Николай Богомолов. Разыскания в области русской литературы ХХ века. От fin de siècle до Вознесенского. Том 1: Время символизма. М.: Новое литературное обозрение, 2021. Содержание
В 1982 году Ю. М. Гельперин опубликовал стихотворение Константина Липскерова памяти Блока:
Владеет бытием мучительным поэта
Внимательный Господь. Его он знает срок.
И Пушкин наземь пал, когда он жить не мог,
Чтоб воспарить среди певучего расцвета.
Не горько мне звучит: он умер, снежный Блок.
К чему о нем печаль? Зачем возникла эта
Тень малодушия? Душа его согрета,
Как прежде, музыкой полувоздушных строк
Ничто не кануло, ничто не изменило.
Лишь то он позабыл, что в днях его томило,
Лишь горестных страстей избег он водоверть.
О девушка! Платок свой траурный не комкай.
Качая перьями, прекрасной Незнакомкой
Склонилась к Рыцарю измученному Смерть.
Трудно не заметить основное настроение стихотворения: смерть Блока не печальна, потому что она принесла освобождение от «горестных страстей» и от того, «что в днях его томило». Для поэтического некролога — странные мысли.
Кажется, мы можем понять, почему они возникли.
В 1918 г. Липскеров написал стихотворение, нигде потом не перепечатывавшееся и оставшееся затерянным на страницах недолговечной московской газеты «Жизнь». Оно опубликовано в первомайском номере, и как будто бы общее настроение, продиктованное первыми двенадцатью стихами, соответствует праздничному дню:
Так бывает, так случается:
Сердце солнцем наполняется,
Приближается весна.
Станет любо то, что не-любо,
Наши песни не звенели бы
Без весеннего вина.
Солнце! лед весенних луж ломи!
Вижу парней, парней с ружьями,
Запрокинутыми вниз.
Неразумные, безгрешные!
Песни сердца, песни вешние
С вашей поступью слились.
Может, пьяна <так!> волей, гулами
Вы с приподнятыми дулами
Устремитесь на меня.
Все же лютые, пригожие,
Я люблю вас, звери божие <так!>,
Дети с душами огня.
Да и смерть нам не от неба ли?
Да и страшно ль? Трах — и не было!
Только выстрел, только кровь.
Только песня вам достанется,
Только с ней моя останется
К юной родине любовь.
Стихотворение странное для последовательного «неоклассициста» Липскерова. Странность эта прежде всего чувствуется в рифмах. Ценитель и поклонник точной и чаще всего традиционной рифмы, здесь он трижды использует составную рифму с редкостным лексическим составом и не слишком точную. Особенно выделяются, конечно, «нé любо — не звенели бы» и «луж ломи — ружьями». Помимо этого обращают на себя внимание сугубо разговорные формы вроде «пáрней» (о других будет речь далее). И конечно, нельзя не заметить, что здесь мы сталкиваемся с парадоксом, чем-то напоминающим вышеприведенный сонет: начавшись за здравие, стихотворение в прямом смысле слова кончается за упокой.
Как нам представляется, все эти странности вызваны тем, что стихотворение является реакцией на поэму Блока «Двенадцать», как она была прочитана младшим поэтом, только реакция эта не эксплицирована, а осталась «на глубине».
Прежде всего, ее маскирует иное время года: вместо зимы с вьюгой, холодным ветром, темнотой и огнями у Липскерова весна и светлое время суток. Причем весна его очень напоминает блоковскую, которая «без конца и без краю». Так, кажется уместным сближение стиховой организации стихотворения Липскерова с «Вербочками» Блока. Во втором случае перед нами трехстишия (складывающиеся в шестистишия, как и у Липскерова), состоящие из двух строк трехстопного хорея с дактилическими рифмами и такой же трехстопной строки с мужской, которая будет зарифмована с шестой строкой. У Липскерова трехстопный хорей заменен четырехстопным, все остальное буквально повторяется. К слову заметим, что первое мая приходилось в 1918 г. на Страстную неделю, т. е. вскоре после Вербного воскресенья.
