Может быть, в тот день мы сошли с ума. Может быть, чего-то из того, что вроде бы произошло тогда, на самом деле вовсе не было. Может быть, в действительности не было многого из того, что вроде бы произошло в те дни и последующие недели. Может быть, все дело в том, что мы были молоды, а быть молодым значит быть безумным. Может быть, любой человек независимо от возраста всегда чуть-чуть безумен.
И может быть, лучшее из того, что мы делаем, и из того, что мы собой представляем, как раз и произрастает из безумия.
Орфей заиграл, запел, и звери вернулись. Птицы и тюлени, змейки из дюн. И когда на этот раз Майкл ахнул: «Дельфины!», мы на самом деле их увидели, как и то, как они возвращались снова и снова. Мы видели их совсем недалеко от берега, они вспарывали поверхность моря и красивыми дугами рассекали воздух. Начался прилив, и стало как-то удивительно спокойно. Волны не обрушивались с грохотом на берег, вода прибывала тихо, будто у самого моря тоже были уши, и оно пришло послушать Орфея. Даже галька и песок, бурлившие в подступавших водах, казалось, делали это в ритме его песни.
Чушь собачья? Возможно. Как знать… Может, память перевирает, но я знаю, что мы видели в тот день. Я знаю, что мы чувствовали. Будто мы все получили благословение. Как будто мы на самом деле стали собой. Это было как любовь.
Я видела, как горят вожделением глаза Анжелины и Марии, когда они смотрели на Орфея. Видела, как заворожен Джеймс, который уже пропадал, пропадал. Видела пробуждение новых желаний и страстей в Майкле и Сэме.
Мы пели с Орфеем вместе, но голоса наши были всего лишь пульсом в потоке его вольных, прекрасных песен. Анжелина играла вместе с ним. Мы отстукивали ритм палками, камнями и барабанами. Мы раскачивались из стороны в сторону. Мы танцевали, и вода подступала все ближе к нам. Мы забыли себя. Мы были не здесь. Мы не были этими людьми с этими именами на этом пляже. Мы заплутали в музыке. Пропали в ней. Исчезли.
И так прошло все утро.
Когда Орфей остановился, он тряхнул головой и засмеялся, будто бы удивился не меньше нашего. Поднес свой инструмент к глазам.
— Черт подери!
— Что это? — спросила Анжелина.
— Это? — сказал он и пожал плечами. — Лира.
Его брови хмурились, пока он смотрел на инструмент.
— Ага, это она, — подтвердил он. — Это моя лира.
Анжелина придвинулась почти вплотную.
Протянула руку, коснулась струн Орфеева инструмента. Они звякнули.
— Сам ее сделал? — спросила она.
— Понятия не имею. Она у нас сотни лет.
Он подал арфу Анжелине.
— Что мне с ней делать? — поинтересовалась та.
Он пожал плечами.
— Просто перебирай струны.
Она попыталась снова.
Дзынь. Дзынь. Дзынь.
— Возьми эту, — сказал Орфей, показав на ее гитару.
— Но она самая обыкновенная, — сказала Анжелина.
— Как и моя лира.
Он засмеялся над тюленем, который раньше выбрался из воды, а теперь, шлепая ластами, устремился обратно в море.
— Бестолковое существо, — сказал он.
И ухнул по-тюленьи. Вышло очень похоже. Тюлень закричал в ответ и плюхнулся в море.
— Ты чересчур стараешься, — сказал Орфей Анжелине, когда та взялась за гитару. — Ты знаешь, что нужно делать, поэтому просто бери и делай.
Она взяла несколько аккордов.
— Давай, — сказал Орфей, — просто позволь ей играть.
Он нагнулся к Анжелине, коснулся ее рук.
— Мягче, — сказал он. — Вот так лучше. Ага. Слышишь?
Да. Так было лучше, лучше чем все, что она играла прежде.
— Вот так, — проговорил Орфей. — Это как дышать. Теперь ты свободна.
Он игнорировал, а может, даже не замечал, какими глазами Анжелина смотрела на него, перебирая струны. Он не видел пристального взгляда Карло. Не слышал, как вздыхала Мария. Он смеялся над уплывшим тюленем.
— Я забыл все это, — сказал он, как если бы говорил сам с собой. — А оно было тут все время.
Он встал и пошел к кромке воды, снял ботинки, зашел в море по щиколотку и широко раскинул руки, будто от радости.
Майкл открыл белое вино и пустил бутылку по кругу. У вина был кислый, солоноватый вкус. Мария сказала, что ей отчаянно хочется воды, но мы знали, что никто опять не захочет за ней идти, только не сейчас. Каждый делал глоток и передавал бутылку дальше. Анжелина продолжала играть. У нее получалось все нежнее, все насыщеннее. Она не сводила глаз с Орфея, будто играла лишь для него.
— Хватит! — неожиданно сказал Карло.
— Что? — спросила Мария.
— То! Ты просто ему подражаешь.
— Не подражаю. Совсем не похоже на него.
— Ну нет. Играть, как он, невозможно.
Карло сплюнул на песок.
— Да что, черт возьми, со всеми вами творится? — сказал он.
