Сумерки «Сайгона». Сост. и общ. ред. Ю. М. Валиевой. СПб: Творческое объединение Ленинграда ZAMIZDAT, 2019
Я посещал это пресловутое кафе с названием «Сайгон», где варили лучший кофе в городе, в середине семидесятых и в восьмидесятые годы. Собирались там самые разные люди, от известных поэтов и художников, вроде Иосифа Бродского и Бориса Кошелохова, до совершенно никому не понятной и не известной молодежи, среди которой проходили и всесоюзные «системщики». Это было, наверное, единственное место в городе с такой демократической атмосферой, где не надо было визитных карточек, не надо было представляться, хотя могли, в принципе, и морду набить не своему человеку. <...>
«Сайгон» располагался на углу Владимирского и Литейного. Этот перекресток в то время, безо всякого преувеличения, можно было назвать неофициальным деловым центром Питера. Царившую в «Сайгоне» атмосферу невозможно адекватно передать, не упомянув о той бурной жизни и о тех страстях, которые кипели на остальных трех углах перекрестка.
По диагонали от «Сайгона» собирались «книжники», то есть люди, которые спекулировали книжками. Их дислокацию можно было объяснить тем, что чуть дальше по Литейному во дворе находился «Букинист». У книжников можно было купить все: от альбомов Сальвадора Дали или Гогена, до русских поэтов — скажем, Кузмина, Ахматовой, Цветаевой... Сальвадор Дали в то время меня очень интересовал, однако его альбом тогда еще ходил среди запрещенных и с рук стоил очень дорого, поэтому его можно было только посмотреть по знакомству, из-под прилавка в букинистическом магазине. Если же нужна была поэзия Серебряного века, шли в садик за здание магазина «Академкнига» или отправлялись смотреть книги в какой-нибудь подъезд. Что касается самиздата, он бывал на этом углу крайне редко, это место было не для него.
Самиздат можно было найти на другом углу, где находился кинотеатр «Титан». Вот там встречались люди, пришедшие на перекресток Владимирского и Литейного именно за этим. Обмен происходил, что называется, «на бегу», надолго не останавливались и длительных разговоров не вели. Могли зайти в гастроном или в кассы кинотеатра, там для вида постоять в очереди и поменяться чем нужно. Мне все это было знакомо не понаслышке. Я не только с намерением что-то приобрести приходил на этот угол, но и сам «производил» самиздат. Вот, допустим, кто-то где-то доставал сборник стихов Николая Гумилева — надо было разработать систему, чтобы его издать. Прежде всего требовалось найти надежных профессиональных машинисток, которым можно было доверить оригинал и которые на дому могли бы печатать. Где находили? В том же «Сайгоне», например. Потому что там были девочки, влюбленные в поэтов, готовые печатать им стихи. Причем машинистки нам делали скидки: вместо двадцати пяти копеек брали пятнадцать копеек за страницу, потому что девочки сами это все читали и понимали, что они делают благое дело, а не просто деньги зашибают. Покупка бумаги лежала, конечно, на мне. Покупалась самая тонкая бумага, чтобы можно было заложить двенадцать экземпляров, даже тринадцать иногда, но этот последний был уже совсем слепой. Процесс был такой. Находишь бумагу, волочешь на себе эти толстые пачки, чаще всего в рюкзаке. Копирку мы иногда у себя на работе «заимствовали». Машинисткам говорилось, за какой срок (обычно очень короткий) необходимо напечатать столько-то экземпляров. За работу им, разумеется, платили. Потом находилась закрытая контора, где есть переплетная. Была такая на Большой Морской, друзья порекомендовали. Там же стояла машина «Эра» — она заменяла теперешний ксерокс. При благоприятных обстоятельствах можно было «отэрить» какое-нибудь издание. Были и умельцы, кто делал золотое тиснение. Потом все это тайно выносилось, разносилось по друзьям и продавалось по себестоимости. Сколько примерно стоил экземпляр? Рублей десять- пятнадцать. Моя самая «масштабная» операция была связана с изданием романа Набокова «Дар». Мне сказали: вот тебе «Дар» на два дня. У меня тогда работала очень хорошая, быстрая девочка, которая вслепую набрала за этот срок гигантский том (надо учесть, что все печаталось только с одной стороны листа бумаги).
На следующем углу, там, где был кинотеатр «Октябрь» (до и впоследствии «Паризиана»), по воскресеньям встречались коллекционеры монет, не каких-нибудь значков или марок, а именно монет. Процедура была та же: заходили в кассы кинотеатра. Слева от касс был магазин «Филателия». Естественно, вокруг этого магазина толпились люди совершенно другого профиля. У кого-то были вручную сшитые полиэтиленовые кармашки, как раньше шили для слайдов, кто-то приносил монеты в обычном кошельке, завернутыми в бумажечку, ведь обычно брали с собой одну монету, и ее удобно было затерять среди мелочи. Главное потом — не расплатиться этой монетой.
Там же можно было зацепить хорошего антикварщика и найти икону, скажем, XVIII века... У меня коллекции как таковой не было, но икон дома было много, я их сам привозил, когда работал в топографической экспедиции. Сначала мне было просто больно смотреть на брошенные деревни: входишь в дом, в углах нетронутые образа стоят, а крыша уже потекла, и изображение, и даже грунт на иконах уже смывается... Поэтому я вывозил огромное количество икон, но как-то на коллекционерство не запал, поскольку меня срубила совершенно другая страсть — к музыке.
Но и музыку нельзя было нигде достать, кроме как «на улице». «Пласты», как тогда они называлось, завозили в основном по осени курсанты «мореходки». Я к этому времени как раз «приплывал» из зеленого леса, из другого «океана», с заработанными деньгами и с иконами. И начинался мен... Сначала на площади Искусств, а потом в разбитой квартирке за синагогой. Меня интересовал джаз: Джон Колтрейн, Джеки Мак-Лин, Луи Армстронг, Элла Фитцжеральд. Разумеется, круто было раздобыть оригинал «Битлз». Где ты тогда мог раздобыть оригинал? «На костях»-то (так называли пластинки сделанные на рентгеновских снимках), конечно, музыкальные записи были, слушать их было романтично (сейчас еще романтичнее), но звук был очень некачественный, все шипело и трещало... Оригиналы виниловых пластинок привозили в запечатанном виде, собирались покупатели. Рядом стояли конкуренты, которые приезжали из какого-нибудь Новосибирска, из Иркутска, готовые заплатить в два раза больше. Там город скидывался, и три-четыре человека приезжали в Питер скупать все. И тут уже был вопрос отношения. Например, если уж я постоянный клиент и пять лет покупаю, то мне «пласт» доставался по шестьдесят рублей (и это при зарплате девяносто, а то и шестьдесят рублей), а ребята из Сибири покупали по девяносто, по сто десять. Квартиру эту, я думаю, дали просто для того, чтобы отслеживать спекулятивный процесс и контролировать моряков. Тем более что в то время существовал список запрещенных к ввозу западных пластинок, среди которых значился, скажем, «Иисус Христос — суперзвезда».
Итак, все четыре угла были абонированы людьми совершенно разных пристрастий. И они редко пересекались. Что касается меня, я был знаком с посетителями всех этих четырех углов. Поэтому мне было особенно сложно с «конспирацией»: чтоб меня не заметили ни там, ни там, ни там, ни там. Идешь на один угол, а тебя уже видят с противоположного угла, а мне как раз сегодня туда совершенно не надо, поскольку у меня на эту тему сегодня ничего нет, и так далее... Это была игра. И страсть. A passion play...