Павел Нерлер. Путем потерь и компенсаций: этюды о переводах и переводчиках. М.: Лингвистика, 2020. Содержание
В ноябре 1933 года во время переезда из казенной комнаты в писательском общежитии в Доме Герцена на Осипа Мандельштама напал... трехстопный амфибрахий!
Именно этим чеканным размером написаны сразу три стихотворения, довольно разных, но выросших из одного корня и явно друг с другом связанных. Это — образчик подмеченного Надеждой Яковлевной нового типа циклизации, названного ей «двойчатками» (в данном случае — «тройчатка»).
Первый и главный ее элемент — знаменитая «Квартира», вызванная к жизни неосторожным mot Пастернака: «Ну вот и квартира получена — теперь можно стихи писать». Как будто без нее нельзя! Наложившись на общеписательскую коллективизацию и на службу в «Московском комсомольце», где Мандельштам по-попутнически наставничал и вел еженедельные «Литературные странички», на которых и которыми старательно «учил щебетать палачей», вожделенный и радостный квартирный ордер неожиданно обернулся следующим:
1
Квартира тиха, как бумага —
Пустая, без всяких затей, —
И слышно, как булькает влага
По трубам внутри батарей.
Имущество в полном порядке,
Лягушкой застыл телефон,
Видавшие виды манатки
На улицу просятся вон.
А стены проклятые тонки,
И некуда больше бежать,
И я как дурак на гребенке
Обязан кому-то играть.
Наглей комсомольской ячейки
И вузовской песни бойчей,
Присевших на школьной скамейке
Учить щебетать палачей.
Какой-нибудь изобразитель,
Чесатель колхозного льна,
Чернила и крови смеситель,
Достоин такого рожна.
Какой-нибудь честный предатель,
Проваренный в чистках, как соль,
Жены и детей содержатель,
Такую ухлопает моль.
Пайковые книги читаю,
Пеньковые речи ловлю
И грозное баюшки-баю
Колхозному баю пою.
И столько мучительной злости
Таит в себе каждый намек,
Как будто вколачивал гвозди
Некрасова здесь молоток.
Давай же с тобой, как на плахе,
За семьдесят лет начинать,
Тебе, старику и неряхе,
Пора сапогами стучать.
И вместо ключа Ипокрены
Давнишнего страха струя
Ворвется в халтурные стены
Московского злого жилья.
Второе восьмистишие — явный сколок с первого. Возможно, даже результат избавления от груза кулацко-байской темы, с которой, сохранись она в первом, вышел бы явный перебор:
2
У нашей святой молодежи
Хорошие песни в крови —
На баюшки-баю похожи
И баю борьбу объяви.
И я за собой примечаю
И что-то такое пою:
Колхозного бая качаю,
Кулацкого пая пою.
А вот что делает здесь третье?
3
Татары, узбеки и ненцы,
И весь украинский народ,
И даже приволжские немцы
К себе переводчиков ждут.
И, может быть, в эту минуту
Меня на турецкий язык
Японец какой переводит
И прямо мне в душу проник.
Что, кроме размера и общесаркастического настроя, тут общего с «Квартирой» и ее сколком?
Да ничего, кроме темы халтуры. Именно в это время — на рубеже 1933 и 1934 годов — и на стыке двух квартир художественный перевод особенно прочно вошел в душу и жизнь Осипа Мандельштама, причем вошел как бы с двух сторон — и притом совершенно противоположных.
Сторона первая — это собственная работа Мандельштама над переводами сонетов Петрарки, не побужденная ничем, кроме внутренней — сродни любовной — тяги. Con amore!
Вторая — это культивируемая в СССР разновидность художественного перевода — перевод поэзии с национальных языков народов СССР, призванный служить эманацией и фантиком-оберткой для любви и дружбы этих самых народов. Вся нелепость и несерьезность такой задачи была Мандельштаму и понятна, и знакома — он и сам оттрубил много лет на похожей, иссушающей творческий мозг работе переводчика, только переводил он не с нацменских, а с западных языков, и не стихи, а прозу и драматургию. Картина осложнялась тем, что в это время сам он — наполовину в шутку, но наполовину всерьез! — был влюблен в «мастерицу виноватых взоров» — в Марусю Петровых, в это самое время подвизавшуюся аккурат на ниве переводов с языков народов СССР.
