный адвокат. Адвоката зовут Эдгар Либрукс. Либрукс носит клетчатые пиджаки и галстук, он сын философа и скульптора, защитник по уголовным делам с обширными связями в криминальном мире. Через несколько лет лондонская галерея Тейт, еще не потерявшая надежду найти две свои ценные картины Тёрнера, присылает во Франкфурт своего лучшего специалиста, и тот заходит в канцелярию Либрукса во франкфуртском районе Вестенд. Тайный агент Юрек Рокошински по кличке Рокки, «Калле Блумквист» по кражам произведений искусства, на какое-то время переезжает во Франкфурт, чтобы найти и вернуть обе картины Тёрнера — действительно связанные с Гёте, в отличие от картин Фридриха, потому что представляют собой реакции на его учение о цвете, они называются «Свет и цвет» и «Тень и тьма».

Рокки просит помощи в поисках Тёрнера, и хитрющий Либрукс просит у франкфуртской прокуратуры гарантий того, что это будет «чрезвычайная ситуация», не подпадающая под действие законов, чтобы эта история не превратилась для него в «Шоу ужасов Рикки Хоррора». Прокуратура соглашается, что возвращение картин важнее преследования заказчиков. Как прекрасно, когда искусство вдруг оказывается важнее закона. Также Либрукс требует гарантий, что его не обвинят в сокрытии краденого, а то будет еще прекраснее, если он поможет, а потом получит обвинение (хотя это едва не произойдет).

Получив гарантии, он начинает действовать. До сих пор неясно, что ему было известно изначально и что он разузнал, но Эдгару Либруксу пришлось ходить темными тропами и ловить рыбу в мутной воде, пока не наступает ночь, когда два посредника завязывают ему глаза и снимают повязку только в лесной хижине под Оффенбахом. Там Либруксу темной ночью показывают одну из двух украденных картин Тёрнера с подходящим названием «Тень и тьма». Возвращаются ли картины затем в свое укрытие за шинами или остаются в хижине под Оффенбахом — никто не знает.

А вот что мы знаем точно: Либруксу удается получить от галереи Тейт согласие на выкуп в размере пяти миллионов фунтов за каждую из картин — а затем он передает их в своей франкфуртской канцелярии счастливым лондонским галеристам, в 2000 году первую, а в 2002-м вторую. Выкуп за первого Тёрнера он передает посредникам в неприметном пластиковом пакете на пешеходной улице Цайль во Франкфурте. Или посредникам посредников, кто их разберет. Во второй раз он передает деньги в чемоданчике, на скамейке в парке города Бад-Хомбург. Передает кому? В суде Либрукс называет их просто «люди». Название картины Тёрнера «Тень и тьма» идеально подходит всей этой многолетней игре в прятки.