Вернулся Орфей. Его ноги были в песке.
— Ну, я пойду, — сказал он.
— Что? — спросила я. — Куда?
Он пожал плечами и проговорил:
— Просто странствовать. И здесь, и там, и где-нибудь еще.
— Ты же не можешь просто… — начала Анжелина.
— Не могу просто… что? — спросил Орфей.
Он сел, отряхнул ноги от песка обулся. Поглядел на подошвы ботинок, улыбнулся:
— Они уже прошли много миль, — и взял свой инструмент.
— Сыграй нам еще, — сказала Мария.
— А?
— Хоть немножко. Мы никогда не слышали ничего подобного, Орфей.
— Не слышали?
— Да, — сказала я.
Он посмотрел вдаль, на север, в сторону замка, на острова в море, перевел взгляд на юг, где широкой белой полосой раскинулся пляж, и на запад, где за дюнами поднимаются холмы Чевиот.
— Не знаю… — проговорил он. — Я хотел…
Но он снова вздохнул и уступил. Провел по струнам, и нетерпение оставило его. Море притихло. Мы притихли тоже. Он пел, он пел, он пел, и, если бы существовал способ описать музыку словами, я сделала бы это. Если бы было можно как-то сократить расстояние между словами и Орфеем, и звуками моря, птичьими трелями, шелестом ветра в растущей среди дюн траве, рокотом перекатывающейся гальки и шорохом песка, я сделала бы это. Он пел, и мы, слушая, словно бы наполнялись жизнью, и при этом словно бы стояли на грани смерти. Не знаю как, но мне удалось вдруг вспомнить про Эллу, и я достала свой телефон. Почему-то на этот раз он был не совсем разряжен. Я набрала номер подруги и протянула руку с трубкой к Орфею, чтобы Элла могла слышать его.
— Просто слушай, — шепнула я, прежде чем она успела что-то сказать.
Орфей играл и пел. Потом заметил телефон и засмеялся.
— Кто там? — спросил он.
— Подруга, — умудрилась сказать я.
— Почему она не здесь?
— Ей не разрешили поехать.
— Ого! Не разрешили?
Он подошел ближе. Взял у меня телефон, и улыбнулся, и поднес его к губам.
— Тебе нужно быть здесь, — сказал он. — Хоть и не разрешили.
И запел прямо в трубку, мягко, нежно, гипнотически.
Я думала об Элле, о том, как она сидит в скучном, душном доме, о ее скучных родителях с их душными правилами, и о том, как голос Орфея уносит ее от духоты и скуки.
— Кто ты? — спросил он.
И снова повторил:
— Кто ты?
А потом опять запел, закрыв глаза и держа телефон у губ, будто для того, чтобы, чтобы целиком излить себя в песне прямиком в трубку, а оттуда — в уши Эллы. Эллы, мечтательной красавицы. Я представила ее себе в ту минуту с трубкой возле щеки — как она замечталась, заслушалась, растворилась в музыке, как и мы, исчезла.
Я представила, как она молчит.
Орфей рассмеялся.
— Поговори с нами! — сказал он. — Назови нам свое имя.
Я представила, как она делает над собой усилие, чтобы ответить, и ее мечтательный полушепот.
— Элла Грей, — сказал Орфей. — Скажи еще что-нибудь, Элла Грей.
Выслушал ответ. Тихо рассмеялся.
— Песня для Эллы Грей, — проговорил он.
И спел тихую нежную песню, что излилась вместе с его дыханием в телефон, преодолела многие мили и достигла слуха Эллы.
Потом наступила тишина. Лицо Орфея, казалось, потемнело.
— Назови еще раз свое имя, — прошептал он.
— Ага, — вздохнул он. — Вот так, Элла.
Он вздохнул, когда она что-то ответила. Пропел ей несколько протяжных нот.
Потом вложил телефон мне в ладонь.
— Она зовется Эллой Грей, — прошептал он.
— Да. Ее зовут Элла Грей.
— Наверное, она очень красивая.
— Так и есть.
Орфей закрыл глаза.
— Я вижу ее, — вздохнул он. — Черт подери, я вижу ее там.
Потом он закинул лиру за спину, отвернулся от нас и направился в дюны.
— Орфей! — закричала Мария. — Не уходи!
Он на миг обернулся и воздел руки к ясному небу.
— Не ходите за мной, — сказал он. — Я найду вас. Вы найдете меня.
— Как? — спросила я.
— Потому что так нужно.
Затем он ушел. Через некоторое время мы попытались пойти за ним, мы поднимались на дюну и видели там его следы, а еще — отметины, оставленные скользящими змейками. Видели вдалеке его черные волосы, видели, как то появляется, то исчезает среди дюн его фиолетовое пальто. А потом усомнились в том, что видим. Он вон там, говорили мы, совсем как до этого говорили про дельфинов. И вон там! А потом все кончилось. Дюны и поля, которые раскинулись вдали, стали просто дюнами и полями, там никого не было. Лишь тишина, да бриз, да море.
Орфей ушел странствовать. И исчез.
Я шепнула в телефонную трубку:
— Элла?
Но телефон был мертв.
Элла исчезла.