Начинающие стихотворение Липскерова два слова «Так бывает» в русской поэзии (по данным Национального поэтического корпуса русского языка) не часты. Один из одиннадцати случаев, которые он мог знать — в знаменитом блоковском «Есть игра: осторожно войти...» (остальное — Кантемир, Ржевский, Грибоедов, Мятлев, Случевский, Трефолев, Кузмин в «Курантах любви», юная Цветаева и дважды Ахматова). Для «сердце солнцем наполняется» Липскеров еще не мог знать напечатанное лишь через полгода блоковское «Я ношусь во мраке, в ледяной пустыне...» (кстати сказать, Блок работал над его доделкой в мае 1918 года), но наверняка знал стихи Вяч. Иванова, из которых исходил и Блок, что отмечено комментаторами. К области случайных совпадений, как нам кажется, следует отнести липскеровское «любо» в сопоставлении с «На чердаке» Блока.
Зато следующие два трехстишия насыщены выражениями (прямо совпадающими или синонимичными им) из «Двенадцати». «Парни с ружьями» вполне соответствуют «нашим ребятам» («Как пошли наши ребята»), «ружья» у Блока существуют на равных правах с винтовками («австрийское ружье», «оплечь ружейные ремни», «за плечами — ружьеца»), Липскеровское «неразумные» сопоставимо с блоковскими «Загубил я бестолковый» и «бессознательный ты, право», «поступь» — не только «нежная поступь» Христа, но и вполне убедительная параллель к «Раздается / Мерный шаг». Но самое, на наш взгляд, очевидное — совершенно не соответствующее духу русского языка выражение: «...с ружьями, / Запрокинутыми вниз». Видимо, поэт имел в виду винтовки, повешенные за спиной стволом книзу, а не кверху, как положено по всем уставам. Но — «запрокинутые»? Форма очень непривычная, и объясняется это, как мы полагаем, только одним — столь же грамматически сомнительными блоковскими строчками о Катьке: «Запрокинулась лицом, / Зубки светят жемчугом».
Идущие навстречу вооруженные люди охарактеризованы у Липскерова амбивалентно. Они «неразумные», но в то же время неразумье их безгрешное, они и «лютые», и «пригожие», звери — но божьи, «дети с душами огня». Они пьяны «волей» и «гулами» (ср. у Блока: «Гуляй, ребята, без вина»), к тому же следует учитывать, что в стихотворении Блока «Пожар» «вдали несутся гулы», которые потом преображаются в обманный «отдаленного восстанья / Надвигающийся гул...».
Еще раз лексика «Двенадцати» (повторимся, точные повторы и синонимы) концентрируется в предпоследнем трехстишии. Особенно, конечно, заметно это при сравнении со сценой убийства Катьки. Звук выстрела у Липскерова приглушен, но по сути он тот же, что и раскатистое «Трах, тарарах-тах-тах-тахтах!» или «Трах-тарарах» у Блока. Его «смерть» откликается в «мертва, мертва», «выстрел» многократно подразумевается всей ситуацией и здесь, и ранее («Пальнем-ка пулей в Святую Русь»), и далее: «Выходи, стрелять начнем!» — а вслед за этим снова «Трах-тах-тах». На липскеровскую «кровь» в этой сцене у Блока есть только намек («простреленная голова»), но дальше будет названа прямо: «Али руки не в крови / Из-за Катькиной любви?», причем вечная рифма «кровь — любовь», только в разных падежных формах, повторяется и там, и там.
И наконец, вряд ли можно не упомянуть «родину» из последней строки стихов Липскерова. С 1912 г. раздел «Родина» существовал в «третьем томе» Блока как одна из его центральных частей. Только у Блока это понятие осложнено массой исторических, культурных, часто трагических ассоциаций, а у Липскерова это просто «юная родина». И здесь, пожалуй, имеет смысл вспомнить стихотворение З. Н. Гиппиус, названное «Юный март», с эпиграфом из «Марсельезы»: «Allons, enfants de la patrie ...», что вполне возможно перевести как «Вперед, дети родины»:
Пойдем на весенние улицы,
Пойдем в золотую метель.