С одной стороны, Мандельштам ласково потешался над ней, о чем — нижеследующее стихотворение, посвященное Петровых:
Марья Сергеевна, мне ужасно хочется
Увидеть вас старушкой-переводчицей,
Неутомимо, с головой трясущейся,
К народам СССР влекущейся,
И чтобы вы без всякого предстательства
Вошли к Шенгели в кабинет издательства
И вышли, нагруженная гостинцами —
Полурифмованными украинцами.
А с другой — естественное желание помочь ей практически, благо Шенгели был его давний приятель.
Для выхода из этой коллизии не худо бы если не поднять планку, то хотя бы — сохраняя дистанцию и иронию — считать ее поднятою до предела. Отсюда и та искусственная ситуация с японцем, переводящим самого Мандельштама на турецкий язык!
À propos турецкий язык!
Произведения Мандельштама переведены как минимум на 34 иностранных языка, главным образом европейских. Среди них, если в алфавитном порядке, — английский, армянский, белорусский, болгарский, венгерский, греческий, грузинский, датский, иврит, идиш, испанский, итальянский, казахский, каталанский, кельтский, китайский, латышский, литовский, немецкий, нидерландский, норвежский, польский, португальский, румынский, сербский, словацкий, украинский, фарси, финский, французский, чешский, шведский, эстонский и японский.
Турецкого, как видите, среди этих 34 языков нет!
Раннее творчество Мандельштама вообще не породило переводческого бума, хотя на некоторых языках — французском, итальянском, польском, немецком, английском, украинском, болгарском, шведском, — первые мандельштамовские переводы выходили еще при жизни автора! Самым ранним переводом текста Осипа Мандельштама следует признать французский перевод стихотворения «Сумерки свободы», напечатанного в бельгийском журнале Lumiere в 1922-м (перевод не подписан, но, по мнению А. Фэвр-Дюпэгр, есть все основания полагать, что автором его является Франц Гелленс).
Прижизненные зарубежные упоминания Мандельштама встречаются в основном на этих же языках. Большую роль сыграли в этом русские эмигранты, покинувшие Россию после революции (такие как Елена Извольская, Нина Гурфинкель, Роза Нальди-Олькеницкая). Вплоть до выхода в издательстве имени Чехова в Нью-Йорке в 1955 году первого собрания сочинений Мандельштама, подготовленного Г. Струве и Б. Филипповым, ни о каком систематическом переводе творчества этого поэта речь и не могла идти. И собрание это породило первую мощную волну переводческого интереса к нему — мощную не с количественной, а качественной точки зрения. Именно на ее гребне оказались П. Целан, П. Рассел, К. Браун и др.
Но в издании 1955 года еще не было главного — «поздних» стихов Мандельштама. И выход в 1960-е гг. в Вашингтоне нового — многотомного — собрания сочинений уже развязал руки всем и вся, переводческая стрельба началась на всех кораблях и из орудий всех калибров.
Интересна ситуация с ивритом, первые переводы на который датируются 1942 годом, когда ни о какой еврейской государственности, как и о витальности самого этого «уснувшего» языка, и речи еще не было.
Но в большинстве случаев история переводов Мандельштама начинается лишь в 1960-е гг. (литовский и норвежский языки), 1970-е (армянский, голландский, корейский и латышский), 1980-е (испанский, каталанский, китайский, фарси) и даже 1990-е гг. (белорусский и идиш). Важнейшей предпосылкой этого была доступность произведений Мандельштама — по-русски или по-английски и по-французски: в некоторых странах (например, Иране, Китае и Испании) часть переводов делалась вовсе не с оригинала, а с английского или французского переводов Осипа Мандельштама. В освещении жизни и творчества Мандельштама колоссальную роль сыграли также переводы мемуаров И. Эренбурга «Люди. Годы. Жизнь» и, разумеется, книг Надежды Мандельштам.
Полнота корпуса произведений Мандельштама на разных языках неодинакова. Практически целиком он издан по-английски, по-французски, по-польски и по-немецки, причем в немецком и польском языках у полного корпуса есть и «единые» авторы — Ральф Дутли и Адам Поморский (в ближайшее время к ним присоединится Серена Витале — переводчик на итальянский язык). Лучшего переводчика Мандельштама определить в принципе невозможно, но никто, наверное, сознавая всю условность такой оценки, не станет возражать против того, что первейшим кандидатом на эту роль является Поль Целан.