Одиночество, пустота и страх

Мне тогда едва исполнилось пять лет. В памяти отпечаталось, как мама и Дики садятся в проходящий поезд до Найроби, нагруженные огромными чемоданами из парусины, в дорожных башмаках и даже с носовыми платочками.
Белое перо на маминой шляпке задрожало, когда она поцеловала меня, велев не плакать и высоко держать голову. Она сказала, что уверена, что со мной все будет хорошо, потому что я большая и сильная девочка. А если я буду себя хорошо вести, она пришлет мне коробку лакричных конфет и засахаренных груш из магазина на Пикадилли, которыми я могу ни с кем не делиться.

Я смотрела, как поезд черной гусеницей уползает вдаль, не веря, что она на самом деле уехала. Даже когда последний дребезжащий вагон исчез за далекими желтыми холмами и мой отец повернулся ко мне и протянул руку, приглашая вернуться на ферму, я все еще надеялась, что это ошибка, ужасное недоразумение, которое вот-вот разрешится. Мама и Дики сойдут с поезда на следующей станции или повернут назад в Найроби и уже утром вернутся.

Они не вернулись. Но я все равно продолжала ждать. Я то и дело поглядывала в окно на верхушки холмов и прислушивалась, не идет ли поезд. Несколько месяцев от матери не было известий. Она не прислала даже коротенькой телеграммы. А потом доставили конфеты.

Коробка была тяжелой. Сверху округлым почерком матери было написано мое имя — Берил Клаттербак. Взглянув на надпись — на знакомые провалы и завиточки, — я разрыдалась. Я поняла, что значит этот подарок. Больше нельзя было себя обманывать.

Прижав коробку к груди, я убежала на конюшню и спряталась в самом дальнем углу. Я ела конфеты без остановки, сколько влезет, пока меня не стошнило. Вечером, сидя с отцом за чаем, я наконец решилась спросить о том, что мучило меня больше всего.

— Мама и Дики не вернутся, правда?

Во взгляде отца промелькнула затаенная боль.

— Я не знаю.

— Может быть, мама ждет, что мы к ней приедем, — предположила я.

Отец долго молчал.

— Возможно, — нехотя согласился он. — Но наш дом теперь здесь. И я не готов его бросить. А ты?

Выбор, предложенный мне, был трудным. Отец спрашивал меня не о том, хочу ли я остаться с ним, — это решение было принято давно. Он хотел знать, смогу ли я полюбить то, что окружало меня, так же, как любил он. Смогу ли я отдать сердце этому месту, даже если мать никогда не вернется.

Что я могла сказать в ответ? Я смотрела на пустые шкафы и вспоминала вещи, которые хранились в них, а теперь исчезли: четыре фарфоровые чашки с золотым ободком, любимое янтарное ожерелье матери с крупными бусинами — они так забавно стучали, когда она его надевала.

Отъезд матери оглушил меня. Я чувствовала боль, пустоту и растерянность. Я не знала, как мне забыть об этом, а отец не знал, как меня утешить.

Время лечит любые раны, и постепенно мои воспоминания о матери поблекли — мне стало уже трудно воскресить в памяти черты ее лица, воссоздать ее голос и слова, которые она мне говорила. Дни, проведенные вместе с ней, словно подернулись пеленой, стушевались. Глядя в окно фермы, я отчетливо понимала, что мое будущее простирается передо мной, как эта величественная равнина, раскинувшаяся от угловатого кратера Мененгаи до ослепительно-голубой вершины горы Кения. И оно больше не связано с матерью. Инстинктивно я чувствовала, что надо смотреть вперед, жить будущим, а мать и ее отъезд… Мысли о ней лучше спрятать поглубже, чтобы больше не плакать и не обижаться. Надо убедить себя, что так было необходимо. И кончено. Своего рода прощение, закалка характера. Так масаи заостряют наконечник стрелы прежде, чем она попадет в цель.

Когда я пришла к такому решению, я ощутила ясно — «малышка» Лаквет сдала свой первый важный экзамен и поднялась на ступеньку вверх. Впрочем, все было и так очевидно. Моя жизнь была связана с фермой, с этой поросшей кустарником местностью, которая ее окружала. Унизанные острыми шипами деревья, вздымающиеся косогоры и приплюснутые возвышенности, обильно поросшие растительностью. Глубокие темные борозды между холмами и высокая трава, похожая на вытянувшиеся кукурузные побеги. Все это стало неотъемлемой частью моей жизни. Здесь словно случилось мое второе рождение — я нашла себя, свое истинное «я». Здесь был мой дом. И хотя однажды мне предстоит утратить все это — все улетучится вмиг, как горстка красной пыли с ладошки на ветру, — я уверена, мне было предназначено провести детство на этой земле, в этом чудесном месте, где я знала наизусть каждую травинку. В единственном месте на свете, о котором я могла сказать твердо: я родилась, чтобы жить здесь.

* * *

Огромные лужи на асфальте, покрывавшем аэродром, были похожи на маленькие озера — они пузырились на ветру, выплевывая пену. Яростные, не прекращающиеся ни на секунду встречные порывы буквально сбивали с ног. Небо было затянуто низкими, мрачными тучами. Несколько журналистов и кое-кто из моих друзей пришли проводить меня. Лица у них были суровые. Все, кто хоть немного знал о моей затее, старались убедить меня не делать этого. Или хотя бы не сегодня. Рекорд никуда не денется, если отправиться в полет, когда погода улучшится. Но для себя я решила: поздно поворачивать назад. Так что, положив в кабину небольшую корзинку с едой и сунув в боковой карман комбинезона фляжку с бренди, я уселась, чувствуя себя вполне комфортно. У меня с собой были часы, позаимствованные у Джима Моллисона — единственного пилота, совершившего подобный полет и оставшегося живым. Также у меня имелась карта, на которой был показан мой маршрут через Атлантику, из Абингдона до Нью-Йорка, — каждый дюйм пути над холодной ледяной водой. Но одиночество, пустота и страх, поджидавшие меня в полете, на карте отмечены не были. А ведь им предстояло стать моими реальными спутниками в небе. Мне же надлежало справиться с ними. Удушающие приступы тошноты, постоянная угроза угодить в воздушную яму — все эти опасности тоже существовали. Нельзя начертить курс, чтобы он обходил стороной все то, что тебя пугает. Невозможно уклониться от самого себя. И, наверное, это даже к лучшему. Порой я думаю, что только трудности, которые встают перед нами, закаляют нас. И они нас изменяют. Для меня сейчас — это взлетная полоса длиной в милю и тысяча девятьсот фунтов топлива под крылом.

Пола Маклейн. Облетая солнце. СПб.: Аркадия, 2018
Купить на Лабиринт.ру