Там солнце со снегом целуется
И льет огнерадостный хмель.
Топика этой строфы отразилась в начале стихотворения Липскерова очень полно: «весна», «солнце», «снег/лед», «хмель/вино», при этом весна не наступила, а лишь приближается. Сюда же хорошо вписывается и «воля» из последней строки стихов Гиппиус. Конечно, топика эта во многом общая для поэтических откликов на Февральскую революцию, но, кажется, у Гиппиус она существует наиболее концентрированно, что вызывает в памяти именно «Юный март».
Мы отнюдь не хотим сказать, что Липскеров каким бы то ни было образом откликается на диалог Блока и Гиппиус, — к тому времени, когда было напечатано стихотворение, он еще просто не сформировался. Младший поэт, разделяя настроение, владевшее многими (в том числе и Гиппиус), фиксирует, что через год после «юного марта» на улицах появляются совсем иные «парни с ружьями», которых Блок изображает в своей поэме. И они становятся не только носителями какой-то высшей правды, как у Блока, которым дозволено даже убийство «виноватой» Катьки, но бездумными убийцами вовсе уже безвинных.
Последнее, что нам остается обсудить, — это вопрос о времени создания липскеровского стихотворения. В не раз уже упоминавшемся машинописном сборнике «Кочующий огонь» стихотворение датировано 1917 годом, что должно опровергать все наши рассуждения. Однако даже самый беглый анализ помет у стихотворений этого сборника показывает, что они делались задним числом и далеко не безупречно. Так, возле интересующего нас текста стоят написанные карандашом буквы «З л», что практически наверняка должно обозначать место публикации — сборник стихов Липскерова «Золотая ладонь» (М., 1922). Однако оно там отсутствует. Память подвела поэта. В других случаях она подводила его и в датировках. Так, стихотворение «На В. Ходасевича дружеская пародия» явно пародирует белые ямбы Ходасевича, которые тот начал писать лишь в начале 1918 года (наиболее отчетливо спародированный «Эпизод»), а последняя строка пародии откликается на какую-то из двух завершающих строк стихотворений Ходасевича — то ли «2-го ноября» (что вероятнее), то ли «Обезьяны». Первое из них было закончено 1 июня 1918 г., второе же и вовсе в 1919 году (хотя существовал вариант лета 1918 года). То есть пародия Липскерова никак не могла появиться ранее этого времени, но в машинописи сборника «Напрасней розы» оно датировано: «1916 г.» 10. Стало быть, датировкой «Так бывает, так случается...» в поздней машинописи мы можем пренебречь и исходить в расчетах из иных соображений. Terminus ante quem — 1 мая 1918, дата публикации. Поэма «Двенадцать» была напечатана 3 марта 1918, что вполне соответствует нашим рассуждениям о времени написания стихов — март—апрель 1918 года. Могли ли они быть созданы весной 1917 года? Представляется, что это чрезвычайно маловероятно. Эйфория «великой бескровной», ощущение братства с вооруженными людьми, как кажется, — единственно зафиксированные чувства у творческой интеллигенции того времени, и ожидать написанного в марте-апреле 1917 года стихотворения об убийстве поэта было бы невозможно. Иное дело весной 1918, после недавнего зверского убийства в больничной палате «парнями с ружьями» безоружных и беззащитных Шингарева и Кокошкина, да и другие инциденты того времени, которые свидетельствовали о наступившей возможности даже не красного террора, а полного разгула кровавой стихии. Блок эту стихию хотя бы отчасти оправдывал. Липскеров — скажем осторожно — ее опасался и потому отвечал «Двенадцати» своим стихотворением.